– Этой ночью пение было неплохое, – продолжала нянюшка.
На лице Генри появилась добродушная гримаса. Однако в его глазах ужас размахивал маленьким белым флажком.
– Увы, госпожа, сеньор Базилика не разговаривает по-морпоркски, – произнес человечек. – Но я могу перевести.
– Что? – воскликнула нянюшка. – Тогда как же… Ай!
– Прошу прощения, – произнесла матушка Ветровоск. – Локоть случайно дернулся. Нянюшка Ягг потерла бок.
– Так вот, я говорила, – вновь начала она, – что он… Ой!
– О-ей, право слово, что-то он у меня все время дергается, – всплеснула руками матушка. – А господин как раз сообщал нам, что его друг не говорит на нашем языке, Гита.
– Э-э? – изумилась слегка обалдевшая нянюшка. – Но… Что? Но… А. В самом деле? О. Ну что ж. О да. Однако, несмотря на это, наш пирог он умя… Ай!
– Извините мою подругу, это у нее возрастное. Ум за разум заходит, – объяснила матушка. – Мы и в самом деле с удовольствием послушали его пение. Через стенку.
– О, вам очень повезло, – чопорно откликнулся человечек. – Иногда людям приходится ждать годами, чтобы услышать сеньора Базилику…
– …Наверное, ждут, пока он закончит есть… – пробубнила себе под нос нянюшка.
– …Не далее как в прошлом месяце, когда он пел в Орлее, в «Ла Скальде», тысячи и тысячи людей рыдали.
– …Ха, когда я пою, люди тоже плачут, и я, заметьте, этим не хвастаюсь…
Глаза матушки тем временем не отрывались от лица Генри Лежебокса. «Сеньор Базилика» сидел с выражением человека, испытывающего глубокое облегчение – и в то же время со страхом осознающего, что это облегчение долго не продлится.
– Слава сеньора Базилики распространилась далеко и широко, – так же чопорно произнес человечек.
– …Ну точно как сам сеньор Базилика, – буркнула нянюшка. – Это, наверное, от чужих пирогов его так разнесло. Ну конечно, теперь он для нас слишком шикарный! Ведь он единственный человек, которого отмечают даже на картах… Ой!
– Ну и прекрасно. – Матушка сопроводила эти слова улыбкой, которую все, за исключением нянюшки Ягг, сочли бы невинной. – В Орлее так мило и тепло. Наверное, сеньор Базилика очень скучает по дому. А ты чем занимаешься, милостивый господин?
– Я его управляющий делами и переводчик. Э-э. Вам очень повезло, что я здесь, госпожа.
– Воистину, – кивнула матушка.
– Там, откуда мы родом, тоже есть хорошие певцы, – вставила мятежная нянюшка.
– В самом деле? – управляющий делами сеньора Базилики вежливо склонил голову. – И откуда же вы родом, госпожа?
– Из Ланкра.
Человечек вежливо принялся копаться в своих воспоминаниях, пытаясь отыскать Ланкр на внутренней карте великих музыкальных центров Плоского мира.
– У вас там консерватория? – наконец уточнил он.
– Еще какая! – не сдавалась нянюшка. Потом подумала и добавила для закрепления впечатления: – Консерватория не то слово! Вы бы посмотрели, какие помидоры я закручиваю!
Матушка закатила глаза.
– Гита, консерватория у тебя не ахти какая. Все свои банки ты хранишь на одном подоконнике.
– Может, и так, но там почти весь день солнце… Ой!
– Полагаю, сеньор Базилика направляется в Анк-Морпорк? – любезно осведомилась матушка.
– Мы, – ответил управляющий делами, – милостиво согласились на приглашение Оперы провести остаток сезона на их сцене…
Вдруг он умолк. Его взгляд уперся в багажную сетку.
– А это что? – произнес он.
Матушка подняла голову.
– О, это всего-навсего Грибо.
– А вовсе не обед господина Базилики, – вставила нянюшка.
– Что такое Грибо?
– Кот.
– Он смотрит на меня и ухмыляется. – Управляющий делами неловко поерзал. – А еще я чувствую какой-то странный запах.
– Забавно, – удивилась нянюшка. – А я вот ничегошеньки не чувствую.
Доносившийся снаружи стук копыт неуловимо изменился. Дилижанс, замедляя ход, накренился.
– Э-э… – неловко произнес управляющий делами. – Я… э-э-э… похоже, мы останавливаемся переменить лошадей. Какой, э, хороший сегодня день. Пожалуй, пойду погляжу, не найдется ли мест наверху.
Дилижанс остановился. Управляющий быстро вышел. Несколькими минутами спустя движение возобновилось, но человечек так и не вернулся.
