Али-Хужа всегда с улыбкой переступает порог мечети. А вы знаете, почему улыбается Али-Хужа? В двадцатые годы он руководил в Шубуруме Союзом безбожников, и однажды в пятницу молодой резкий атеист отважился войти в львиную пещеру — явился в мечеть и предложил всем, кто молился, стать безбожниками. Он ожидал чего угодно, но не того, что случилось: вдруг все, начиная со служителей культа, пожелали вступить в Союз безбожников, тут же уплатили взносы, и Али-Хужа даже вспотел, заполняя членские книжки. В полном недоумении спросил наконец Али-Хужа:
— Как прикажете это понимать?
— Понимай, как хочешь, а только мусульмане всегда были против бога, да покарает его аллах!
И тогда Али-Хужа вспомнил, что нигде в Коране аллаха не называют богом: аллах — и все! И понял, что попал впросак.
С того вечера, как работавшие на расчистке дороги у Шайтан-перевала шубурумцы увидали удалявшегося к вечным ледникам Дюльти-Дага черного каптара, в ауле воцарилась паника и суматоха. Слухи и досужие вымыслы, один страшнее другого, катились из сакли в саклю, как снежный ком с горы, все увеличиваясь и увеличиваясь; уже стали пророчить скорое светопреставление, вестником которого будто бы и явился каптар. Конечно, теперь никакие силы не могли заставить суеверных шубурумцев выйти за границы аула. Дорожные работы забросили. Машины с товарами давно повернули обратно: тщетно они ждали, что им расчистят дорогу; не стоять же им за перевалом до весны!
В этой панике многие пожелали покинуть Шубурум навсегда, несмотря на строгий запрет сельсовета. Кое-кто даже бежал тайком по трудным горным тропам, навьючив домашний скарб на ишаков и лошадей. И среди беглецов были даже те, кто раньше ни за что не желал переселяться, покинуть святые могилы предков.
Начинались холода, а топливо кончилось. Заготовленные еще осенью дрова лежали в ущельях, но кто сейчас отважится спуститься за ними? И вот уже два дня в школе нет занятий — нечем топить печи.
Надо было срочно что-то предпринять. Надо действовать! И Чамсулла решил собрать людей, чтобы поговорить откровенно, по душам, хотя и сам не знал, как начнет трудный разговор. Несомненно было одно: надо освободить людей от страха… Может быть, объяснить им, что каптар не сказочное чудовище, а просто безобидное существо, животное, тварь вроде горного медведя? Можно сослаться на Хамзата, попросить его сказать несколько слов… В общем, не так страшен каптар, как его малюют…
По пути в мечеть Чамсулла забрел к председателю сельсовета. Мухтар сидел в передней комнате и после сытного хинкала пил чай. Жена его с соседками давно ушла в мечеть на собрание, а дочь Айшат лежала на тахте в соседней комнате и читала на сон грядущий какую-то медицинскую книгу… Мухтар обрадовался Чамсулле, пододвинул стул:
— Садись, еще есть время, — сказал Мухтар, посмотрев на старые стенные часы.
— Меня удивляет твое спокойствие! — возразил Чамсулла.
— Это я-то спокоен?! Ха-ха-ха!
— Да, ты. Это же позор, что творится в ауле! Вся республика подымет нас на смех. Может быть, даже вся страна.
— Ну, нам-то не до смеха.
— Глупо все! Я тебя спрашиваю, «сельсовет», что же это делается, а? Да ты «сельсовет» или не «сельсовет»?
— Да, «сельсовет». А что я могу сделать? Все было наладилось, люди так рьяно взялись за работу, за один день мы расчистили два поворота, и надо же было: явился этот снежный шайтан и сказал свое «салам-алейкум!». Будь он проклят!
— Кто мы такие, черт возьми, мужчины или нет?! — возмутился Чамсулла. — Мы же папахи носим.
— Да, я не хотел верить, но понимаешь: я же сам видел его и слышал.
— Наваждение! Померещилось!
— Померещиться могло одному, двум, но не всем же.
— Все равно не могу поверить. — Чамсулла наконец опустился на стул.
— Дочка, налей Чамсулле чаю, — громко сказал Мухтар.
Айшат вышла из своей комнаты, налила гостю крепкого чая.
— Ты, Чамсулла, не кричи. Давай поразмыслим спокойно, что сказать людям…
— Сказать, что его нет.
