– На бровях ползут, а наутро с гор сигают – как такое возможно? – удивлялся граф Г. за утренним кофеем.
– Зело прыткие, ваше сиятельство, – пояснял ему гостиничный слуга, – себя вовсе не жалеют.
– А что, братец, погоды нынче нелетные?
– Ни одна птица не летит, все по гнездам расселись, вот ведь какая история.
Граф вздыхал и шел нагуливать по набережной моцион безо всякого желания. В это время погодка разбушевалась окончательно: летом в Северо-Американских соединенных штатах был мороз, и снегами всех завалило, у пруссаков аж Рейн вышел из берегов, у швейцарцев без снегу и месяца не проходило. Неурожай заставлял с голодухи бежать в Новый Свет, а многие из спортсменов, хоть и ругавшие российскую неразбериху на все корки, решили после игр пока что поселиться здесь, переждать смутное европейское время.
К ним все время прибивались какие-то маркитантки, путаны, спутницы жизни и прочие девицы свободных нравов, и все только диву давались как они обходили стражу и строжайшую пропускную систему, когда без пашпорта и шагу ступить было нельзя. Лесистратова подозревала подкуп, граф Г. думал что девицы расплачиваются с жандармами натурой и жалел и тех и тех, Платов только ругался. Таким образом коллектив в деревушке подобрался весьма дружный и следовало ожидать весьма интересной Олимпиады на крымском берегу.
Глава седьмая, контрольно-ревизионная
Мигом время пролетело, лето, осень, вот уже и зима настоящая близко, и тут прошел слух по всей Тавриде что государева инспекция вот-вот прибудет, и может даже с самим государем, а за ним прикатит весь царский двор, графы, бароны, всякие вельможи. Само собой что работы надо было аврально заканчивать да еще и объяснять его величеству как же это так вышло что зимние ай-лимпийские игрища вместо летних пойдут. Тульские мастера, которые удивительное дело делали, в это время как раз только свою работу оканчивали. Свистовые от Платова, что строителей только что не плетками подгоняли, говорят:
– Он вас живьем съест и на помин души не оставит.
Но мастера отвечают:
– Не успеет он нас поглотить, потому вот пока вы тут говорили, у нас уже и последний гвоздь заколочен. Бегите и скажите, что сейчас все сделаем.
Под этот пресловутый последний гвоздь, ставший уже притчей во языцах, подкатил и сам граф Нессельроде, он же «Кисельвроде», он же «Карлик-нос», возглавивший ай-лимпийский комитет согласно высочайшего указа. Карла Васильевича всю дорогу не оставляло мрачное предчувствие что ничего хорошего он в Крыму не увидит, и он не собирался допустить чтоб предчувствие его обмануло, независимо от реальной картины дел. К счастью в натуре также нашлись всякие недостатки, так что его сиятельство с ходу остался весьма недоволен увиденным:
– Встретили нас спонтанно, в губернии везде бардак, почетный караул не выставили! Я этим весьма недоволен и не собираюсь скрывать того. Чем вы тут чуть не год занимались – облака с колокольни разгоняли что ли? – вопросил он с сильнейшим немецким акцентом, поводя орлиным носом в пенсне направо и налево.
Казалось под его взором замерло все живое, замолкли птицы в небесах и спрятались звери во лесах. Будучи противником всяческих революций, он не одобрял и ай-лимпийские игрища, от которых по его мнению за версту несло вольнодумством. В этом году граф был был назначен управляющим иностранной коллегией, но к сожалению конкурирующая фирма в лице другого графа, Каподистрии, тоже получила патент на ведение иностранных дел, так что положение стало каким-то двусмысленным и в этих самых политических иностранных делах воцарилось гибельное двоевластие.
Нессельроде вообще был решительным противником всяких восстаний славян, даже если они предполагались во владениях Габсбургов, и указывал что если дать крепостным сегодня соревноваться, то завтра вилланы уже могут выйти с вилами против своих феодалов-помещиков, а при всей любви императора к свободе это неприемлемо и преждевременно в историческом плане. Сопровождая государя на всякие важные конгрессы он пытался отговорить его от ненужной ай-лимпийской затеи, но в том не преуспел и вынужден был даже над ней надзирать, отчего гневался еще более.
Однако же этот порыв гнева удалось купировать усилиями Лизы Лесистратовой и графа Г., представивших дражайшему Карлу Васильевичу, человеку вовсе тогда нестарому, помимо скучных отчетов еще и роскошную першпективу будущих Игр, с объездом прекрасных и в прохладную погоду видов Таврической губернии, со всеми горами и заливами и разумеется отстроенными стадионами. Платов же взял на себя самую важную миссию – отправился с докладом к государю.
