– Можно и упасть, – двусмысленно отозвался Афанасий Викторович и посмотрел на табурет Родиона. Серьга блеснула.
Мальчик почему-то испугался этого взгляда, качнулся в сторону, словно уворачиваясь от него, и с грохотом растянулся на полу. Прямо около коляски. Ему почудилось, как от нее дохнуло жаром, а перед глазами мелькнули языки пламени. Запахло палеными волосами.
Родион вскочил быстро на ноги, и видения словно не бывало. Афанасий Викторович невозмутимо допивал свой чай, даже не глядя на него. Словно ничего и не случилось. Ужасно неудобно было перед родителями, перед девчонкой, которая видела его позорное падение. Все взоры были обращены к нему. Смотрели до обидного сострадательно. Захотелось крикнуть им что-то обидное, чтобы эта жалость в глазах исчезла. Чтобы его не принимали за маленького нерадивого мальчика, который даже на стуле сидеть не может.
– Скорее я разучусь ходить, чем ты научишься, – с обидой бросил он Алисе.
Теперь оставалось только гордо уйти, оставляя родственников и сиделку эту усатую переваривать информацию. Он круто развернулся и... Родион не мог понять, как он мог запутаться в собственных ногах. Буквально на ровном месте он растянулся на всю кухню. Опять почудилась гарь. В горле неприятно защекотало.
Он снова поднялся. После второго падения стыдно было и в глаза смотреть. Скорее в свою комнату, чтобы никто его не видел. Где бы он никого не видел. Он заторопился. И снова упал. Ноги просто подкосило.
Родион понял, что они отказываются его слушать.
Словно кто-то приказал обернуться, и Родион повиновался. Афанасий Викторович смотрел прямо на него. Никакой усмешки на его лице, ни жалости. Он словно взглядом говорил: «Ты прав, ты разучишься ходить».
«Вот в чем дело», – понял Родион, прислонясь спиною к стенке. Вспотевшая кожа особенно остро почувствовала холод камня.
Все дело в нем самом. Точнее, в его словах. Сначала он сказал, что лучше бы ему быть как прыщавый Антон. Потом. Что потом? Потом он пнул коляску и что-то ей сказал. Что же? Во сне он видел ее? Нет. Она его страшный сон. Вот! Затем назвал Афанасия Викторовича чертовым. Боже, зачем он так его назвал?
Короче говоря, все те недобрые слова, которые с горяча Родион бросал в адрес Алисы или ее коляски, сбывались. Только сбывались по-своему, не в пользу Родиона.
Родион не выдержал взгляда этого человека – или не человека – и чуть ли не бегом отправился в комнату. Больше он не спотыкался.
ГЛАВА 7
Значит, Алиса ни в чем не виновата. А он-то над ней издевался. Вот болван! Перед глазами вновь мелькнули брови-крылья. Глупость какая, так и влюбиться не долго. Родион отогнал навязчивое видение и переключил свои мысли на другое.
А переключиться удалось только на Афанасия Викторовича. Этот страшный человек делает все, чтобы ему жизнь «Сникерсом» не казалась. Зачем? Почему он свинушную родственницу не достает? Может, они одна шайка? Приехали сюда, чтобы жизнь ему испортить. Нет, как-то неправдоподобно получается.
Он ведь чувствует себя здесь хозяином. Ходит себе спокойно по комнатам, серьгою сверкает. А сиделкой меня сделал. Подумаешь, работничек. Стоп! Серьгою он не всегда сверкает, а только когда действует его гипноз!
Безумная мысль закралась Родиону в голову и позволила нервам тревожно защекотать в животе. Что, если сережку эту у него украсть? Но как? Родион даже не видел, как он спит. Когда мальчик засыпал, Афанасий Викторович сидел у постели Алисы. Проснулся – он словно и не пошевелился с вечера: все так же сидел, только смотрел уже не на Алису, а на него. Кстати, когда этот мужчина смотрел на него, Родиона, так пристально, случались все эти страшные вещи. Может, ему очки подарить? Солнечные.
