– Не пачкает, – сказал я, – если не ерзать. Он хмыкнул и снова сел.
– Ты меня так и не спросил, зачем я прилетел на Марс.
«Зачем спрашивать, если сам скажет», – подумал я.
– Отвечаю, – продолжил он, – из-за тебя. Ты нужен на Земле. Покровский создал новую группу и возится с большими энергиями. Но не они меня беспокоят.
– При чем здесь я?
– Не знаю, честно – не знаю! Мне кажется, твое место там, а не здесь. Кому, как не тебе, надо быть в курсе всех дел, связанных с происшествием!
– Мало ли кто чем занимается. Вам-то какая забота?
Он схватился за виски, застонал, опустил руки.
– Ты знаешь, – сказал он, – я еще остаюсь экспертом по всему этому. – Он пошевелил пальцами, точь-в-точь как в те времена. – Статус эксперта до сих пор не элиминирован. Таким образом, мой интерес оправдан. Но дело не в этом. Я стараюсь не упускать из виду всех участников происшествия. Это не просто интерес писателя. Меня не покидает ощущение, что события продолжают развиваться, а внезапным и необъяснимым появлением этой тройки происшествие не исчерпывается. Непонятен смысл происшествия. Опять голова начинает болеть…
– Это релаксатор с непривычки так действует.
– Да, меня предупреждали. И ведь не выключишь никак.
Он замолчал надолго.
– Как поживает Лыков? – спросил я.
– Неплохо. Занимается видеопластикой, есть очень интересные композиции. Я рад, что Валентина Максимовна акклиматизировалась. А Коробов молодец! За два года сдал школьную программу, за три – высшую и теперь занимается физикой виртуальных спектров. С группой Покровского не связан, работает самостоятельно. Рассказывал мне о своих занятиях, показывал забавные вещи. Он-то меня и беспокоит больше всех. Коробов грозился превратить темпоральную физику из свалки умозрительных концепций в точную науку. У него лаборатория в Кедровске, я там частенько бываю. Кстати, мой друг Сема Нечипоренко тоже там работает. Красивые места – горы, тайга, реки, никакой кролик не опасен.
Он долго расписывал красоты тех мест. Постепенно я стал понимать, что все эти годы он пристальное внимание уделял Жене Коробову, а теперь ему вдруг понадобился помощник. Но какая ему нужна помощь, в чем? Судя по всему, он и сам не знал.
– Ну и пусть себе Женя занимается темпоральной физикой. Что в этом плохого?
– Возможно, ничего плохого, – отозвался Прокеш. – Но мне почему-то страшно.
Глава третья
От Еревана до Базмашена две минуты на воздушке, но я сел на колесный рейсовик и вскоре любовался цветущими абрикосовыми садами на террасах, опоясывающих склоны. Местами тянулись длинные каменистые проплешины, до сих пор невозделанные.
Рейсовик начал притормаживать. Сидящий рядом мужчина развернул кресло от окна и спросил:
– Вы не знаете, как добраться до Заповедника?
– Сразу после Базмашена. Я сойду, а вы минут через пять, на развилке. Остановка «Памятник».
– Спасибо! – Он придержал сползающий с колен пакет.
Его ладони и запястья были в мелких порезах – еле заметных и свежих. Он заметил мое удивление и улыбнулся.
– Недавно у меня был день рождения, – пояснил он, – я хотел котенка завести. Вот теща и подарила.
– Сердитый котенок?
– Котенок! – вздохнул он. – Теща у меня человек добрый, щедрый. Если уж дарит, то не меньше дюжины. И все пищат, царапаются, извините, гадят! Хотел часть раздарить, но жена взвилась – мама, говорит, обидится.
Собеседник махнул рукой и замолчал.
Я предложил любителю кошек ответить теще сотней попугайчиков или канареек, он рассмеялся.
Показались розовые и серые дома Базмашена, окутанные белой дымкой цветущих садов.
Отца дома не было. Мать тоже еще не прилетела. Бабушка чмокнула в щеку и заторопилась в детскую, к младшему правнуку. Я пошел за ней. Завидев меня, малыш загукал. Я достал мигающую разноцветными огоньками погремушку и вручил племяннику.
Другой племянник, Саркис, в гостиной жевал сырные палочки. Рядом сидела Кнарик. Она кивнула мне, поднялась и пошла наверх. «Что-то случилось», – подумал я, идя следом.
Наверху она села на подоконник, вздохнула и сказала: – Саркис не попал в третий разряд. С математикой плохо.
– Он же прекрасно сдавал все тесты! – удивился я.
– Да… его даже похвалили, но реакции замедленные. Сказали, в старших классах переаттестуют. Только не верю я.
– Ну, четвертый разряд тоже неплохо. Я учился в четвертом разряде и, как видишь, ничего.