– Ну и ну, – покачала головой матушка, когда дилижанс опять накренился, – похоже, остались только я да ты, Гита. Ну и еще сеньор Базилика, который ни бум-бум по-нашенски. Он ведь ни бум-бум, а, господин Лежебокс?
Генри Лежебокс вытащил носовой платок и вытер лоб.
– Дамы! Умоляю вас! Прошу, заклинаю всеми богами…
– Ты что-то натворил? – осведомилась нянюшка. – Воспользовался положением женщины, которая не хотела, чтобы ее положением воспользовались? Украл что-то? (Не считая всяких мелочей, типа черепицы с крыши, отсутствие которых люди, как правило, даже не замечают.) Убил человека, который этого не заслуживал?
– Нет!
– …Эсме, он правду говорит?
Генри, как уж на сковородке, завертелся под пронизывающим взглядом матушки Ветровоск.
– Да.
– А, ну тогда все в порядке, – успокоилась нянюшка. – Я понимаю тебя. Сама я освобождена от обязанности платить налоги, но людей, которые тоже не желают это делать, очень даже понимаю.
– О, дело не в налогах, уверяю, – ответил Генри. – У меня есть люди, которые платят налоги за меня…
– Ловко придумано, – одобрила нянюшка.
– Но кое-что другое придумано еще более ловко, – матушка склонила голову набок. – Пожалуй, господин Лежебокс, я разгадала твой нехитрый фокус. Вода плюс сахар – нечто вроде, да?
Генри неопределенно всплеснул руками.
– Просто если кто-то прознает… – начал он.
– Заграничное всегда лучше. Вот и весь секрет, – кивнула матушка.
– Это… да, частично это верно… – признал Генри. – То есть… ну кто из нормальных людей пойдет наслаждаться пением какого-то там Лежебокса.
– Кстати, Генри, а откуда ты родом? – спросила нянюшка.
– Откуда ты родом на самом деле? – уточнила матушка.
– Я вырос в Тенях, в Трущобярде. Это в Анк-Морпорке, – объяснил Генри. – Жизнь была чертовски суровая. И было только три способа вырваться оттуда. Либо с помощью голоса, либо с помощью кулаков.
– А какой же третий способ? – осведомилась нянюшка.
– О, можно было еще дойти по переулочку до улицы Симулянтов, по которой, срезая угол, ты выходишь на улицу Паточной Шахты, – пожал плечами Генри. – Но никто из тех, кто выбрал этот путь, ничего не достиг.
Он вздохнул.
– Сначала я подрабатывал пением в тавернах, – сказал, он, – но каждый раз, когда я пытался найти местечко получше, меня спрашивали: «Как тебя зовут?» А я отвечал: «Генри Лежебокс»… – и все сразу начинали хохотать. Я даже подумывал о том, чтобы переменить имя, но в Анк-Морпорке каждая собака знала, как меня зовут. И никто, совсем никто не хотел слушать пение человека по имени Генри Лежебокс.
Нянюшка кивнула.
– Это как с фокусниками, – понимающе произнесла она. – Никто ведь не зовет выступать какого-нибудь Фреда с Выселок. Нет, чтобы собрать толпу, надо обязательно позвать кого-то позвучнее, типа Офигелло Великого, Прямиком Со Двора Короля Клатчского, и его Верной Глэдис.
– Вот-вот. И все молча смотрят, – поддержала матушка, – и стараются не задаваться вопросами вроде: «Если он Прямиком от Короля Клатчского, то почему показывает карточные фокусы здесь, в Ломте, население: семь человек и кошка?»
– А выяснилось, – продолжал Генри, – славы достигнуть проще просто. Одно непременное условие: куда бы ты ни приехал, ты должен казаться нездешним. Так я вскоре стал знаменитым, но только…
– Увяз в этом Энрико по уши, – закончила за него матушка.
Он понуро опустил голову.
– Я-то думал, что вот заработаю денег – и брошу все это. Вернусь, женюсь на своей крошке Ангелине…
– Это кто еще? – осведомилась матушка.
– О, одна девушка, мы вместе выросли, – неопределенно ответил Генри.
– Делили сточную канаву на задворках Анк-Морпорка – ты про это, что ли? – понимающим тоном уточнила нянюшка.
– Сточную канаву? В очередь на канаву в те времена надо было записываться за годы вперед, – вздохнул Генри. – Те, кто жил в канавах, считались большими шишками. А мы делили канализационный люк. Вместе с двумя другими семьями. И с бродячим жонглером угрями.
Он опять вздохнул.
– Но я вырвался оттуда, начал ездить из города в город, но всегда оставались места, в которых я еще не выступал, а в Бриндизи людям так понравилось мое выступление… и… и…
Лежебокс высморкался в носовой платок, аккуратно сложил его и вытащил из кармана свежий.