— Но он есть! Это такая же правда, как то, что мы с тобой сидим за столом, — возразил Мухтар.
— И рассказывают, что он очень похож на человека, — вмешалась Айшат. — Страшен, говорят, лицом, уши лохматые, весь обросший… Это правда, папа?
— Не знаю… Я с ним не здоровался! — возразил Мухтар. — Иди займись своими делами. И без тебя тошно.
— Нет, по-моему, здесь все посходили с ума! — вскочил Чамсулла. — Ну, я пойду. Не опаздывайте.
— Выпей чаю.
— Не хочу, спасибо! — И Чамсулла ушел.
— Возмущается так, будто это я выдумал снежного человека, — сказал с досадой Мухтар вслед парторгу.
Только вышел Чамсулла, как порог переступил колхозный кладовщик Раджаб, прозванный Одноглазым. Он, как всегда, навеселе. Молча подошел он к Мухтару, молча пожал руку, с шумом отодвинул стул и сел, пристально глядя на председателя сельсовета единственным глазом.
— Выпил? — спросил Мухтар.
— Да.
— Для храбрости?
— Может быть. С каптаром, «сельсовет», дело нешуточное. От него всего можно ждать. Он и на колхозный склад может явиться. А что?
— Зачем?
— Откуда мне знать?.. Мало ли что он может натворить… на складе. Но разговор сейчас не о том. Вот скажи: ты мне друг?
— Допустим, что дальше?
— Не «допустим», а прямо скажи: да или нет?
— И да и нет.
— Ох и не люблю же я людей, которые из своего сердца делают хурджин!
— Ты хочешь, чтоб я сказал «да»? Хочешь выжать из меня это слово? — поморщился Мухтар.
— Зачем выжимать? Вот наш парторг Чамсулла — я с ним сейчас нос к носу столкнулся — так он мне прямо в лицо сказал: «Нет!» И правильно, у мужчины одно слово должно быть, а не два. — Раджаб щелкнул пальцами. — Правильно говорю?
— Чамсулла настоящий мужчина, и если он скажет, что у тебя есть хвост сзади и длинные уши на лбу, то я могу это заверить и приложить вот эту самую печать, — промолвил Мухтар и достал из кармана кисет, а из кисета вытащил круглую гербовую печать.
— Эхей, зачем, ну зачем прикладывать печать на пустяковую бумажку? Жалко… У меня есть один акт…
— Что, крысы опять съели брынзу?
— Нет… На этот раз хуже… Мы же, дорогой «сельсовет», хоть и дальние, но все же родственники. — Раджаб было протянул руку к печати, но Мухтар спрятал ее в кисет и сунул обратно в карман.
— Родственники, говоришь? Как же: на одной переправе спинами стукнулись… Пошли, пошли, люди уже ждут.
Мухтар хотел встать, но Раджаб удержал.
— Сядь-ка, дорогой «сельсовет»! Добрый ты человек, а с добрым и посидеть приятно. — И Раджаб вытащил бутылку. — Еще летом кунак привез. Люблю я эту штукенцию! Ты только на этикетку взгляни: черный тур на скале. Эмблема!
— Скоро вы сделаете эмблемой каптара под зеленым сводом ледника! — возмутился Мухтар. — Ну, не дурачься. Лучше выпей крепкого чая.
— Да что там чай… Чай, дорогой ты мой, не коньяк, много не выпьешь. А эта… — Раджаб чмокнул бутылку и поднял над головой. — Это же золотой ключик, открывает все тайники на земле.
— И даже двери колхозного склада? Ты смотри у меня!
— Нет, Мухтар, глубоко ошибаешься.
— Клади свою эмблему обратно и пошли…
— Эх, непонятливый ты человек, — покачал головой Раджаб. — Давай выпьем! Я же от тебя ничего не требую, а ты уже готов думать обо мне дурное… Нет, дорогой «сельсовет», я тебе — друг!
— Пьющий в долг, говорят, дважды пьянеет. Ты это знаешь?
— Не знаю. А разве это плохо?
— Нехорошо. Раз пьянеет, когда выпьет, а другой раз, когда поймет, что натворил во хмелю.
— Ну что ж, а чай пить все-таки не буду! — Раджаб спрятал бутылку и встал.
— Мы уходим, дочка! А ты не идешь?
— Я устала сегодня, — сказала Айшат, выходя из своей комнаты.
— И не страшно тебе одной оставаться в сакле, Айшат? — удивился Раджаб.