Сама она училась в школе третьего разряда и была гордостью семьи. Ей прочили блестящее будущее, и она с блеском оправдывала ожидания. Сейчас она ведущий специалист сектора, мать уверяет, что через пять-шесть лет она станет координатором отрасли, если не будет торопиться с третьим ребенком.
Хоть меня и помотало по школам, в своем разряде я сидел плотно. В высшие разряды не тянулся, а низших не боялся. Слабо представлял, что делается в других разрядах: круг общения замыкался на свою классную компанию, а до остальных и дела нет! Школьные городки так хитро разбросаны по всем управительствам, что разряды редко пересекаются, разве что случайно во время каникул. А в старших классах мы уже понимали, что каждому – свое место, иначе начнется некомпетентная чехарда и вселенский микст, да такой, что за сто лет не разгребешь!
Находились и любители транспьютерных розыгрышей. В старших классах у девочек считалось хорошим тоном завязывать трансконтакт, обмениваться посланиями, а потом гадать, кто с кем контачит. Ну а мы, младшеклассники, резвились и мешали старшим. Я, помнится, составил несколько роскошных смерш-программ, а однажды случайно вывел из строя школьный транс на сутки.
Учитель тогда настойчиво выпытывал, давно ли я увлекаюсь деструктивным программированием и не состою ли в движении «2+2». Я не понял, что он имел в виду, и он оставил меня в покое.
Много лет спустя я узнал, что Совет Попечителей тогда весьма был обеспокоен антисетевыми увлечениями среди младших разрядов. Вскоре это рассосалось, в низших разрядах просто сняли обязательные курсы по транспьютерике и оставили только факультативы. И те, кому трансы были не по душе или не по способностям, перестали комплексовать.
Досада Кнарик была не из-за того, что Саркис попал в четвертый разряд, в «золотую норму», а то, что туда попал именно ее сын.
Римма, например, ходила в школу пятого разряда и ущербной себя не чувствовала. Мать пыталась в свое время устроить ей переаттестацию, но Римму невозможно убедить в чем-либо, если она упрется. В те годы она часто прилетала в Прагу. Однажды, гуляя по Карлову мосту, я затеял разговор о будущем. Ее не огорчало, что высшие курсы практически недоступны. «Кашляла я на курсы», – заявила она, а на мою тираду о смысле жизни ответила, что все эти разговорчики есть толчение воды в ступе и ловля ветра в кармане, а смысл ее жизни в том, чтобы через три года выйти замуж за одноклассника Баграта и родить столько детей, сколько разрешат. Так оно и вышло.
Бабушка позвала к столу. Отец молча хлопнул меня по плечу и сел за стол. Потом я и Кнарик. Саркиса бабушка отослала в детскую, она не любила, когда дети сидели за столом со взрослыми.
После обеда мы с отцом вышли в сад. Я заметил, что у большой яблони врыта новая скамейка с резной спинкой. Отец в свободное время немного резал по дереву. Правда, свободного времени у него было всегда мало. Иногда, по праздникам и воскресеньям, он вдруг доставал инструмент, выбирал на чердаке сухую деревяшку и корпел над ней с утра до вечера. И никогда не успевал довести до конца. Я любил смотреть, как он работает, как вьется тонкая стружка, но и у меня было много забот, я так и не научился резать по дереву.
– Вчера тебя искала Валентина. Два раза на связь выходила. В городе не застала.
– Ага-а, – протянул я, садясь рядом. – Ну, как она там?
– Ты меня спрашиваешь? – кротко удивился отец.
– Э-э… – замялся я, – давно не видел, все дела…
Отец нагнулся, подобрал с земли щепку, повертел в руке. Я смотрел на его не очень гладко выбритый подбородок, сетку морщин у глаз и седые виски. В каждый приезд я приглядываюсь к нему.
Стареет отец. Если раньше месяц или год для меня пролетали незамеченными, то сейчас начал замечать движение времени.
– Вы бы решили, как дальше жить будете, – сказал он.
Я пожал плечами, что было не очень тактично.
Много я мог ему сказать, но не хотел. Не получилось у нас с Валентиной и не получится уже теперь. После визита Прокеша на Марс я проработал там еще два года. Характер Валентины менялся, все реже и реже я видел ее веселой, она болезненно воспринимала любое замечание в свой адрес. Ссор и скандалов не было, она наглухо замыкалась. Общение сводилось к односложным ответам.
Но первый большой разговор у нас состоялся только через год после отлета Прокеша.
К этому времени монтажников снова вернули на стройку. А на меня вдруг навалилась усталость. Она сидела во мне и лениво шевелила пальчиками. Ничего не хотелось делать. Ходил на работу, ел, спал.
