– Представьте, господа – вечером или даже ночью выезжают расписные коляски, запряженные призовыми рысаками! Вы пальчике оближете, я вам ручаюсь! – уверяла Лиза.
– А потом казаки переходят в наступление по всему фронту! Ну можно еще тяжелую кавалерию пустить, улан и прочих гусаров, – добавлял казацкий атаман.
– И тут же опера с балетом! Постойте, а не получится ли у нас какая-то хреновина с морковиной? – сомневался граф Михайло.
– Ничего, можно варить все вместе, а вкус какой-нибудь верно выйдет, – довершала Лиза уже несколько в кулинарном ключе.
Постепенно все резоны были учтены и все ходы записаны, так что программа торжеств с административной точки зрения стала совершенно ясной и понятной. Всевозможные утеснения обывателей должны были смениться празднеством, поясняющим что не зря они страдали и терпели, причем некоторые так усердно терпели что даже переехавши в новые дома с немалой доплатой не прекращали жаловаться и гневить судьбу и начальство. Для этого следовало показать им что-то родное и знакомое но с постепенным переходом в далекие прекрасные выси дабы очаровать навсегда.
В конце концов действительно было принято соломоново решение – все объединить, дабы видели что наше российское искусство многолико и богато со всех сторон, откуда не взгляни. К прочим вторичным олимпийским признакам решили подумавши прибавить еще и особое знамя, то есть штандарт, а также и гимн.
Правда до олимпийских колец тогда не додумались, но штандартом будущих игр с подсказки Лизы избрали простое белое полотнище с голубем, несущим оливковую ветвь, гимном же ай-Лимпиады единогласно постановили сделать «Молитву русского народа» сочинителя Жуковского, которую граф Г. вычитал, листая на досуге в имении журнал «Сын Отечества».
Производство всех этих ай-лимпийских символов моментально поставили на поток, хотя конвейеров тогда еще не изобрели, и вскоре их уже можно было увидать повсюду – на бутылках, бочках, посуде, одежде, всевозможных сувенирах и побрякушках, и от каждого торговца полицейские требовали особую грамоту что деньги уплочены сполна. Сундуки в ай-лимпийской казне наконец-то стали пополняться, придумали также брать деньги и со зрителей спортивных игр, сколь будет возможно, продавая билеты как в партер, так и на галерку, а за отдельную плату даже в царскую ложу.
– Высокие гости должны сидеть высоко, а низкие – низко! – объявила Лесистратова план рассадки зрителей, в противуположность театру где галерка была выше и дешевле партера. – Царей в ложу, остальных в рожу!
– Ну может быть до этого не дойдет, мадемуазель Лиза? – вежливо спрашивал граф Г., надеясь на лучшее.
– Как перепьются – непременно дойдет! А запретить вином торговать на ристаниях мы никак не можем – от этого у нас основной доход, иначе разоримся, – поясняла Лиза хозяйственную составляющую предстоящих торжеств.
Меж тем атлеты уже вовсю тренировались, так что только пыль из-под ног и копыт летела. Строгий седой животастый немец-тренер загонял вусмерть всех молодых деревенских баб, которых набрали в команду бегуний, жалуясь на то что никто ничего не умеет.
– Царь знал что мне поручить – сборную. Сброд сволочи! Набирают сукиных дочерей, мужичек, еле бегут, – жаловался он пруссакам-собутыльникам во время обязательной по воскресеньям пивной посиделки. – Поперек себя толще, их горные тропы не выдерживают!
– Не отчаивайтесь, герр Пухлер, вы с них сгоните жирок, поскачут как горные козы! – утешали его собутыльники. – Пейте, камрад, вам сразу станет веселее.
Герр Пухлер охотно следовал совету приятелей, негодуя что русские атлеты слишком уж много кушают, а у них в Пруссии если бегунов и жалуют то только за реальные успехи а не за добрые намерения. Прочие шведы с французами тоже выходили из себя, стараясь заставить русаков трудиться, некоторые давили дисциплиной, вплоть до полного отлучения от баб и спиртного, другие наоборот рассчитывали на сознательность, до того не понимая отечественного менталитета что отпускали крепостных богатырей якобы на заработки, и им даже в голову не приходило что те шли пьянствовать.
– Это ж сборище алкоголиков, не только атлеты но и все русские учителя и спортивные наставники из кабаков не вылезают, а в атлетизме цепляются за седую старину и все дипломы, я уверен, купили на базаре! – гневался голландский тренер, накурившись самолучшей анашой так что дым аж из ушей валил.