— А чего мне бояться? Надеюсь, снежный человек не пожалует в гости… — улыбнулась Айшат.
— А что ж? Запри, Айшат, хорошенько двери и никуда не выходи, — погрозил пальцем Раджаб. — Каптара недавно видели у недостроенной бани…
— Наверно, блохи замучили, хотел помыться, — усмехнулся Мухтар.
— И не только у бани. Он, говорят, часто появляется у сакли Адама, где живет Хева.
— Пошли, пошли! — Мухтар подтолкнул Одноглазого.
ПРОДЕЛКИ СНЕЖНОГО ЧЕЛОВЕКА
Слухи о каптаре широко разлетелись по Дагестану, вызывая у одних насмешливую улыбку и веселый смех, у других — смятение и суеверный страх, а у третьих, любящих происшествия, даже горькое сожаление, что каптар появился не возле их аула, а где-то у шайтана на рогах — у самых «небожителей». Сообщения о снежном человеке в Шубуруме появились не только в местных газетах, но даже в центральной печати. Зашевелился и мир ученых-исследователей — зоологов и биологов, историков, археологов; даже литераторы заинтересовались; даже те, кто еще недавно был настроен скептически, теперь торопились высказать свои суждения. В печати появились самые противоречивые выступления. Многие поддержали версию Хамзата, который в пространной статье довольно обоснованно доказывал, что это не человек, а животное, имеющее хвост; да, да, там, где были найдены таинственные следы на снегу, был явственно виден след хвоста! Другие, однако, продолжали утверждать, что это человек типа неандертальца. И для того чтобы выбраться из водоворота суждений, споров и кривотолков, ученый мир решил послать экспедицию в Шубурум. Правда, пока только решили, но еще не организовали; ученые не любят торопиться. Да и, признаться, мало было охотников отправиться в такую пору в горы к самым ледникам, рисковать собой… К тому же и дорога в Шубурум все еще не расчищена: попробуй доберись! Но пока ученый мир обдумывал в мельчайших подробностях предстоящую экспедицию, спорил и готовился, зашевелился, заволновался, загудел мир журналистов. Особенно решительным оказался разъездной корреспондент местной газеты, молодой, еще не женатый и потому расторопный, только что окончивший университет Касум. Да, да, тот самый, который написал на три колонки острый, меткий, яркий фельетон о браконьерах на реке Сулак, промышлявших рыбой из запретных вод, и которому однажды вечером пришлось столкнуться нос к носу с тремя из своих героев, настроенных не очень доброжелательно, но удалось выйти из потасовки победителем, хотя и не без повреждений. Да, это был тот самый Касум, неугомонный Касум, прозванный в городе «дружинником номер один», готовый лезть в любое пекло, вездесущий непоседа, которого нелегко застать в редакции и которого знают все горожане не меньше, чем начальника милиции. Разве мог такой человек усидеть спокойно, когда представляется возможность прославиться на весь мир: взять первое интервью у снежного человека, заснять его с лампой-вспышкой и показать всему населению земного шара?! Касум так заторопился, что даже забыл сообщить редакции, куда отправляется; к тому же и не хотел об этом особенно распространяться; у Касума свой метод: меньше болтовни, больше дела! Напишет корреспонденцию и положит вместе с фотографиями на стол редактору — вот и все! А разговоры сами собой возникнут после выхода в свет газеты с его очерком.
Касум оделся потеплее: ведь отправлялся не на цитрусовый юг, а к вечным снегам Дюльти-Дага. Дорогу он знал: и родители Касума были оттуда родом, да и ему самому приходилось посещать Шубурум по редакционным делам. Однажды редактор поручил ему проверить одно письмо из Шубурума. Этот случай он хорошо помнит: не раз рассказывал со смехом товарищам по работе. В Шубуруме на гудекане он встретил Кара-Хартума и сказал:
— Я как раз к тебе.
— Ко мне?! — удивился Кара-Хартум: еще никогда к нему не приезжали из города.
— Да, в редакцию поступил материал о тебе.
— Материал?
— Да.
— Слышите вы, люди, а? Обо мне прислали материал в редакцию. Вот народ! Ну что я такого сделал, чтоб обо мне писали? Наверняка это о том, что я женился на молоденькой, да? Ну скажи ты честно: кто же не любит молодых? Вот спроси нашего почтенного старика Али-Хужу: женился бы он, если б за него согласилась выйти наша красавица Айшат? А?