Словно из бумаги вырезанный, плоский, скучный, к стеклу приплюснутый. Сказал об этом как-то Валентине, а в ответ услышал, что все мы усталые. Потом добавила, что «все вы запутались» и теперь «тупо перевариваете пищу». И что давно она не видела в людях энтузиазма, все спокойные и рассудительные до отвращения, словно релаксатор промыл нам мозги. На это я спокойно и рассудительно возразил, что специалистам энтузиазм противопоказан. Кроме, разумеется, мотиваторов, этих профессиональных энтузиастов. Неспециалисту энтузиазм уместен в личных делах, а то, скажем, придешь ты ко мне на площадку и с ходу поведешь десятка два манипуляторов на третьем ярусе – метрах в двухстах от поверхности. Или я ввалюсь к тебе на урок, отодвину в сторону и начну излагать ученикам свои соображения о всяких там скифах. Валентина за скифов обиделась – еще одна причина для долгого молчания.
Стал чаще выходить на связь Прокеш. После моих излияний он сказал, что и ему иногда хочется бросить все и тупо валяться на траве, попивая в меру охлажденное пивко. Вполне меня понимает, добавил он, у него бывали творческие ступоры, тогда спасала перемена обстановки. Однажды с сыном махнул в Калахари… Он тогда замолк, а я удивился. Я не знал, что у него есть сын. «Был», – тихо ответил он и свернул разговор на другую тему.
Время шло, и я постепенно созревал для возвращения. Сертификат освоенца я давно отработал, и на счету у меня было столько, что и пятерым за сто лет не проесть. Многие знакомые разъехались. На их места рвались сотни добровольцев. Жена, узнав, что на наши места выстроилась очередь, рассказала мне древнюю историю о каких-то вербовщиках, но я не понял, к чему это.
Как-то Миша Танеев предложил мне встряхнуться. И мы устроили небольшой вояж на свободной машине до Гранитного массива. С канистрой слабенького местного пива.
Темно-серые скалы чем-то напомнили мне столбчатые базальты. Скальная гряда заворачивала к пустоши Веллера. Отсюда были видны темные проемы в сером камне – входные шлюзы. Там, глубоко внизу, неутомимо трудятся батареи калифорниевых накопителей. Раз в неделю приходят топливные платформы и развозят груз по реакторам и стартовым площадкам.
Разговор с Мишей был долгим. У него что-то не ладилось с сыном, да и в бригаде возникли трения. Я заговорил о возвращении. Он не удивился. Покивал головой, хмыкнул раз, хмыкнул два, спросил, что думает по этому поводу Валентина. Тогда уже хмыкнул я. На мой осторожный вопрос, собирается ли он когда-либо вернуться на Зеленую, Миша хлопнул могучей рукой по колену и засмеялся: «Да никогда!»
А потом добавил: «Здесь я человек!»
Валентина отказалась наотрез. И мне, сказала она, следовало бы остаться на Красной.
Так что теперь она там, а я нет.
На веранду вышла бабушка, приложила ладонь к глазам. Увидела меня и позвала к терминалу. «Валентина!» – екнуло под сердцем. Но у терминала я разочарованно вздохнул – меня вызывал Прокеш. У него было осунувшееся лицо, усталое.
– Ты не можешь вылететь в Кедровск? – спросил он вместо приветствия.
– Вот так сразу и вылететь? – буркнул я и тут же сообразил, что Кедровск – это Институт фундаментальных исследований, а Институт – это Коробов. – Что-то стряслось?
– Стряслось, – кивнул Прокеш. – Ты нужен здесь и сейчас.
– Хорошо. Через полчаса.
Изображение дернулось и пропало. Дом плавно качнуло, где-то тонко зазвенело стекло.
Землетрясение балла на четыре. Раз в год да тряхнет. Изображение снова появилось.
– У нас тут небольшое землетрясение. Если задержусь, то ненадолго.
Он кивнул и отключился. Ладно, подумал я, через час буду там, все узнаю.
Через час я не был в Кедровске, не был и через два.
Я встал и в тот же миг услышал далекий гул и треск. Повторный сейсм? Но дом стоял неподвижно.
Вышел на веранду. Там бабушка разговаривала с отцом.
– Балла четыре, – сказал отец. – Или чуть больше.
– Я не почувствовала, – ответила бабушка. – Меня и так каждый час качает, в ногах силы уже нет.
– Грохот слышали? – спросил я.
– Похоже, обвал в горах… – начал было отец, но вдруг настороженно замер. – Экстренный вызов, – пробормотал он и заторопился в дом. Я последовал за ним к терминалу.
Начальник спасателей, высокий седой мужчина, держал в руках планшет с картой Заповедника. На карте ползли огоньки, пересекались светящиеся линии. Начальник водил по карте пальцем и что-то негромко объяснял спасателю в ребристом черном комбинезоне. Затем поднял глаза и оглядел нас.