Правда перед этим он вспомнил и о суперкубке, которым они собирались наградить державу-победительницу, то есть о творчески переработанной туляками волшебной ай-Лимпиаде, что так и осталась лежать у Левши в избушке. Тут же послали свистовых за мастерами, а обратно уже мастера за свистовыми шли и так очень скоро поспешали, что даже не вполне как следует для явления важному лицу оделись, а на ходу крючки в кафтанах застегивали. У двух у них в руках ничего не содержалось, а у третьего, у Левши, в зеленом чехле была царская шкатулка с аглицкой стальной ай-Лимпиадой.
А экипаж уже запряжен, конечно, и ямщик и форейтор на месте. Казаки сейчас же рядом с ямщиком уселись и нагайки над ним подняли и так замахнувши и держат. Платов ждать не стал – немедля сорвал зеленый чехол, открыл шкатулку, вынул оттуда модель города Олимпии, – видит: вся ай-Лимпиада лежит там какая была, а кроме ее ничего больше нет.
Платов плечами вздвигнул и закричал:
– Где тут щель, куда монеты кидать дабы атлеты своим делом занялись?
– А тут же, – отвечают, – где ай-Лимпиада, там и денежные вложения, в одном флаконе.
Хотел Платов взять монетки и закинуть их в щель, но пальцы у него были куцапые: ловил, ловил, – никак не мог ухватить ни мелких монет, ни самую щель отыскать и вдруг рассердился и начал ругаться словами на казацкий манер.
А туляки ему в ответ:
– Напрасно так нас обижаете, – мы от вас, как от государева посла, все обиды должны стерпеть, но только за то, что вы в нас усумнились и подумали, будто мы даже государево имя обмануть сходственны, – мы вам секрета нашей работы теперь не скажем, а извольте к государю отвезти – он увидит, каковы мы у него люди и есть ли ему за нас постыждение.
Платов молвил:
– И отлично, и за всю стройку, и за англицкую шкатулку – за все сразу ответите, что вы тут понаделали.
Так Левшу и подкатили к губернаторскому дворцу и даже, расскакавшись как следует, мимо колонн проехали. Платов встал, подцепил на себя ордена и пошел к государю, а косого Левшу велел свистовым казакам при подъезде караулить.
Государь посетил прежде Херсон, в котором он никак не мог заснуть, потому что пришлось осмотреть все местные достопримечательности – канатный завод да тюрьму с больницей, а кроме того распорядиться чтобы инженер-генерал Бетанкур для херсонцев новую набережную с пристанью выстроил, потому как старую еще при матушке Екатерине отгрохали и она в негодность пришла, большие торговые корабли приставать не могут. Да еще днепровские берега заботы требуют – шибко заболочены и через то многие жители тяжко болеют, а ведь это непорядок потому как половина на военной службе состоит и болеть прав не имеет.
Император приехал затем в Тавриду, где остановился в губернаторском доме, с восторгом встреченный и духовенством и дворянством, и даже от купечества с еврейством получивший хлеб-соль. Как отгремели пушечные залпы да колокольные звоны, как жители откричали «ура», так и пришло время чтения губернаторского отчета об ай-лимпийской стройке, а также об общем состоянии Таврической губернии. Ну а перед ужином пришло время и Платова.
Платов боялся к государю на глаза показаться, потому что император был ужасно какой замечательный и памятный – ничего не забывал. Платов знал, что он непременно его об малой ай-Лимпиаде спросит. И вот он хоть никакого в свете неприятеля не пугался, а тут струсил: вошел в губернаторский дом со шкатулочкою да потихонечку ее в зале за печкой и поставил.
Спрятавши шкатулку, Платов предстал к государю в кабинет и начал поскорее докладывать, какие у казаков на тихом Дону междоусобные разговоры, а у тульских мастеров в деле строительства стадионов да гипподромов огромные достижения. Думал он так: чтобы этим государя занять, и тогда, если государь сам вспомнит и заговорит про ай-Лимпиаду в шкатулке, надо подать и ответствовать, а если не заговорит, то промолчать; шкатулку кабинетному камердинеру велеть спрятать, а тульского Левшу на гауптвахту полевую без сроку посадить, чтобы посидел там до времени, если понадобится.
Государь и спрашивает:
– А что же, как мои тульские мастера против аглицкой ай-Лимпиады себя оправдали?
Платов отвечал в том роде, как ему дело казалось.
Государь и спрашивает:
– А что же, как мои тульские мастера против аглицкой ай-Лимпиады себя оправдали?
Платов отвечал в том роде, как ему дело казалось.