— Конечно, женился бы! — воскликнул Али-Хужа.
— А я б и от старой вдовы не отказался, — грустно вставил тогда горбун-парикмахер.
— Слышишь ты, газетчик, что люди говорят? А?
— Да. Но написали не об этом.
— А о чем же? Что уклоняюсь от колхозных работ? Так я же охотник, не умею ковыряться в земле…
— Нет, и не о том…
— А-а, теперь догадываюсь! Наверное, о том, что, когда достраивал саклю, лес рубил. Да? И кто бы подумал, что о таком пустяке люди станут писать в газету! Нет, ты скажи, кто написал эту кляузу?
— Нет, нет, и не об этом, дорогой Кара-Хартум! — сказал тогда Касум.
— Тогда я что-то ничего такого не припоминаю, о чем могли бы писать.
— А может быть, — вмешался Хужа-Али, — написали о том, что ты вместо горной куропатки подстрелил соседскую курицу?
— Это была случайность! — возразил Кара-Хартум. — А впрочем, шайтан их знает. В наш просвещенный век, век бумаги, все может быть: бумага стерпит. Так неужели написали о курице?!
— Нет, — сказал Касум, — не о курице… Ты на прошлой неделе, говорят, убил трех волков. Правда?
— Да. А что в этом плохого? Убил трех волков. Что ж тут худого? Вот народ, вот народ! Чем умнее становятся, тем хуже делаются. Все стали грамотными. А что будет дальше? Раньше люди не находили слов даже, чтобы сказать о любви. А теперь — пожалуйста, пиши на бумаге, передавай записки девушке. Тьфу! Какая безнравственность, — бумага, видите ли, не краснеет… Да, я убил трех волков, и шкуры сдал, куда следует, и получил вознаграждение — столько, сколько положено и ни на копейку больше. Понятно?
— Да, понятно! — ответил Касум и усмехнулся.
— Ты чего смеешься?
— Да так просто…
Тогда и познакомился Касум с колхозным охотником Кара-Хартумом, о котором в газету написал доброе слово, что вот, мол, он избавил общественный скот от трех жестоких врагов.
К самым высотам Касум подъехал на попутных машинах, а дальше надо было идти пешком. Нелегко пришлось корреспонденту: горные тропы и дороги были уже под снегом, кое-где завалены камнями, обвалами, а местами обрушились. Кое-где пришлось пробираться на четвереньках, а то и ползком. Хорошо, что он надел грубую, с шипами, обувь альпиниста. Лохматая заячья ушанка и медвежья шуба надежно укрыли от холода, а чем выше поднимался Касум, тем злее становился мороз. Под шубой корреспондент прятал надежного друга — фотоаппарат «ФЭД», которым надеялся заснять самого снежного человека.
Когда солнце, опускаясь, коснулось горных вершин, Касум был уже на Шайтан-перевале и здесь немного отдохнул, в той самой похожей на караван-сарай постройке, где обычно отдыхали дорожные рабочие. Уже совсем стемнело, когда Касум увидал тусклые огни Шубурума.
Надо было прежде всего где-то устроиться на ночлег, и, миновав на окраине аула у дороги свежую могилу с каменным памятником, Касум постучался в первую же саклю. Никто не отозвался. Постучался во вторую — снова глухое безмолвие. И в третью не смог достучаться… «Да что ж это такое?! — испугался Касум. — Неужели люди внезапно покинули аул? Неужели ни одна дверь не откроется передо мной? Но если хозяева уехали, отчего же заперты двери?» Встревоженный, Касум медленно шел по тесным проулкам…
Могла ли Айшат не верить отцу, человеку, которому уже двадцать лет шубурумцы доверяют руководить сельсоветом? А ведь отец сам видел каптара… Пусть издали, но все-таки видел. Горцы говорят: «Что видел — правда, что слышал — ложь». И девушке вдруг стало страшно. Айшат проворно вскочила с тахты и заперла дверь сакли. Не успела отойти, кто-то негромко постучал. Мгновенно Айшат оглядела комнату, схватила со стены отцовский кинжал, вынула из ножен. Стук повторился, тихий голос сказал за дверью:
— Открой, это я!
— Кто ты?
— Да я, Хамзат.
— Нет, нет, это по твой голос.
— А чей же?
— Если это вправду ты, Хамзат, то скажи…
— Что сказать?