Русские же наставники в спортивных методах предпочитали орать трехэтажным матом, не чураясь и телесных наказаний, особливо в отношении набранных в спортсмены крепостных, ну а уж подзатыльники так раздавались направо и налево. Сначала Лиза брезгливо затыкала уши, а потом рассудив что такую неприятность могут услышать и зрители во время ристаний придумала посадить особого человечка, который бы говорил то что у иноземцев называлось комментариями.
– Есть у меня тут один, с московской губернии, деревенский, губастенький, крикливенький. Никто его не перекричит! Он и будет все комментировать, – пояснила она прочим.
Взявшись за дело, губастый комментатор немедля обзавелся корабельной говорной трубой или же рупором – раструбом вроде трубного, который обыватели немедленно прозвали матюгальником, и начал давать разнообразные комментарии в стиле «народной газеты», особо обращая внимание на статность и выносливость бегуний. Лесистратова слушая его подумала что нечто подобное она уже наблюдала в каком-то французском борделе, в котором в молодости пребывала некоторое время по делам службы. Она решила ввести цензуру, учредив при комментаторе цензора который в опасные моменты мог бы что называется затыкать ему фонтан, то есть говорную трубу.
– Вот видите, и терпентин на что-нибудь полезен – и народ, ежели его научить, может хоть газету выпускать! – радовалась Лиза, хотя и понимала подводные камни сего предприятия.
– Так это и зайца можно на барабане играть выучить, только какая ему будет с того прибыль? – сомневался Платов.
– Сочинитель должен исследовать истину, а тут без управ благочиния, то есть цензуры не обойтись – иначе все будет противоречить не только нравственности, но и закону божиему! – граф Г. наслушавшись проповедей отца Силуана теперь без упоминания Его имени всуе и шагу ступить не мог. Однако хоть и с цензурой, но комментатор был оставлен, к удовольствию охочих до соленого словца зрителей.
– Тренируйтесь усердно, за бога, царя и отечество! – наставлял Платов крестьян-атлетов, обходя ежедневно бегунов, лучников, стрелков, борцов, жокеев и прочих, и для внушительности грозя нагайкой. Граф Г. делал то же самое, прибавляя только: «Помните, вы должны не посрамить отчизну нашу!»
– Мы никому ничего не должны! – нагло ответила бойкая девка-бегунья, глядя графу прямо в глаза и поинтересовалась: – А если я ай-Лимпиаду выиграю – вольную дадут?
Опешив от такой дерзости, граф Г. хотел сразу приказать выпороть ее на конюшне, но тут заметил что девка была очень даже ничего. «А может и правда вместо пяти рублей серебром и чарки водки дать призерам вольную?» – подумал он, но ничего не сказал опасаясь насмешек Лизы и Платова за такое вольнодумие и вольтерьянство, и только велел бойкой девке прийти к нему вечерком на сеновал для подробного инструктажа дабы лично жестоко отодрать ее за бунтарство.
Разумеется наглая девица захотела придти с кузнецом, чтоб он зафиксировал графское предложение руки и сердца железными клещами, но путем недолгих переговоров и посулов графу Михайле удалось как-то обойти этот щекотливый вопрос. Падкость простонародья на деньги сработала и на этот раз, что конечно объяснялось тяжелыми условиями жизни в крепостной России и необходимостью небогатым гражданам продавать проклятым богатеям свой труд и самих себя любимых, желательно подороже.
Но Михайлу несколько огорчила необходимость платить за народную любовь – денег было не жалко, но его уверенность что с годами он становится только лучше, как выдержанный французский коньяк, несколько поколебалась, впрочем наш великолепный граф тут же нашел сему объяснение в отсутствии у девок из народа тонкого художественного вкуса. Кроме того девица хоть и томно стонала, поддергивала животом и кричала в самые ответственные моменты «наддай», но поутру накинувши рубашонку смотрела на его сиятельство весьма насмешливо как бы намекая что не может быть любви и дружбы между эксплуатируемым и эксплуататором.
– Ах, все-таки насколько же это ужасно – просыпаться поутру около неизвестно кого, грязной дворовой бабы, чувствуешь как будто тебя изнасиловал дворник, причем оглоблей! – жаловался на утро граф Г. Лизе – мысленно. К несчастью оказалось что он размышлял вслух, а Лесистратова как раз была подле него.
– Вы опять связались с какой-то хохляцкой шлюхой? Поют эти сучки длинноногие хорошо и любятся как крольчихи а вы и рады! – выговорила ему Лесистратова с гневом в голосе.
– Это не повторится более никогда! – отвечал ей граф Михайло с жаром и как будто искренне.
