На месте я оказался утром следующего дня.
Красивое место. Лесистые горы. Цепь озер. Я хотел немного походить по городу, но тут со мной связался Прокеш и попросил, если нетрудно, прибыть в Институт как можно скорее.
Я понимал, что вызвал он из-за Коробова. Что-то произошло! Возможно, создана машина времени. Но я тут при чем? С удовольствием выслушаю еще несколько гипотез. Но оттого, что меня причастят к таинствам темпоральной физики, помянутой физике лучше не станет. Мне, впрочем, тоже. Возможно, приглашают из вежливости – как-никак непосредственный свидетель и участник. А вдруг меня опять забросят в прошлое? Круг замкнется. Впрочем, рано или поздно все объяснится, оборванные концы свяжут, разбитое склеят. За небольшим исключением – Валентина. Наши отношения никакая машина времени не упростит. Все идет к тому, что я ее потеряю. Или уже потерял…
Коридоры в Институте прикладной фундаменталистики похожи на штреки – широкие, низкие, а ко всему еще через каждые десять метров вентиляционные колонки, похожие на крепеж.
Прокеш ждал меня на скамье у входа в сектор, рядом с вертушкой и мрачным мужчиной за пультом. Завидев меня, он встал, хлопнул по плечу и толкнул вертушку. Турникет не шевельнулся.
– Он со мной, – мягко сказал Прокеш, указывая на меня.
– Очень приятно, – отозвался мужчина. – А вы, извините, кто?
– Вы же меня знаете! Эксперт Прокеш.
Мужчина потыкал пальцем в сенсор.
– Сожалею, но вас нет в списке комиссии.
– Вчера еще я здесь свободно проходил, – вполголоса сказал Прокеш. – Странно. Сейчас у Нечипоренко выясним, в чем дело.
В коридорах было пусто. Суббота. Прокеш быстро шагал, поглядывая на указатели. Вдруг резко остановился, и я чуть не уперся носом ему в спину.
– Ты свободно вошел в Институт? Тебя никто не останавливал?
– Никто.
Он нахмурился и двинулся дальше. Вскоре мы оказались во внутреннем дворе, пересекли его и прошли сквозь перепонку со светящейся надписью «Отдел 264».
В узкой длинной комнате одну стену составляли зашторенные стеллажи. За столом сидел немолодой мужчина с бритой головой.
– Семен, – обратился к нему Прокеш, – почему меня не пускают в третий сектор?
Бритоголовый Семен посмотрел на меня, перевел взгляд на Прокеша и ласково спросил:
– А почему, Вацлав, тебя должны пускать? Ты же знаешь – при чрезвычайных обстоятельствах допуск некомпетентных лиц ограничивается до решения экспертной комиссии.
– Вот и прекрасно, друг мой. Я как раз эксперт.
– Нет.
– Что – нет?
– Вот уже… – Нечипоренко посмотрел на часы, – вот уже двадцать шесть минут, как ты не являешься экспертом.
– Интересно, очень интересно! – Прокеш не выглядел растерянным или огорченным. – В экспертах я действительно засиделся. До сих пор не пойму, как это Сеть выбрала меня среди прочих. Но почему не элиминировали сертификат эксперта, скажем, год назад? Или два?
Нечипоренко погладил свою голову, но ничего не сказал.
– Ну, теперь можно заниматься своими делами. Миссия эксперта меня, признаться, утомила, хотя я и не вполне представлял свои функции.
Он говорил, чуть скосив на меня глаза.
– Правда, я не понимаю, почему это случилось сейчас?
– Состав экспертной комиссии проводился по Сети. Ты не утвержден, экспертный сертификат элиминирован, и это все, что я знаю. Если хочешь, запроси региональный «базис». Через две-три недели выдадут обоснование.
По дороге в гостевой ярус Прокеш молчал. В комнате он предложил кресло, а сам уселся на диван.
– Вчера погиб Евгений Коробов, – сказал он.
Прокеш сцепил руки на животе и смотрел на меня.
