— У меня есть другие дети, — перебил Ефрем Николаевич. — Их четырнадцать! Правда, когда они подарили мне щенка, их было только семь. За два года число их возросло вдвое!
— Ясно! — Инспектор налил из графина воду в стакан и залпом выпил ее. — Все предельно ясно! Только я опять ничего не понял!
— Хорошо… — Соломатин был терпелив. — Дети подарили мне щенка…
— А если опустить в рассказе собаку? — робко намекнул инспектор.
— Как же ее опустить, если она пропала и в ней все дело? — удивился Соломатин.
— Значит, пропала шавка, и поэтому вы пришли в исполком?
— Я не могу переехать, это же очень просто! — Соломатин старался не нервничать. — Я должен подождать собаку!
— Люди годами ждут квартиру, а вы будете ждать собаку! — сделал вывод инспектор, на что Соломатин воскликнул:
— Предать собаку — значит предать детей!
— Которых двое или которых четырнадцать? — Профессия инспектора обязывала его быть дотошным.
— Сегодня их четырнадцать, — гордо сказал Ефрем Николаевич, — завтра будет больше! Музыка зовет!
— Музыка… — повторил инспектор. — У вас есть закурить?
— Я некурящий!
— Я тоже! — кивнул инспектор. — Меня били костылями, мне предлагали взятки, но никто не травил меня собакой! Не перебивайте! Дети подарили вам щенка, детей было семь, собака выросла, детей стало четырнадцать. Вы просите квартиру большей площади!
— Все неверно! — подытожил Соломатин.
— Вон! — тихо попросил инспектор.
— Вы не поняли суть вопроса! — мягко сказал Ефрем Николаевич. — Собака не знает нового адреса…
— А вы ей сообщите! — Инспектор не издевался. Он, как говорится, дошел.
— Как же я ей сообщу, если ее нет?
— Кого нет?
— Собаки.
— Оказывается, у вас нет собаки! — ахнул инспектор. — Вон!
— Значит, нельзя продлить ордер?
— Что?
— Ордер.
— Какой?
— На квартиру!
— Почему?
— Собака пропала.
— Которой нет, — прошептал инспектор. — За что?
Соломатин поднялся:
— Вы такой непонятливый, как вас на работе держат? — и ушел.
Есть такое выражение: два переезда — один пожар. Следовательно, один переезд — это полпожара, что тоже более чем достаточно. Правда, Соломатиным переезжать было несколько легче. Им помогал детский хор в полном боевом составе, внося в переезд немыслимый беспорядок, и четверо крепких молодых грузчиков. Один из них, увидев, что Ефрем Николаевич поднял тяжелую тумбу, немедленно отобрал ее у него и укоризненно покачал головой.
— Вы сами ничего не таскайте! Ваше дело — распоряжаться!
— Кто раздобыл таких уникальных грузчиков? — узнавал у жены Ефрем Николаевич. Клавдия Петровна держала в руках маленькую плетеную корзиночку, аккуратно прикрытую шерстяной тряпкой.
— Тамара…
— Сколько им заплатить?
— У нее и спроси!
— Эти грузчики такие старательные, такие вежливые… Наверное, сдерут втридорога!
Когда четверо грузчиков закончили свою творческую деятельность, Соломатин подошел к ним и виновато сказал:
— Не знаю, сколько вам обещали… по пятерке на брата, больше у меня нету…
Грузчики замялись, а Тамара отобрала у отца деньги.
— Баловать их не надо! Толик, Вова, Сева, спасибо — и по домам! Лева остается вешать люстру.
Лева счастливо улыбнулся. Соломатин захохотал и протянул Тамаре руку, явно надеясь получить двадцатку обратно.
— Зря смеешься, — сверкнула глазами Тамара, — эти деньги я откладываю на сапоги! Лева, что ты тут застрял, иди вешай!
И когда Лева вышел, объяснила:
— С «Лакокраспокрытаем» я уже рассталась!
— Почему?
— Я вся пропахла краской! И лаком тоже! Я стала не женщина, а хозяйственный магазин!
— Где же ты будешь работать? — устало вздохнул Соломатин.
— Лева — спелеолог. Специалист по пещерам. Он берет меня в спелеологическую экспедицию. Я начинаю новую, пещерную жизнь. А кем я, по-твоему, должна стать?
— Человеком! — ответил Соломатин. — Надо вещи разбирать, идем!
Лева стоял на столе посередине большой комнаты новой квартиры Соломатиных и пытался повесить старинную хрустальную люстру — самый ценный предмет в семье. Люстра была тяжелая, и Лева держал ее обеими руками.
— Только осторожно! — умолял Ефрем Николаевич.