– В натуральную величину в Тавриде ими выстроены в горах удивительные сооружения, чтобы на снегу да льду соревноваться, и много напридумывали разных зимних состязаний, никем ранее не виданных, и тут мы англичан, ваше величество, догнали – а вот перегнать не смогли, сама маленькая ай-Лимпиада все в том же пространстве и я ее назад привез.
Государь ответил:
– Ты – старик мужественный, а этого, что ты мне докладываешь, быть не может.
Платов стал его уверять и рассказал, как все дело было, как в этом году никак лета не смогли дождаться и решили все игрища ай-лимпийские зимой провести, как придумали чего-нибудь и над самой работой Сивого Жопса намудрить, чтоб тому аж завидно стало, и как досказал до того, что туляки просили его малую копию ай-Лимпиады государю показать, император его по плечу хлопнул и говорит:
– Подавай сюда. Я знаю, что мои меня не могут обманывать. Тут натурально что-нибудь сверх понятия сделано.
Вынесли из-за печки шкатулку, сняли с нее суконный покров, а в нем мраморный город Олимпия лежит, какая прежде была и как лежала.
Государь посмотрел и сказал:
– Что за лихо! – Но вновь обретенной веры своей в русских мастеров не убавил, а позвал свою любимую дочь и приказал ей:
– У тебя на руках персты тонкие – возьми карманных монеток и заведи поскорее в этой ай-Лимпиаде все представления.
Принцесса стала бросать пятачки в щелку, и все атлеты сейчас ручками зашевелили, но ногами не трогают. Весь денежный запас уже в ай-Лимпиаду заряжен, а богатыри все-таки ни бегают, ни борются, ни диски не мечут, как прежде.
Платов весь позеленел и закричал:
– Ах они, шельмы собаческие! Теперь понимаю, зачем они ничего мне там сказать не хотели. Хорошо еще, что я одного ихнего дурака с собой захватил.
Выбежал вон и на Левшу напустился:
– Я на вас надеялся и заручался, а вы редкостную вещь испортили!
Левша отвечает:
– Мы много довольны, что ты за нас ручался, а испортить мы ничего не испортили: возьмите, в самый сильный мелкоскоп смотрите.
Платов назад побежал про мелкоскоп сказывать, а Левше только погрозился:
– Я тебе, – говорит, – такой-сякой-этакой, еще задам.
И велел свистовым, чтобы Левше еще крепче локти назад закрутить, а сам поднимается по ступеням, запыхался и читает молитву: «Благого царя благая мати, пречистая и чистая», и дальше, как надобно. А царедворцы, которые как обычно на ступенях стоят, все от него отворачиваются, думают: попался Платов и сейчас его из царской ставки вон погонят, – потому они его терпеть не могли за храбрость.
Как довел Платов Левшины слова государю, тот сейчас с радостию говорит:
– Я знаю, что мои русские люди меня не обманут. – И приказал подать мелкоскоп на подушке.
В ту же минуту золоченый мелкоскоп был подан, и государь взял одного стального ай-лимпийца и положил его под стекло сначала кверху спинкою, потом бочком, потом пузичком, даже и задницей, все форменные отличия посмотрел, ну словом сказать, на все стороны его повернули, а видеть нечего.
Но государь и тут своей веры не потерял, а только сказал:
– Привести сейчас ко мне сюда этого оружейника, который внизу находится.
Платов конечно докладывает:
– Его бы приодеть надо – он в чем был взят, и теперь очень в злом виде, понимаешь.
А государь отвечает:
– Ничего – ввести как он есть упакован.
Платов говорит:
– Вот иди теперь сам, такой-этакой, перед очами государю отвечай, ищи отмазки.
А Левша отвечает:
– Что ж, такой и пойду, и отвечу за базар.
Идет в чем был: в опорочках, одна штанина в сапоге, другая мотается, а озямчик старенький, крючочки не застегаются, порастеряны, а шиворот разорван; однозначно не гламурный но ничего, не стремается.
«Что же такое? – думает. – Что за дела? Если государю угодно меня видеть, я должен идти; а если при мне тугамента нет, так я тому не причинен и скажу, отчего так дело было, дескать меня совсем ни за что из хаты выдернули».
Как взошел Левша и поклонился, государь ему сейчас и говорит:
– Что это такое, братец, значит, что мы и так и этак смотрели, и под мелкоскоп клали, а ничего замечательного не усматриваем?
А Левша отвечает:
– Так ли вы, ваше величество, изволили смотреть?
Вельможи ему кивают: дескать, не так говоришь! следи за базаром! а он не понимает, как надо по-придворному, с лестью или с хитростью, а говорит по-нашему, по-пролетарски.