Родион почувствовал прилив энергии от последней мысли, бодро вскочил с кресла и живо оказался у письменного стола. Там, и только там могли лежать очки, поскольку на этом столе могло лежать все, что угодно. Он стал рыться в завалах своего рабочего места, ставших могильниками для многих вещей. Особо крупные вещи, чтобы не мешали, поочередно пикировали на пол. Очков не было видно. Вниз полетели вещи поменьше. И еще меньше. И еще. Очки бесследно пропали.
Очистив весь стол полностью и не найдя там то, что искал, Родион разочарованно сел на диван, в надежде собраться с мыслями. Под ним что-то хрустнуло. У Родиона сердце екнуло в предчувствии. Он медленно встал и неторопливо повернулся в ожидании неизбежного. Треснувшим глазом обиженно на него смотрели совсем еще новые фирменные очки, купленные отцом за сто баксов. В них было столько укора.
«Вот у отца эмоции взыграют», – грустно подумал Родион и поднял очки за дужку. Вторая нервно дернулась и маятником заболталась в воздухе, держась на честном слове. – «А если ее жвачкой закрепить?» – пришла в голову спасительная идея. – "Где-то на столе был «Орбит».
Родион посмотрел на стол и понял – искать придется ниже. Палас походил на засеянное поле, возделывать которое мальчик ринулся с энтузиазмом. История повторилась с той лишь разницей, что пикировали теперь вещи на диван, а не на пол. Наконец, заветные подушечки были найдены. Родион засунул сразу три в рот, чтобы наверняка хватило. Интенсивный вкус мяты до отказа наполнил рот морозной свежестью.
Хорошенько разжевав мятный комок, мальчик вынул его изо рта и зафиксировал дужку. Болтаться она перестала, но белый цвет резко контрастировал с матово-черной оправой, выделяясь бесформенным пятном. Черный маркер лежал рядом на полу. Им и воспользовался Родион. Стало лучше.
«А трещины очень стильно походят на паука», – успокоил сам себя мальчик и направился на поиски усатой сиделки.
Он только успел подойти к выходу, как дверь открылась, и Афанасий Викторович явился собственной персоной. Родион понял, что должен что-то сказать, но слова намертво застряли в горле и не желали оттуда выкорчевываться. Рука, держащая очки, неприятно вспотела.
– Вы что-то хотели мне сказать? – спросил мужчина. Родион глотнул ртом воздух, как рыба, и промолчал. – Попробую угадать. Вы хотели подарить мне очки? – мальчик закивал, словно дрессированный медведь в цирке. Афанасий Викторович двумя пальцами взял из подрагивающей руки очки и поднял их к свету. – Очень мило, завтра обязательно надену. Однако мне тоже надо преподнести вам какой-нибудь подарок в ответ. Что бы вам отдать на память? Разве что это.
Родион с ужасом увидел, как Афанасий Викторович поднес руки к правому уху и...
– Не надо, – выпалил он в испуге. Почему не следовало снимать сережку с уха, Родион не знал. Он просто боялся всего, что делает этот человек.
– Не стоит скромничать, это всего лишь жест вежливости, – Афанасий Викторович изящным движением расстегнул серьгу. – Мне это ничего не будет стоить.
Родион понимал – сейчас случится что-то ужасное. Главное не сказать какую-нибудь глупость: третьего сна с коляской он не выдержит. Нужно сказать что-то хорошее, что бы ему помогло. Спасибо? Нет, не то, как оно ему поможет.
– Будь на твоем месте Алиса, она с радостью приняла бы подарок, – продолжал говорить мужчина. Он уже вынул из уха серьгу и протягивал ее мальчику. – И за тебя Алиса порадуется. Ей нравятся вежливые мальчики. И ты ей нравишься.
Серьга качнулась в руке, прямо перед зрачками Родиона, и медным блеском ослепила глаза.