«Первый», – мелькнула странная мысль. Евгения я помнил подростком. С тех пор не видел. Прокеш сказал, что в последний раз они встречались на прошлой неделе.
– Женя мне показался усталым, я бы сказал, напуганным. Он сам не понимал, каким образом добился переноса информации.
– Как он погиб?
– Упал с обрыва. Напоролся на ржавый прут. Пока хватились, пока нашли, в общем, было поздно! А я его уговаривал приехать к тебе, и Лыкова вытащили бы… Женя согласился, спрашивал, как до тебя добраться. Да-да. Я видел его установку и…
– У него осталась семья?
– Что? А, нет! Так, знакомые, а семьи не было. Кстати, почему ты не спрашиваешь, зачем я тебя вызвал?
И снова я промолчал. Почему я откладываю свои дела и лечу, мчусь по первому зову? В разговоре с ним свои дела кажутся малозначимыми, хотя он вроде ничего особенного не говорит. Когда-то я думал, что это отдушина от привычной работы, так сказать, прикосновение к великим делам. Работа у меня не рутинная, да и очарование тайнами и загадками прошло, но доверие к нему осталось. Даже сейчас, когда его выставили из экспертов, доверие он мне внушал большое. Он старше меня на двадцать лет, но не это главное.
– Не сегодня, так завтра меня попросят рассказать комиссии, что я знаю о несчастном случае, – сказал он и поднялся с места. – После этого заниматься выяснением обстоятельств будет неэтично. Вызовут обязательно, я одним из последних видел его. Я и Коновалов. Коновалов говорил… – Прокеш задумался.
– Ко-но-ва-лов! – раздельно произнес он. – Вот с кем мне нужно поговорить сейчас. Извини, минуточку!
Он прошел, вскоре вернулся и постучал пальцем по лбу:
– Очень быстро старею. Надо соображать сразу. Коновалова нет, вернется завтра или послезавтра. Уехал по делам.
– Можно подождать, – утешил я.
– Бессмысленно. Либо комиссия ухватится за него раньше, чем я, либо они вызовут меня. И то и другое плохо. Коновалов – спарринг-разработчик Евгения. Возможно, он знает… м-м…
Он замычал как от зубной боли.
Я плохо соображал, что происходит. Все-таки погиб человек. Тактичность, выдержка – все это уместно, конечно, но коробило, что Прокеша больше занимают какие-то проблемы, а не судьба юноши, глупо погибшего от ржавой железки. Исполнилось ли ему двадцать?
Между тем Прокеш все ходил по комнате, мурлыкал, причмокивал и, кажется, пару раз тихонько хрюкнул.
– Поговорю еще раз с Нечипоренко. Завтра или послезавтра. Понимаешь, Арам, нужно задать один вопрос. Вернее, два. Когда они задействовали эту проклятую ОС-12 и подключена ли она к единой сети? А знаешь, – он остановился и глаза его остекленели, – кажется, я знаю ответ! Коробов в конце концов добился, чтобы систему отдали ему. Причем с активаторами нейроглии. Он мне рассказывал. Новая концепция времени, вернее, новая интерпретация. Или, наоборот, старая концепция. Не знаю. На страшные сказки похоже. Половину я не понял, а в остальное не поверил. Проект «Дважды проснувшийся». Красиво звучит! Зондирование «сквозь мглу веков», как он говорил. А вот происшествие с тобой и остальными так и не смог объяснить. Обещал познакомить со своими записями. Запись меня сейчас очень интересует.
Он нахмурился, потрогал щеки.
– Не сообразил спросить, куда уехал Коновалов.
Прокеш набрал вызов.
– Извините за беспокойство тысячу раз, Ольга Ивановна. – Неожиданно у Прокеша прорезался сильный акцент. – Не смогли бы вы сказать, куда отправился уважаемый Алексей Маркович?
– Ну что вы! – заулыбалась Ольга Ивановна. – Какое беспокойство! Обещал вечером вернуться, но это вряд ли. Однажды вышел на минутку, а вернулся через неделю из Австралии.
– А где он сейчас? – спросил Прокеш без акцента.