– Ну никогда – это уже лишнее, но помните – я рядом. Высоко сижу, далеко гляжу – не садись на пенек, не лижи пирожок!
– Могу ли я забыть, – заныл граф Г. и все снова вернулись к реальности.
Отдельно встал вопрос о призах и медалях для победителей. Конечно Левша со товарищи мигом настряпали целую гору кубков наподобие тульских самоваров, и в медалях на желто-черных ленточках гербовых цветов с державным двуглавым орлом тоже недостатка не было, однако нельзя было сразу догадаться какой-такой самый главный кубок вручить державе, собравшей на ристаниях более всего золота.
– Победителя не судят, а награждают по заслугам! – поясняла Лесистратова. – Вот только как?
– А если отмечать каким-нибудь боевым знаменем, вроде штандарта? – вопросил граф, но Лиза сказала что это дурновкусие – подумают будто в России одни скряги живут и золотой запас кончился. Решено было награждать за державные успехи все-таки реальной и чисто конкретной наградой а не фантиками на древках.
Правда тут появились вопросы – стоит ли засчитывать только медали высшей пробы, сварганенные действительно в основном из благородного металла, или же пригодятся и прочие – серебряные, из столового серебра, бронзовые из самоварного золота, и не следует ли считать все вместе или даже взвешивать и мериться на общий вес. Экспедиционеры сидели и чесали свои умные или красивые затылки, но мысли разбрелись и не собирались.
– Можно три пуда золота на кубок, а сверху алмаз «Орлов»! – предложил Платов, погладив усы. – Сразу скумекают что к чему!
– Нет, Матвей Иваныч, так хвастать богатством нам негоже. Тут надо что-то умственное, остроумное, – заметила Лиза.
– Но что же именно?
– А может нам надо как-то инновационно подойти? Так сказать, модернизировать подаренную нам ай-Лимпиаду по самое «не могу»? Велеть мастерам тульским принести нам работу, которою можно было б англичан посрамить? – размышлял граф Г., думая что ежели мастера воздвигли столько гипподромов и стадионов, то с их оружейной мыслью возможно все на свете превзойти.
– А и точно! Ну-ка позвать сюда Левшу! – загорелся Платов новой идеей.
Тотчас свистовые погнали в трактир, где Левша с приятелями порядочно уже подрумянился, и в пять минут приволокли их как были пред светлые очи экспедиционеров. Тут же объяснили Левше что дескать нечего пьянствовать, когда работы еще непочатый край. Нужно мол не только в Тавриде все к ай-лимпийским ристаниям обустроить, но и самую англицкую ай-Лимпиаду так переделать, чтоб у самих англичан в зобу дыханье сперло.
Ну тут Левша опять завел свою шарманку про то что против английской нации надо взяться подумавши и с божьим благословением. Вспомнили и все иконы, и храмы, кои следовало посетить и поклониться, не забыли и всех святых, в земле российской воссиявших, упомянули про дороги и расстояния, словом слушая все это граф со скуки чуть не помер, Лиза как-то пригорюнилась, а Платов стал крутить усы так что чуть не оторвал. Однако вытянувши как следует мастеровых нагайкой удалось их-таки настроить на рабочий лад и дела пошли шибче.
– Ах, зачем же вы так резко, Матвей Иваныч? – забеспокоилась Лиза за мастеров. – Плеткой можно же руки им попортить!
– Главное мозги им поправить, а там пускай работают! – не сомневался в правильности выбранных методов Платов.
– На самом деле основное, господа – это начать, и процесс пошел! Глядите, вон уже и что-то у них делается! – обратил внимание собравшихся граф Г.
Собравшиеся немедля вынесли резолюцию считать действия ай-лимпийского наградного комитета успешными и своевременными, тут же приступили к скромному, но скоромному полевому ужину с икрой и шампанским и стали ждать результатов.
Шкатулку с ай-Лимпиадой мастера взяли и как водятся заперлись в избушке Левши, стали чего-то там мерекать. Куют что-то такое, а что куют – ничего неизвестно. Всем любопытно, а никто ничего не может узнать, потому что работающие ничего не сказывают и наружу не показываются. Ходили к домику разные люди, стучались в двери под разными видами, чтобы огня или соли попросить, или там сообразить на троих, но три искусника ни на какой спрос не отпираются, говоря что их и так уже трое и лишние им не нужны, и даже чем питаются – неизвестно, вероятно святым духом, хотя запах больше напоминал кислую капусту.
– А вдруг они там квасят беспрерывно и ничего более не делают? – беспокоился Платов за государевы интересы.