– Я ничего не имею против спагетти с моллюсками, – произнес он, – во всяком случае, меня от них почти не тошнит… Но пинту приличного пива не нальют тебе ни за какие деньги, зато во все блюда добавляют в огромных количествах оливковое масло. И от помидоров у меня сыпь, а того, что я называю хорошим твердым сыром, не найти в этих местах днем с огнем…
Он промокнул лицо носовым платком.
– Хотя люди здесь добрые, – промолвил он.
– Я думал, по пути меня будут угощать бифштексами. Но куда бы я ни отправился, специально для меня готовят спагетти. С томатным соусом! А иногда еще и жареные! Кстати, с моллюсками тут такое творят… – Его передернуло. – И вот я сижу, давлюсь этим, а все собираются вокруг, счастливо улыбаются мне и смотрят, как я ем. Думают, мне нравится! Да я бы что угодно отдал за тарелку жареной баранины с клецками…
– Так почему бы тебе не сказать об этом? – воскликнула нянюшка.
Лежебокс пожал плечами.
– Энрико Базилика питается исключительно спагетти, – ответил он. – И это я уже не в силах изменить.
Он откинулся на спинку сиденья.
– Госпожа Ягг, а ты интересуешься музыкой?
Нянюшка горделиво кивнула.
– Дай мне пять минут на знакомство с инструментом – и я извлеку из него любую мелодию на выбор, – сообщила она. – А наш Джейсончик играет на скрипке, а Кев дудит в тромбон. Все мои дети поют, а Шончик… в общем, он у нас особенный. Такие вещи со свистком творит, заслушаешься. Вставит и творит. Только пахнет немножко, но…
– И в самом деле, очень талантливая семья, – торопливо перебил ее Энрико. Порывшись в кармане жилета, он извлек два продолговатых кусочка картона. – Поэтому прошу вас, дамы, примите это как скромный знак благодарности от человека, который ест чужие пироги. Наш маленький секрет, хорошо? – Он с надеждой подмигнул нянюшке. – Это билеты в оперу. Вы можете прийти в любой день, и вас пропустят.
– О, просто поразительное совпадение, – всплеснула ручками нянюшка, – потому что мы как раз собирались… Ай!
– В общем, мы тебе очень благодарны, – продолжила матушка Ветровоск, принимая билеты. – Это очень любезно с твоей стороны. Мы обязательно придем на представление.
– А сейчас, если позволите, – сказал Энрико, – я бы немножко подремал.
– О, разумеется! – бодро поддержала его нянюшка. – День-то уже совсем поздний. Ты нас не стесняйся.
Певец откинулся на спину и накрыл лицо носовым платком. Через несколько минут он уже храпел счастливым храпом человека, который исполнил свой долг и теперь, если повезет, никогда больше не встретится с этими старушками, которые причинили ему столько беспокойства.
– Ну все, он уже очень далеко отсюда, – через некоторое время нарушила молчание нянюшка. Ее взгляд упал на билеты в руке матушки. – Тебе что, в оперу захотелось?
Матушка вперилась взглядом в пространство.
– Я спросила, тебе что, в оперу захотелось? Матушка посмотрела на билеты.
– По-моему, что я хочу, а что – нет, роли тут не играет, – сказала она.
Нянюшка Ягг кивнула.
Матушка Ветровоск была твердо настроена против фантазий и по мере своих сил боролась с ними. Жизнь и так достаточно трудна: ложь проникает повсюду и меняет мысли людей, а поскольку театр представлял собой фантазию, обретшую плоть и кровь, она ненавидела его больше всего. Но в том-то и дело, что ее отношение отражало именно слово «ненависть». Ненависть – это притягивающая сила. Ненависть – это любовь, повернувшаяся спиной.
Матушка не брезговала театром. Если бы она им брезговала, то избегала бы всеми возможными способами. Но матушка ни разу не пропустила представлений бродячих артистов, которые частенько посещали Ланкр. На представлениях она сидела в первом ряду, прямая как палка, и не сводила со сцены яростного взгляда. Даже когда на подмостках, развлекая детишек, дурачились клоуны, матушка то и дело бросала отрывистые реплики типа: «Это неправильно!» или «Разве так себя надо вести?» В результате Ланкр приобрел среди бродячих трупп репутацию самого крепкого орешка.
Но то, чего именно она хочет, не имеет значения. Ведьмы, хотят они того или нет, тяготеют к крайностям, где сталкиваются друг с другом две стороны, два состояния. Их тянет к дверям, окружностям, границам, воротам, зеркалам, маскам…
…И к сценам.
Завтрак в оперной столовой подавали в половине десятого. Актеры не славились привычкой рано вставать.
Агнесса уже начала падать носом в свою яичницу с беконом, но вовремя остановилась.
– Доброе утро!!