— Скажи… Скажи: животные болеют гипертонией?
— Нет.
— На самом деле это ты, Хамзат?
— Да, я. Открой.
— Ну что тебе? Зачем стучишься, когда я одна?
— А мне больше никто и не нужен. Хочу сказать тебе пару слов.
— Ну, говори, я слушаю.
— Открой же, Айшат.
— Нет, я одна…
— Я должен сказать тебе очень, о-чень важное…
И Айшат не устояла… О, скольких женщин погубило любопытство и скольких оно еще погубит!
Хамзат вошел, прикрыл дверь, оглядел девушку. Взгляд его показался Айшат странным.
— Ну, что ты хотел мне сказать? — спросила она, отступая в глубь комнаты.
— Зачем этот кинжал?
— Он тебе не мешает.
— Нет, но…
— Говори же скорее! Люди могут вернуться. Что подумают, если застанут нас наедине…
— Я долго искал случая побыть с тобой наедине! Айшат…
— Что?
— Я люблю тебя, Айшат, — промолвил Хамзат, подходя ближе.
— Нет, нет, не говори мне этого…
— Говорю и буду говорить. Хватит! Я долго терпел.
Хамзат попытался обнять девушку, но Айшат приставила кинжал к его груди.
— Не смей!.. Хамзат, не теряй рассудка! Уходи. Уходи прочь!
— Нет, Айшат, не уйду.
— Отец может вернуться.
— Пусть. Пусть все знают, что ты моя, только моя!
— Но я не люблю тебя.
— Ничего, полюбишь… — и Хамзат ловко схватил руку девушки, стиснул — и кинжал выпал.
— Негодяй, мерзавец, скотина! Ты сошел с ума, Хамзат! Что ты делаешь? Прочь отсюда! Уходи! Насилием не заставишь меня полюбить…
— Полюбишь!
— Скотина! Люди, спасите!
И тут на пороге появился запорошенный снегом Касум. Он стучался еще в несколько домов, не достучался, а теперь услышал голоса и вошел.
— Узнаю тебя, край необузданных чувств! — громко воскликнул Касум.
И теперь, когда уже пришла помощь, Айшат вдруг потеряла сознание, тяжело повисла на руках Хамзата. И Хамзат испугался, побелел, как снег.
— Айшат, Айшат! Что с тобой?! — лепетал он растерянно.
— Эй, что это? Двадцатый век — и Проспер Мериме?! — воскликнул Касум. Он мгновенно сбросил шубу и шапку: чтоб не помешали, если придется схватиться с насильником.
— Кто там вошел? — сказал Хамзат. — Помоги ее положить на тахту, ей плохо.
— Ты ее убил? — грозно спросил Касум, приближаясь. И тут Хамзат увидал перед собой чужого, незнакомого человека в хорошем костюме: горожанина. От страха у него затряслись губы: конечно, прибыл снизу представитель Советской власти к Мухтару!
— Не говори так! — возразил Хамзат.
— А кинжал зачем выхватил?
— Кинжал? — Хамзат взглянул и увидел лежащий на полу кинжал.
— Да! Кинжал.
— Ну-ка помоги уложить ее на тахту… Просто беда: вот-вот вернется отец.
Касум помог.
— Да она же почти мертва… Что ты сделал?
— Я… ничего. Право, ничего… — Хамзат рванулся к двери, но Касум удержал.
— Нет, братец, так не выйдет! Останься и жди суда.
— Я не убивал ее. Я сказал ей только — «люблю!».
— А она любила тебя?
— Н-не знаю…
— Все понятно: преступление на почве ревности. Эх, ишачья голова, разве ты не знал, что со словом «люблю» надо обращаться, как с космической пылью, осторожно? Да и вообще лучше не обращаться: любовь должны понимать без слов!
— Не мог же я знать, что она так… расстроится?! Я сейчас, я…
На этот раз Касум не успел задержать Хамзата.
Корреспондент стоял посреди комнаты в сомнении. Если сейчас войдут люди, они подумают, что виноват он, Касум, в том, что здесь произошло. А в то же время разве можно оставить девушку, когда она, быть может, нуждается в неотложной помощи.
Касум подошел ближе и вздрогнул: Айшат была действительно красива, а теперь, в обмороке, когда исчез яркий грубоватый румянец, она сделалась воистину прекрасна… Невольно робея перед красотой, Касум коснулся ее руки ощутил равномерное тихое биение пульса.