— Дайте мне шнур, что ли, или здоровенный гвоздь, — обратился к нему Лева. — Боюсь, этот крюк слабоват, не выдержит…
— Клава! — Соломатин безнадежно оглядывался по сторонам. — Где в этом бедламе можно найти шнур или гвоздь, обязательно большой?
Клавдия Петровна сидела на чемодане в маленькой комнате и держала на коленях плетеную корзинку, прикрытую шерстяной тряпкой.
— Я здесь!
Соломатин направился к жене и прежде всего заметил странное выражение ее лица: по лицу плыла загадочная улыбка.
— Что с тобой, Клава?
— Вот, я принесла…
— Что ты принесла?
— Как бы тебе объяснить… В общем, ты можешь взглянуть…
Ефрем Николаевич откинул тряпку и увидел щенка, который безмятежно спал. Точно такой же щенок, каким был когда-то Тинг.
— Какая прелесть! — воскликнула Тамара, она стояла в двери. — Это вместо Тинга, да?
У Ефрема Николаевича перехватило дыхание, и он коротко распорядился:
— Перейдем в ванную!
— Подождите! — испугался Лева. — Я уже начал закреплять люстру, мне нужен гвоздь срочно и шнур, мне тяжело держать.
— Поговорите с Тамарой! — сказал Соломатин. — Я сейчас!
— Но как же я буду вот так стоять…
Тамара захохотала, а Соломатин, держась за сердце, уже спешил в ванную.
Там он вовсю отвернул кран, чтобы вода лилась с шумом и Лева не мог услышать, о чем здесь говорят.
— Это настоящий жесткошерстный! — оправдывалась Клавдия Петровна. — У него родословная… вот такая… — Клавдия Петровна показала, какая огромная родословная у этого крохотного щенка. — У него в роду сплошные золотые медалисты. Мне его по дешевке уступили, за двадцать рублей!
— Эх ты! — сказал Ефрем Николаевич. — Тинг ведь член семьи и член детского хора, а ты за двадцать рублей хочешь купить нового члена семьи!
— Тинга так давно уже нет… — слабо сопротивлялась Клавдия Петровна. — Нового тоже можно Тингом назвать… И он такой породистый!
— А почему ты считаешь, — возвысил голос Соломатин, — что собака с родословной лучше собаки с плохой анкетой?
Клавдия Петровна робко посетовала:
— Нет, я, конечно, не жалуюсь, хотя мне тащиться Бог весть куда и я не знаю, вернут ли двадцать рублей…
— Тот, кто сегодня может предать собаку, завтра… — Соломатин не закончил фразы, потому что в ванной возникла Тамара.
— Лева предупреждает, что он больше не может, что сейчас он свалится вместе с люстрой!
— До чего ж эта молодежь хлипкая! — возмутился Ефрем Николаевич, а Клавдия Петровна выставила дочь за дверь. — Найди ему все, что ему нужно!
— Где?
— Понятия не имею! Ищи. — И когда Тамара вышла, накинулась на мужа: — Ты все знаешь, как надо. Ты образцовый, непогрешимый, ты даже рояль перевез, вместо того чтобы продать его и купить порядочную мебель.
— Но как же я и без рояля? — ахнул Соломатин.
— Что ты, Святослав Рихтер? Ты учитель пения. — В голосе Клавдии Петровны звучало пренебрежение. — И еще бессребреник. Частные уроки не даешь. Тебе деньги не нужны, ты их презираешь, как все, кто не умеет зарабатывать!
— Как тебе не стыдно, Клава!
— Это мне-то стыдно? Я тяну на себе весь дом, а ты распеваешь с детишками на общественных началах. К фестивалю я себе платье сшила, хотела с тобой поехать. А он, конечно, сорвался, твой фестиваль. Какие у меня в жизни радости, скажи?
— Это ты устала от переезда, — мягко утешал Соломатин. — Ты-то великолепно знаешь, что у нас с тобой жизнь сложилась удачно.
— Иногда так удачно, что просто жить не хочется! — Клавдия Петровна всплакнула и порывисто обняла мужа. Ефрем Николаевич потрепал ее по голове.
В дверь опять заглянула Тамара:
— Лева уже падает.
Соломатин выбежал в столовую.
— Ефрем Николаевич, — повторил несчастный Лева, — я уже падаю. — Лева привык лазать по пещерам, но не привык висеть под потолком.
В этот момент возник Валерий. Он был величав и строг. В руках держал желтый портфель, почему-то расстегнутый. Словно не замечая ничего вокруг, Валерий обратился к Соломатину:
— Ефрем Николаевич, в прошлый раз вы меня справедливо наказали за недостойное поведение!
— А зачем вы опять явились? — грозно спросил Соломатин, но Валерий не уловил этой грозной ноты.
— У меня везде связи! — объяснил Валерий. — А у вас пропала собака. Мой знакомый возглавляет клуб собаководства. Теперь входят в моду борзые. Они длинные, плоские и занимают относительно мало места.