– Быть такого не может! Не сомневайтесь, Матвей Иваныч, они все придумают. А не придумают, так поедут прохладиться в места не столь отдаленные… хотя конечно мы и так уже достаточно отдалились от цивилизации и заехали в деревню, где козы и куры на каждом шагу.
Так рассудив, решили держать дело с мастерами под неусыпным контролем и ждать результатов. Ну конечно пробовали их пугать – типа небо горит и крыша едет, может хоть тогда выскочат в перепуге и не объявится ли тогда, что ими выковано, и выковано ли что-нибудь вообще, но ничто не брало этих хитромудрых специалистов.
Один раз только Левша высунулся по плечи и крикнул:
– Да хоть все огнем гори, а нам некогда – запара у нас!
И опять свою голову с прической а-ля рюс, то есть под горшок, спрятал, бронеставню захлопнул и самогонный аппарат запустил.
Наблюдатели докладывали что сквозь малые щелочки видно, как внутри дома огонек блестит, да слышно, что тонкие молоточки по звонким наковальням вытюкивают:
– Все у них дело в таком страшном секрете, что ничего нельзя было узнать!
Глава шестая, перестроечная
Словом, Платов со товарищи плюнули и временно оставили чудо-мастеров в покое. Но тут вышла новая напасть, да такая что про кубок ай-лимпийский до поры забыли. Удивительно всем было что в году от рождества Христова 1816-м високосном стояли все холодные погоды и лето никак не приходило – вроде бы и сооружения все уже построены, и смета растрачена так что расходы многократно превзошли самые страшные ожидания, и людишки все задействованы, и кредиты распилены, и откаты откачены, а жары-то нет!
В марте было холодно как зимой, потом пошли дожди с градом и даже в июне случился мороз и снег. Животные и птицы метались как очумелые, домашняя скотина тоже пребывала не в порядке – жалобно блеяла, хрюкала и вообще выражала недоумение. Все ожидали тепла и купального сезона как обычно, но так почему-то и не дождались, отчего крайне огорчились.
Пошли уже странные разговоры, что виноваты во всем понаехавшие строители ай-лимпийских стадионов, из-за них господь в этом году как-то особенно уж разгневался и прежнее тепло с солнышком никогда не возвернется, что для чертовой мерзлой России может и приемлемо, но для теплолюбивых крымских жителей очень страшно.
Местные греки, армяне, татары, крымчаки и прочие христиане и нехристи начали собираться на сходы и угрюмо смотреть на власти исподлобья. Некоторые стали уже упоминать «русских собак» и даже говорить что они их маму имели, причем полагая что для грубой ругани оккупантов лучше всего подходит именно оккупационный язык, дабы не осквернять свой собственный. Жандармы конечно старались с помощью нагаек и шашек-«селедок» навести порядок но увидав крайнюю озлобленность населения опасались подходить к нему близко.
Попы зарядили кадила ладаном под завязку и начали брызгать святой водой в небеса, читали молитвы и ходили вокруг Аю-Дага крестным ходом, обвиняли во всем проклятых язычников, еще не вполне оставивших свои дикие привычки молиться кому попало, но зима не уходила.
Невесть откуда появились пророки в отрепьях и с жуткими рожами, предвещавшие мор и всеобщую гибель и призывавшие покаяться, дабы попасть на последний поезд, то есть обоз что с телегами и конями взлетает прямо на небеса. Им не очень верили, но однако предмет разговоров, странная для лета прохлада, был все время рядом, и даже и скептикам приходилось признать что в природе точно случается много неизъяснимого для ума. Следовало ожидать пугачевщины и народных волнений, воинским командам уже раздавали патроны и паек, но самое волнительное было то что соревноваться по летним видам спорта в сих условиях было решительно невозможно.
Видя такое отчаянное положение члены ай-Лимпийского комитета собрались на экстренное заседание в палатке Платова. Ее охраняли живописные казаки в бурках, на которых еще блестел выпавший прошлой июльской ночью (черт знает каким макаром) снег.
– Что ж делать будем, братья и сестры? – поинтересовался казачий атаман. – Скоро приедет государев ревизор, а за ним уже и двор, а у нас небесные погоды никак в соответствие царским замыслам не придут!.
– А виноваты мы окажемся, вот ужас-то… Главное – в чем причина? – вопросил граф Г.
– Есть местная легенда, что когда у бабы-яги избушку на курьих ножках ради обустройства олимпиоников отбирали, она сказала что где русским-де духом пахнет там олимпийскому не бывать вовеки и прокляла всю затею. Не будет у нас лета, по всем приметам – верно наш Вольдемар каркал, – пояснила Лиза ситуацию.