Усевшись рядом, Кристина пристроила на стол поднос, на котором, как Агнесса без особого удивления отметила, красовались веточка сельдерея, одна изюмина и крошечная чашечка, содержащая примерно чайную ложку молока. После чего Кристина склонилась к Агнессе, и на ее лице очень стремительно промелькнуло выражение крайней озабоченности.
– С тобой все в порядке?! У тебя немного странный вид!!
– Я прекрасно себя чувствую, – ответила Агнесса. – Так, немного не выспалась…
– О, замечательно!! – Поскольку этот обмен репликами совершенно истощил способность Кристины к высокоорганизованным душевным процессам, девушка поспешила вернуться к функционированию на автопилоте. – Как тебе нравится мое новое платье?! – воскликнула она. – Разве оно не соблазнительно?!
Агнесса честно поглядела на ее платье.
– Да, – ответила она. – Очень… белое. И очень кружевное. И очень обтягивающее.
– И знаешь что еще?!
– Не знаю. Что?
– У меня уже есть тайный поклонник!! Разве не восхитительно?! У всех великих певиц есть тайные поклонники!!
– Тайный поклонник…
– Да!! Это платье!! Его принесли мне только что!! Ну разве ото не волнующе?!
– Ужасно волнующе, – хмуро подтвердила Агнесса. – И ведь ты еще не начинала петь. Что нее будет, когда ты появишься на сцене? Э-э… А от кого оно?
– Ну разумеется, он не представился!! Он же тайный поклонник!! Наверное, теперь он будет посылать мне цветы и пить шампанское из моих туфелек!!
– Правда?… – Агнесса скривилась. – Такое и в самом деле делают?
– Это традиция!!
Радость буквально переполняла Кристину, и девушка жаждала ею поделиться.
– А у тебя очень усталый вид!! – воскликнула она, но внезапно вскинула руку к губкам. – О!! Мы ведь поменялись комнатами!! Это было так глупо!! – И знаешь ли, – добавила Кристина с этаким недоигранным лукавством, которое, видимо, у нее сходило за хитрость, – готова поклясться, я слышала ночью пение… кое-кто пел гаммы и все такое?!
Агнессу с детства приучали быть честной. Она знала, что должна ответить Кристине: «Извини, но похоже, я по ошибке заняла твое место. Видимо, возникла какая-то путаница…»
Правда, Агнессу также учили слушаться старших, делать, что велят, не выставляться, быть вежливой и не прибегать к ругательствам более сильным, чем «дрянь».
Хоть раз в жизни может она одолжить будущее поинтереснее? Всего лишь на пару ночей? Хотя бы на чуть-чуть? Тем более что она бросит эту новую жизнь в любой момент.
– Знаешь, даже забавно, – ответила Агнесса, – я спала в соседней комнате и ничего не слышала.
– О-о?! Ну что ж, значит, все в порядке!!
Агнесса обозрела пучок травы, изюминку и наперсток молока, которые скромно расположились на Кристинином подносе.
– И это весь твой завтрак?
– О да! Иначе я раздуюсь, как воздушный шар!! Тебе везет, ты можешь есть что угодно!! Не забудь, через полчаса спевка!!
И с этими словами Кристина ускакала прочь, так ничего и не съев.
«Просто у нее в голове один воздух, – подумала Агнесса. – И она нисколечки не хотела меня обидеть».
Но где-то в глубине ее души Пердита XXX подумала очень грубое слово.
Госпожа Плюм вынула из шкафчика метлу и обернулась.
– Уолтер!
Ее голос эхом прокатился по пустой сцене. Она даже пару раз стукнула ручкой метлы о шкафчик. Очень необычно. Уолтер привык к заведенному порядку. У нее ушли годы, чтобы приучить его к дисциплине. И на него это очень не похоже – не являться в положенное время на положенное место.
Покачав головой, госпожа Плюм приступила к работе. Тут еще мыть и мыть. Пройдут годы, прежде чем удастся избавиться от запаха скипидара.
По сцене кто-то шел. И этот кто-то насвистывал.
Госпожа Плюм была шокирована.
– Господин Хвать!
Профессиональный крысолов Оперы остановился и опустил на пол шевелящийся и брыкающийся мешок. Господин Хвать носил древнюю оперную шляпу, демонстрируя тем самым, что на голову выше обыкновенного ловца грызунов. Поля шляпы отяжелели от воска и свечных огарков, в свете которых он находил дорогу в темных подвалах.
Господин Хвать столько времени провел с крысами, что в его облике также появилось что-то крысиное. Лицо казалось продолжением носа. Усы топорщились. Передние зубы выдавались вперед. Глядя ему вслед, люди невольно ждали увидеть торчащий из штанов длинный хвост.
– Что такое, госпожа Плюм?
– Ты же знаешь, что на сцене нельзя свистеть! Это очень плохая примета!