Валерий не замечал, что Соломатин весь напрягся. Валерий явился кстати, было на ком сорвать зло.
— Прошу принять от меня борзую! — Валерий полез в портфель. Оказывается, он тоже принес щенка. — Их даже в кино снимают!
— Да, — возбужденно сказал Ефрем Николаевич, пристально глядя на Валерия, — сегодня ничего выдался денек, но нервы у меня не железные.
После этих слов Валерия как ветром сдуло. Соломатин припустился было за ним, но успел лишь сделать несколько шагов, как услышал грохот и вскрик, и замер на месте.
— Наверно, это упал Лева! — догадалась Клавдия Петровна. Она тоже вышла в коридор и в ужасе прикрыла глаза.
— Нет, — ответил Лева из комнаты, — я еще держусь, но вашей люстры уже нету!
— Ну хорошо. — Соломатин уже завелся. — Вы тут собирайте люстру, склеивайте ее, реставрируйте ее. Лева пусть торчит под потолком вместо разбитой люстры, а я пошел!
— Куда ты пошел? — не поняла Клавдия Петровна.
— На старую квартиру!
— Что ты там забыл?
— Ничего.
— Тогда зачем ты туда идешь?
— Я там хочу пожить немножко… Тинг ведь, он нового адреса не знает… Если он придет, он придет по старому адресу…
— Что ж, ты на работу не будешь выходить, будешь сидеть там как на привязи? — ехидно спросила жена.
— На работу ходить придется. А вообще-то днем мы установим дежурство ребят из нашего хора!
— Вы говорите так, — появилась Тамара и тут же вмешалась в разговор, — словно папу новые жильцы пустили, нужен он им!
— Я их уговорю!
Соломатин поцеловал жену и решительно шагнул к выходу.
— Можешь не возвращаться. — Клавдия Петровна заплакала. — Видеть тебя не хочу!
— Клава, не расстраивайся, это ненадолго. Тинг придет! — И Соломатин исчез.
Лева все еще маячил под потолком, хотя теперь уже в этом не было ни малейшего смысла.
Ефрем Николаевич мрачно вышагивал по улице, не видя и не замечая ничего вокруг. Но услышал песню, и, пожалуй, это было единственное, что могло сейчас привлечь его внимание. В арке старого дома пристроились трое парней: один, обросший, патлатый, бренчал на гитаре, другой, в клетчатой кепке, притопывал в такт ногой, третий, солист, надрывно пел, вихляво изгибаясь тощим телом.
Соломатин остановился.
— Поешь бездарно! — оскорбил он солиста. — Слух у тебя, как у тетерева!
— Повтори! — угрожающе взревел солист.
— Поешь, как ржавая дверь! — охотно выполнил просьбу Соломатин.
Парень в клетчатой кепке схватил его за отвороты пиджака, но Ефрем Николаевич вырвался и как ни в чем не бывало завел ему руку за спину.
— Утихомирься, черт клетчатый! — И приказал солисту: — Дай-ка мне гитару!
Это было уже интересно. Солист протянул гитару и улыбнулся друзьям:
— Не бейте клоуна!
— Гитару довел, — сердито говорил Ефрем Николаевич, — царапаная вся… — Он повертел колки. — Настроить не можешь?… Отойди! Тут удобно стоять!
— Что тебе, места мало? — спросил солист.
— А ты мне не тыкай, капуста! — Соломатин провел рукой по струнам и прислонился к стене.
В ответ на оскорбление один из парней щелчком сбил с Соломатина кепку. Кепка упала на тротуар. Соломатин и не посмотрел. Он будто задумался о чем-то и запел. Он запел ту же песню, которую прежде хрипло орал солист. И тут свершилось чудо. Пусть маленькое, но все-таки чудо, которое всегда случается, когда в дело вступает талант. И парни поняли это, они слушали удивленно и с уважением, потому что настоящий талант нормальным людям всегда внушает уважение. Есть, конечно, люди, которым талант внушает страх или неприязнь, оттого что у них самих нет никакого таланта.
Соломатин пел и пел, забыв про все свои горести.
— Скинемся! — Солист достал из кармана полтинник и кинул в кепку.
— И у меня полтинничек, жалко, конечно, но надо! — Гитарист тоже пожертвовал крупной монетой.
— А у меня только двадцатничек! — присоединился «черт клетчатый».
Соломатин вернул гитару.
— Здорово у тебя получается! — не без снисходительности оценил солист.
— У вас! — поправил Соломатин.
— У вас! — уже дружески улыбнулся солист. Улыбка у него была приятная, совсем детская. Он нагнулся, чтобы взять из кепки деньги.
Но Соломатин опередил солиста.