– Ой, не знаю! – улыбнулась она. – Брысь вы! – прикрикнула она на кого-то внизу. Послышался разноголосый писк.
Прокеш поднял брови, а жена Коновалова рассмеялась.
– Котята шалят. Ходить боюсь, раздавлю случайно.
– Котята?
– Ага. Целых двенадцать штук!
В животе у меня екнуло, я подался вперед и спросил:
– Простите, Ольга Ивановна, котят подарила ваша мать?
– Ara! Только не мне, а Леше. Это он вам жаловался?
Я попятился и сел в кресло. Прокеш отключил связь и обернулся ко мне. Лицо его было мрачно.
– Ну, говори! – сказал он.
Глава четвертая
Дорога уходила в ложбину, а затем шла по холму. Узкая полоса тумана пересекала дорогу. От пассажирской площадки до Раменья километров пять. Или немного больше, сообщил юноша с удочкой, обосновавшийся у большого зацветшего пруда. На мокрой от росы траве рядом с ним лежал рюкзак. Рыболов внимательно следил не за поплавком, а за дорогой.
Очень хотелось спать, время – семь утра. Так рано, да еще в субботу, я не поднимался даже в освоенцах!
Всю эту неделю Прокеш гостил у нас в Базмашене. Он долго лазил по ущелью в районе обвала. Спускался по реке, теребил спасателей. Ничего! Пакета, который вез Коновалов, так и не нашел. Любой из обломков мог стереть инфоры в пыль. Потом предложил навестить Лыкова, и мы отправились к верховьям Волги.
С вершины холма открылся вид на Раменье. На взгорье неподалеку друг от друга стояли дома, собранные «под избу». Полукругом блестела внизу река, чуть дальше разливалось неширокое озеро, теряющееся в лесистых берегах.
– Красиво здесь, – вздохнул Прокеш.
– Красиво, – вежливо согласился я.
Мне город нравится больше. Наелся природы на Красной. Когда выжигали джунгли под ретрансляторы, только и ждали: сейчас или через минуту выпрыгнет или выползет на тебя зубастое, шипастое. Нет, в городе лучше. Идешь себе, никто с разговорами не лезет, и никаких теплых ветров, превращающих человека в разболтанную говорилку. В городе можно молчать, никого не обижая.
У третьего дома Прокеш остановился, пробормотал: «Кажется, здесь», – и несколько раз бухнул кулаком в дверь. Дверь беззвучно открылась.
В доме никого не было.
В первой комнате рядом с дверью к стене был прикреплен сук, толстый такой, с обрезками веток. На обрезках висела одежда. Вдоль стены громоздились ящики. Один из них был раскрыт, на полу лежали стопки инфоров. Во второй комнате у окна стоял терминал, рядом ощетинился сенсорами модулятор. Большой модулятор, не любительский. Лыков всерьез занялся видеопластикой.
Прокеш придвинул к себе керамический сосуд.
– Молоко, – сказал он. – Интересно, что у них еще есть?
Я сел на диван. Неудобно хозяйничать в доме, если нет хозяина. Дверь открыта – значит, скоро придет. Прокеш влез в настенный фризер, достал банку без этикетки, повертел и сунул обратно.
– Говорил ему, что будем на выходные! Далеко он не ушел. – Прокеш задумался и добавил: – Надеюсь.
Вскоре на крыльце послышались голоса, хлопнула входная дверь.
В комнату вошли двое. Лыкова я узнал сразу: без бороды и усов, но острые глаза те же. Шрам над бровью. Второго я сначала не узнал, неказистый такой дед в зеленой куртке и в сапогах. Вспомнил, услышав пронзительный голос:
– Здравствуйте, гости!
Мотиватор Миронов собственной персоной. Я приободрился. Одно дело, когда идет непонятная кутерьма, и совершенно другое, если в ней крутятся лица значительные. От этого, правда, понятнее не становится, но все же приятно. Душу греет, как говаривал Амаяк. Встречу, например, завтра на проспекте моего старого знакомого Амаяка с девушками и, между прочим, расскажу: ловили, мол, рыбу с одним мотиватором. Впрочем, если и встречу, то скорее всего буду отмалчиваться. Девушкам это нравится. Амаяк за двоих наговорит. Лыков пожал нам руки, скинул мокрый мешок в угол. Мешок зашевелился. Миронов отцепил от пояса связку больших рыбин.