– Алиса мне поможет, – выпалил Родион, не зная, почему он это говорит. Просто нужно было скорее что-то сказать, пока гипноз не начался. Или реальность. – Она меня не бросит, не даст тебе и дальше издеваться надо мной.
Афанасий Викторович удивленно приподнял бровь и взглядом проник в самое нутро мальчика.
Что он сказал? Зачем ему впутывать сюда еще и Алису? И почему у него ноги подкашиваются?..
Родион посмотрел на свои ноги и увидел, как они медленно, но верно сгибаются в коленях все ниже и ниже. Дикая боль как иголками впилась в икры. Невозможно стало стоять. Ноги уже не держали. Родион крикнул от страшной боли и упал прямо на пол. Как нестерпимо впиваются иголки!
Родион сжался калачиком и схватился руками за икры. Слезы крупными каплями скатились по носу и утонули в ворсе паласа. Он уткнулся лбом в коленки и тихонько завыл. Пальцы судорожно старались раздавить ноги, а Родион этого не чувствовал. Все застилала боль. Мальчик больше не боялся, что его слезы кто-нибудь сможет увидеть. Он просто рыдал, как девчонка, громко всхлипывая, ловя ртом воздух.
Родион поднял голову и наткнулся на взгляд Афанасия Викторовича. Он просто сверлил мальчика глазами. Это он делал больно, хотя и не дотрагивался до Родиона. Ему это удавалось иначе: иголками в икрах отзывалась тяжесть этого взгляда.
Он думал, страшная боль никогда не кончится, но она кончилась. Просто стала уменьшатся, а потом совсем исчезла. Пропали куда-то иголки, пропало ощущение сдавленных пальцами икр, и ковер под ногами уже не чувствовался. Плечо ощущало мягкий ворс. Рука, голова, поясница его чувствовали. А ноги не ощущали. Они вновь грузом легли на пол, не работали.
– Оте-ец! – во все горло крикнул Родион. Почему никто не прибежит на его крики, на его плач? Ведь не может быть, чтобы этого не было слышно в зале.
Отец не приходил и даже не отзывался.
– Зачем тебе отец? – необычайно громко прозвучал в наступившей тишине спокойный ледяной голос. – Ты хочешь ему отдать мою сережку?
Родион не отвечал. Никаких лишних слов, иначе опять он скажет какую-нибудь глупость, сделает только хуже себе.
– Но я хотел подарить ее только тебе, – с обидой в голосе сказал Афанасий Викторович.
Он невозмутимо перешагнул через мальчика, медленно, не оборачиваясь проследовал к креслу и со вздохом сел в него. Небрежным движением мужчина стал покачивать серьгу перед глазами в поднятой руке. Влево, вправо. Влево. Вправо. Словно себя гипнотизировал.
«Насколько уверен в себе, даже не смотрит в мою сторону», – подумал Родион. – «Не боится, что я убегу». Новая мысль заставила горько усмехнуться. Убегу! Не бегать ему теперь.
Родион сжал до хруста челюсти и уперся локтями в пол. Пусть он не сможет убежать, зато он еще в силах ползти. Дверь была недалеко. Только бы успеть, пока тот забавляется со своей побрякушкой. Родион изо всех сил заработал локтями. Хотелось обернуться и посмотреть, что делает за его спиной мужчина. Но страшно было только представить, как Родион встретится глазами с холодным взглядом. И тогда он вновь потеряет волю. А, может, за спиной окажется коляска. Родион заработал быстрей локтями, пугаясь своей мысли, и... все-таки обернулся.
Афанасий Викторович сидел все в той же позе. Сережка под его взглядом стала ярче, она словно светилась изнутри. Теперь ей и не нужно было покачиваться, чтобы отражать свет проникающего сквозь тюль солнца. Она, словно раскаленный металл, красной звездой мерцала в бледной руке с длинными тонкими пальцами.