— Не трогай, это мое! — Пересчитал монеты. — Я честно напел на рубль двадцать! — Сунул выручку в карман, напялил кепку и спокойно зашагал дальше.
Парни глядели ему вслед.
— Старик молоток! — пришел к выводу солист, и остальные согласились, что да, действительно молоток, а рубль двадцать жалко.
Внезапно полил дождь, который вечно имеет привычку начинаться внезапно. Соломатин заспешил, но оказался на остановке, опоздав на автобус буквально на несколько секунд.
Как вдруг рядом остановился «Москвич».
— Садитесь, Ефрем Николаевич!
Соломатин узнал учителя физкультуры; как говорится, из двух зол — ливень и физкультурник — выбрал меньшее.
— Такая незадача, Ефрем Николаевич, — плакался по дороге физрук, — аккомпаниаторша, которая на гимнастике, в декрет ушла…
— Вот вы зачем меня подвозите… — усмехнулся Соломатин.
— Два раза в неделю, — принялся уговаривать физкультурник. — Что вам стоит побренчать?
— Мне вот здесь! — Соломатин попросил остановиться.
— Это по трудовому соглашению, — физрук притормозил у входа во двор, — с завучем уже согласовано. Вот расписание! Разве вам деньги не нужны?
Соломатин взял расписание.
— Деньги всем нужны, к сожалению. — И вышел из машины. Преподаватель физкультуры поглядел ему вслед.
— Гад! — сказал он. — Гад, но умеет играть на рояле!
Пока ждали Тинга, искали Тинга, переживали из-за Тинга, сам Тинг, напрочь потерявший облик приличной домашней собаки, голодный, ободранный, грязный, тоскливо бродил по городу. Тинг искал, искал… музыку. Вот он услышал бодрые раскаты военного марша и тотчас заспешил им навстречу.
Во дворе, сверкая медными трубами, маршировал оркестр военно-морского училища. Музыканты, играя на ходу, ловко вышагивали нога в ногу, и только один, толстенький, все время сбивался с ритма.
Тинг огляделся — рояля нигде не было. Тинг присел где пришлось. Военно-морской оркестр маршировал — сначала слева направо, потом разворачивался и топал справа налево, потом снова слева направо, снова справа налево… Тинг вертел желтой башкой — справа налево, слева направо, справа налево… Голова у Тинга закружилась, Тинг поднялся, встряхнул головой, чтобы избавиться от кружения, и поплелся прочь.
Потом судьба привела его к музыкальному училищу. Здесь музыка лилась из каждого окна, самая разная музыка. Тинг прилег неподалеку от парадного входа. В это время появился мощный мужчина, рядом с ним нес в зубах тяжелую сумку отличный пес, такого же, как и хозяин, мощного телосложения, на груди у него позвякивало ожерелье из золотых медалей.
— Сидеть! — приказал хозяин, отворил входную дверь училища и исчез за ней.
Пес-медалист, звали его Брег, покорно сел и поставил сумку возле себя. Из сумки нахально и беспечно торчал батон колбасы.
Сначала, почуяв запах колбасы, Тинг крепился, лишь глотал слюну. А затем… А затем не выдержал и на брюхе пополз к сумке. Тинг не рискнул подползти вплотную, он замер на некотором весьма почтительном расстоянии и умоляюще поглядел на дипломированную немецкую овчарку по кличке Брег. Брег тоже поглядел на Тинга и понял, что творится у того на душе (у собак-то душа есть, владельцы собак утверждают, точно есть).
И тогда массивный, гордый Брег ловко вынул из сумки батон колбасы и… швырнул его Тингу. Тинг проследил глазами за полетом желанной колбасы, но все не решался взять ее. Брег улыбнулся (честное слово!) и двинул Тингу угощение — бери, мол, чего там, между своими…
Тинг жадно схватил колбасу, а Брег сунул морду в сумку и… вытянул из нее зеленый лук, другой батон колбасы, поменьше, и замаскировал ими недостачу…
На прежней квартире Соломатиных новая хозяйка, Анна Павловна, ползала по коридору, в коридоре был расстелен лист линолеума, и Анна Павловна крохотными ножницами отстригала лишние куски. Дочурка Анны Павловны пыталась помогать, то есть откровенно мешала.
Соломатин появился в дверях, в руках он вертел ключ.
— Извините, я по привычке открыл, вот…
Анна Павловна от неожиданности чуть не вскрикнула и испуганно уставилась на Соломатина. Из-за маминой спины выглядывала дочь.
— Я здесь раньше жил, — смущенно объяснил Соломатин. — Понимаете, у меня собака пропала… Желтенькая такая, в пятнышках. Если собака придет, она придет сюда, она ведь новый адрес не знает… — Потом взглянул на расстеленный линолеум. — Вы будто маникюр делаете. Дайте мне нож и линейку какую-нибудь…