Государь говорит:
– Оставьте над ним мудрить, – пусть его отвечает, как он умеет, а то мы тут до ночи провозимся.
И сейчас ему пояснил:
– Мы, – говорит, – вот как клали, – И положил англицкого спортсмена под мелкоскоп.
– Смотри, – говорит, – сам – ничего не видно.
Левша отвечает:
– Этак, ваше величество, ничего и невозможно видеть, потому что наша работа против такого размера гораздо секретнее.
Государь вопросил:
– А как же надо? Какая тут у вас инновационная технология?
– Надо, – говорит, – всего одну его ножку в подробности под весь мелкоскоп подвести и отдельно смотреть на всякую пяточку, которой он ступает.
– Помилуй, скажи, – говорит государь, – это уже очень сильно мелко, прямо микроуровень!
– А что же делать, – отвечает Левша, – если только так нашу работу и заметить можно: тогда реально все удивление окажется.
Положили, как Левша сказал, и государь как только глянул в верхнее стекло, так весь и просиял – взял Левшу, какой он был неприкинутый, нестерилизованный и в пыли, обнял его и поцеловал, а потом обернулся ко всем придворным и сказал:
– Видите, я лучше всех знал, что мои русские меня не обманут. Глядите, пожалуйста: ведь они, шельмы, аглицкую ай-Лимпиаду на подковы подковали!
Стали все подходить и смотреть: каждый атлет действительно был на обе ноги подкован на настоящие подковы, а Левша доложил, что и это еще не все удивительное.
– Если бы, – говорит, – был лучше мелкоскоп, который в пять миллионов увеличивает, так вы изволили бы, – говорит, – увидать, что на каждой подковинке мастерово имя выставлено, вроде как торговая марка: какой русский мастер ту подковку делал.
– Помилуй бог, это же удивительная инновация и мелкоскопная технология! И твое имя тут есть? – спросил государь.
– Никак нет, – отвечает Левша, – моего одного и нет.
– Почему же?
– А потому, – говорит, – что я мельче этих подковок работал: я гвоздики выковывал, которыми подковки забиты, – там уже никакой мелкоскоп взять не может, это вообще запредел.
Государь спросил:
– Где же ваш мелкоскоп, с которым вы могли произвести это удивление? И сколько же инвестиций в данные инновации вбуханы?
А Левша ответил:
– Мы люди бедные и по нищебродности своей мелкоскопа не имеем, а у нас так глаз пристрелявши, что все берега различаем.
Ну тут конечно государь приказал сейчас же эту подкованную на все атлечьи ноги ай-Лимпиаду уложить и отослать в английской делегации поселение, с особым курьером – показать наш кубок вроде предварительной презентации, чтобы там поняли, что нам это не удивительно и даже глубоко параллельно.
А те англицкие начальничьи лица, которым курьер модернизированную инновационно ай-Лимпиаду сдал, сию же минуту ее рассмотрели в самый сильный мелкоскоп и сейчас в публицейские ведомости описание, чтобы завтра же на всеобщее известие клеветон вышел.
– А самого этого крутого мастера, – говорят, – мы сейчас хотим видеть, он нас реально зацепил.
Курьер как привез Левшу в англицкий поселочек в ай-лимпийской деревне, так его в атлетической гостинице в номер посадил, но ему тут скоро скучно стало, да и есть захотелось. Он постучал в дверь и показал услужающему себе на рот, а тот сейчас его и свел в пищеприемную комнату, где они своим ай-лимпийцам калорийную питательность выдавали.
Сел тут Левша за стол и сидит, а как чего-нибудь по аглицки спросить – не умеет. Но потом догадался: опять просто по столу перстом постучит да в рот себе покажет, – англичане догадываются и подают, только не всегда того, что надобно, но он что ему не подходящее не принимает, дескать фуфла не предлагать. Подали ему ихнего приготовления горячий студинг в огне, – он говорит: «Это я не знаю, чтобы такое можно есть, это нарушение богатырской диеты», и вкушать не стал; они ему переменили и другого кушанья поставили. Также и водки их пить не стал, потому что она зеленая – вроде как будто купоросом заправлена, и вообще паленая, а выбрал, что всего натуральнее, без заморских наворотов, и ждет курьера в прохладе за баклажечкой.
Англичане Левшу сейчас хлоп-хлоп по плечу и как ровного себе – за руки, мол мир и дружба. «Камрад, – говорят, – камрад – хороший мастер, эксперт – разговаривать с тобой со временем, после будем, а теперь выпьем за твое благополучие и за партнерство во имя спорта».