– Помнишь, ты сказал, что скорее сам разучишься ходить, чем Алисе удастся научиться? – не поворачиваясь, спросил Афанасий Викторович. – Так вот, я, как человек напрямую заинтересованный в ее выздоровлении, спешу сообщить тебе, – он оторвал взгляд от пылающей звезды и повернулся к Родиону. – Ты разучишься ходить.
Мальчик вздрогнул. Спокойная фраза прогремела как гром в онемевшей комнате. «Как и во сне пропали все звуки», – отметил про себя Родион. Не слышно было ни тиканья будильника, ни шума дороги за окном, ни разговора родителей и Алисы. «Уснули они там, что ли?» – с отчаянием подумал мальчишка и толкнул рукою дверь.
Скользкий линолеум коридора приятно охладил разгоряченное тело. Ползти стало легче, ворс не мешал. Вот и зал. Родион еще раз обернулся.
Афанасий Викторович спокойно шел сзади, нехотя подбрасывая и ловя серьгу.
– К чему так спешить? Я могу и подождать, – зевнув, сказал он.
Мальчика как током обожгло, и он заработал локтями еще быстрее. В зале родители и Алиса словно в игру играли: замерли и не шевелились. Алиса, сидя на диване, открыла рот в надежде что-то сказать, но так и не успела. Отец протянул пульт к телевизору, но, задумавшись, не переключал. Телевизор тоже замер. Один кадр с вытанцовывающей на нем Орбакайте никак не хотел сходить с экрана.
Мама же повернулась к двери и тревожно смотрела мимо Родиона. Кажется, она почувствовала что-то неладное до того, как начать изображать из себя статую. Матери всегда чувствуют, когда их ребенку грозит беда.
Родион подполз к ней и схватил за ногу.
– Да проснитесь же вы! – с увядающей надеждой выкрикнул он.
Мама качнулась от его руки и неудобно упала на пол, словно кукле-марионетке подрезали нити. Заколка не выдержала удара и, щелкнув, раскрылась. Волосы рассыпались по полу. Но мама не очнулась.
– Как это жестоко – собственную мать сбивать с ног, – услышал Родион голос за спиной, – особенно когда она не может тебе ответить.
Ясно, крупным планом, на голову свалилась мысль: он один. Он может рассчитывать только на себя. Может, если удастся, он спасет родителей. Но только один. Капля пота скатилась по виску и растворилась в дебрях бровей. Стало жарко.
– Вы, люди, слабые, суетливые черви, которые сами могут находиться только в своем мирке. И стоит этот мир чуть изменить, как вы становитесь такими беспомощными. Достаточно остановить время – и тебе уже никто не поможет.
Мокрая футболка неприятно прилипла к телу: становилось все жарче. Родиону показалось, что у него в глазах темнеет. Может, он сейчас упадет в обморок. И тогда Афанасий Викторович тепленьким его, совсем не трепыхающимся, засадит в котел. В наступившей темноте ярко замаячили блики пламени.
Спину тремя полосами царапнула раскаленная сталь. Родион вскрикнул от боли. Обожженая спина вздулась пузырями, по краю полос запеклась коркой. Нужно было повернуться к мужчине лицом, но для горящей спины это была невыносимая пытка. Родион оглянулся назад.
Он перестал быть мужчиной. Сзади, нетерпеливо перебирая копытами, ходил взад вперед рогатый Афанасий Викторович. Шерсть, в сладостном предчувствии пытки, встала дыбом на хребте. Он поглаживал себя по безобразно висящему брюху, высекая из шерсти искры. Они, как от костра, взмывались вверх и, покружив над головой, медленно гасли. Черт был доволен.
Сережки больше не было ни в ухе, ни в руках. Вместо нее Афанасий Викторович крепко сжимал черенок железного трезубца, раскаленного у самого края до красна. Горячий воздух поднимался от зубьев вверх, чуть деформируя просматриваемые за ним предметы. На трезубце до рези в глазах светилась перевернутая звезда.