– Большое спасибо вам, – сказал он. – Есть среди вас водители манипуляторов?
Я подошел к нему.
– Горные работы? Зангезур?
– Марс. Монтаж.
Он кивнул.
– Ситуация сложная. Здесь была одна трещина… В общем, на дорогу ссыпалось несколько «карандашей».
Я поморщился – назвать базальтовые шестигранные многометровой толщины стволы карандашами! Раньше я часто наведывался в заповедник столбчатых базальтов, и, хоть был юношей веселого нрава, вид гигантских, на сотни метров тянущихся ввысь призм настраивал на серьезный лад. Казалось, что они неплотно пригнаны друг к другу, и достаточно малейшего звука, чтобы эти каменные персты скользнули вниз и вбили осквернителя тишины в прах.
– Пострадавших нет, – продолжал спасатель. – Сейчас зондируют обвал. Повалена энергомачта, обесточена зона отдыха. – Он замолчал и поднес коммуникатор к уху.
– Плохо, – сказал он. – Одного завалило. Посмотрите машины. Метров через десять, за поворотом, оказался трайлер со знакомыми сотовыми контейнерами. На боку выбит индекс и номер.
– Ага, – сказал я, – МГ-12. Горные манипуляторы.
– Справитесь? – тревожно спросил начальник спасателей. Ничего не говоря, я подошел к головному блоку и принялся свинчивать крышку гнезда ключей.
– Как они здесь оказались?
– Случайно, – ответил спасатель. – Их перевозили в Управление горных разработок. Перехватили на развилке, повезло.
Стержни ключей мягко вышли из гнезда, я один за другим ввел их соответственно номерам в размыкающие блоки контейнеров. Последний, самый длинный ключ я повертел на пальце и спросил, куда сваливать камни.
– К обочине, – ответил спасатель. – Не в реку же!
Я активизировал ведущий манипулятор. Приземистая длинная машина выползла из контейнера и мягко перебралась с трейлера на дорогу, поочередно раскрывая суставчатые конечности. Горные манипуляторы в отличие от наших «гекконов» имели другой набор насадок, и кабина в середине корпуса, а не на носу. Я влез в прозрачную полусферу, надвинул колпак и поочередно ввел пальцы в кольца сенсоров.
Люки контейнеров беззвучно распахнулись, одна за другой выбросились манипуляторы, развернулись и пошли за головной машиной. В экране заднего обзора – лобовые щитки ритмично перебирающих конечностями манипуляторов. Со стороны, наверно, впечатляет – темно-матовые, чуть приплюснутые уродины скользят по дороге жуткими ящерами. Мне они кажутся красивыми.
Через минуту мы оказались у завала. При виде нашей процессии кто-то из спасателей шарахнулся к обочине. Я подвел головную машину к глыбам. Манипулятор ухватил большую призму, оттащил и приставил к скале. Повторив два раза, я отвел машину в сторону. Манипуляторы несколько секунд координировались, разошлись веером и дружно набросились на груду камней! Я не вмешивался, только иногда, если какая-то из машин хватала неподъемный камень, помогал. Завал таял на глазах. Без манипуляторов здесь работы часа на два, а мы за двадцать минут растащили.
Показалось светлое пятно. Откинув колпак, я медленно вылез из кабины. Мимо пробежал врач, я пошел за ним. С трудом заставил себя взглянуть на пятно. Это была рука, зажатая двумя глыбами. Врач сидел на корточках и трогал ее. Я нагнулся. Странно. Белая как бумага ладонь, а чуть выше кисти – следы мелких порезов. Вспомнил попутчика, любителя кошек. «Теперь кошки останутся без хозяина», – подумал я. Какое невезение – оказаться в этом месте в этот миг.
– Ты все-таки уезжаешь? – спросила бабушка.
– Ненадолго. Может, завтра вернусь.
Хотя если Прокеш зовет приехать в выходной день, то вряд ли для того, чтобы поболтать о всякой всячине. Когда ему хочется общения, он возникает сам.
Отец проводил до остановки, спросил, были ли жертвы.
– Одного раздавило.
Он помрачнел. Из-за поворота выплыл рейсовик. Отец пробормотал: «Сообщи, если задержишься», – и пошел к дому. Я смотрел ему вслед. Мне захотелось вернуться. Давно у нас с отцом не было долгого, спокойного разговора. То он занят, то я молчу. Но был ли вообще у нас долгий разговор? Не помню…
Рейсовик зашипел и остановился, я влез и сел в свободное кресло. В ереванском узле взял маршрутку до Кедровска.
На месте я оказался утром следующего дня.
Красивое место. Лесистые горы. Цепь озер. Я хотел немного походить по городу, но тут со мной связался Прокеш и попросил, если нетрудно, прибыть в Институт как можно скорее.