– Садись, прокачу с ветерком, – подтолкнув к Родиону коляску, сказал Афанасий Викторович.
Он попробовал еще раз подцепить мальчика трезубцем, но ткань во второй раз прожгло раскаленное железо. Родиона только немного приподняло над полом, и он сорвался. Новые три полосы украсили спину.
– Не дрейфь, Кататься будет здорово. Залезай на нее сам.
Коляска вплотную приблизилась, наехав на дрожащую ладонь. Ну уж дудки. Чтобы он еще раз сел!
– Не хочешь? – удивленно дернул рожками черт. – Ах да, ты не можешь. Не волнуйся, я тебе помогу. – Он дунул на свой трезубец и металл на глазах стал остывать. Только звезда оставалась такой же яркой. – Так-то лучше.
Вилы вновь потянулись к изодранной футболке мальчика. «Все, это конец», – подумал Родион и стал ждать неизбежного.
– Не надо, – неожиданно, как из другого мира прорезался голос.
Родиону показалось, что и Афанасий Викторович не ожидал этого. Он нервно переступил копытами, взметнул вверх хвост, а трезубец в руке заметно дрогнул.
– Не трогай его, – еще раз попросила Алиса. – Ты же добрый.
Афанасий Викторович, услышав такую фразу, подумал немного, соображая, не шутка ли это, и разразился громки, безудержным смехом.
– Добрый? – устав хохотать, переспросил он. – Доб-рый, – вслушался он в это слово. Оно ему чем-то понравилось, рот растянулся в глупой улыбке и новый взрыв хохота прорезал квартиру. Вдруг Афанасий Викторович резко оборвал смех. – Хочешь узнать, какой я добрый?
В глазах уже не было ни одной веселой искорки, только напряженное внимание.
– А ты его тогда не будешь трогать? – спросила Алиса. Голос был спокойным, ровным, будто она не умела бояться.
Родиону стало стыдно за свое малодушие.
– Нет.
– Я согласна.
Хвост хлыстом метнулся к коляске, и она отъехала от Родиона. Стало свободнее дышать. Волна облегчения нахлынула, поглотив в себе слабые укоры совести. Коляска подъехала к Алисе.
– Нам предстоит небольшое путешествие, – предупредил черт, подходя к ним ближе. – Потрудитесь пересесть.
Алиса безропотно повиновалась.
– Не садись, – опомнился Родион. Он вдруг понял, куда приведет это путешествие.
Девочка обернулась к нему, метнула тревожный взгляд и, крепко ухватившись за подлокотники, перенесла тело на кожаное сидение.
Бешено забилось сердце. Это же из-за него она вышла из застывшего состояния, прорвалась сквозь остановившееся время. Из-за его слов. Теперь же ради него она отправляется за собственной смертью. А он, как последний носорог, радуется, что коляска от него откатила.
– Не верь ему, Алиса, – высокие тонкие колеса, скрипнув, закрутили спицами по кругу. Пока еще медленно. Пока еще можно было успеть. – Прыгай! – в отчаянии крикнул Родион. Алиса вздрогнула от пугающего надрыва в голосе и крепче вцепилась в подлокотники.
Коляска повернула чуть вправо, чтобы объехать мальчишку. Алиса хотела сильно зажмурить глаза, чтобы меньше бояться, но не решалась показать свою слабость. Оставалось два выхода: позволить ей уехать, и тогда все кончится, наступит долгожданное облегчение, или...
Коляска проезжала совсем рядом. Родион вцепился в нее обеими руками и закусил губу, чтобы не вскрикнуть от боли.
ГЛАВА 8
Асфальт протирал кожу как наждачкой. Руки поминутно грозили соскользнуть с гладкой стали перекладин. Ветер леденил пальцы, лишая их осязания. Родион знал, если пальцы сейчас разожмутся, он этого не почувствует и не успеет вовремя перехватиться. И останется на этой дороге один. А Алису унесет дальше.