– Ухой кормить буду! – пообещал Кузьма.
Прокеш плотоядно облизнулся.
Пока чистили рыбу, он рассказал о последних событиях. Узнав о смерти Коробова, Лыков насупился и спросил:
– А что, мне сообщить не могли?
Прокеш опустил глаза. Я не понял, в чем дело. Заметив мое недоумение, Миронов нагнулся ко мне и тихо сказал:
– Видите ли, молодой человек, не так давно было принято оповещать о смерти не только членов семьи, но и всех знакомых. Теперь это считается нетактичным. Ох уж эта корректность!
Миронов явно сердился. Зря. Спешить с черной вестью – это слишком!
Уха получилась вкусная. На что я рыбу не люблю – и то попробовал из вежливости литку-другую – не заметил, как съел две тарелки. Прокеш ел и говорил синхронно.
– Мне кое-что удалось выяснить! – вещал он. – Я успел поговорить с соседями Коробова по ярусу. Тут меня пригласили на комиссию, и моя активность в Кедровске увяла.
Это точно. Вел он себя там безобразно. Все-таки трагедия, даже две трагедии, а он бегал по всему городу и выспрашивал.
– Я выяснил, что Евгений отдал записи Коновалову с просьбой передать их мне. В случае если не найдет меня – через Арама. – Прокеш ткнул в мою сторону литкой: – Меня он не нашел. Ни в лаборатории, ни дома у Коробова регистрационные инфоры не были обнаружены.
– Вам это ничего не напоминает? – спросил Миронов.
– Пока нет, – отозвался Прокеш.
– Сорок лет назад Томас Финлеттер был найден в своей лаборатории мертвым. Все записи и протокольные материалы исчезли.
– Точно! – вскинул руки Прокеш. – Я знаком с историей великих открытий в биологии. Но Финлеттер был тяжело и неизлечимо болен, он уничтожил материалы и себя в остром приступе депрессии. Полоса неудач и так далее… Действительно, у Евгения было подавленное настроение, но неудачи ни при чем. У него как раз получалось!
– Тогда почему он обратился не в ученый совет, а к вам?
– Не знаю. Мало того, совершенно непонятно, почему коммуникации транспьютерных блоков разъединены. Серьезное нарушение правил и инструкций, но, очевидно, у Коробова были основания.
– Основания? – саркастически произнес Миронов. – Мне хотелось бы знать, а какие у вас основания возиться с этим происшествием столько лет? И кстати, как вы стали экспертом?
– В самом деле, странно! – сказал Лыков, протягивая руку за хлебом. – Есть же компетентные органы. Если каждый будет заниматься не своим делом…
Миронов засмеялся.
– Какие органы ты имеешь в виду?
– Ну, как это – какие? – развел руками Лыков. – Кто-то должен ведь расследовать и предотвращать. Я знаю, сейчас нет милиции и тому подобного, но есть, по-видимому, организации, учреждения, где занимаются всем этим.
– Чем? – спросил Прокеш.
– Знаете, – рассердился Кузьма, – я вам не какой-нибудь неандерталец! В структуре общества более-менее разбираюсь и в истории покопался. Но в такой толще лет мог и проглядеть.
– Извини, Кузьма. – Миронов вздохнул и потрогал короткие жесткие усы. – Все не так просто. Я имею в виду не органы, – хмыкнул он, – их действительно нет, в том смысле, который ты подразумеваешь. Общество достаточно организованно и самоуправляемо, чтобы не допустить эксцессов. А после Большого Этического Конкордата… В общем, если что-то происходит, возникают комиссии и назначаются эксперты. Принимаются решения, а управители разных уровней их приводят в исполнение.
– В наше время тоже приводили в исполнение, – хмыкнул Кузьма. – Правда, экспертов вроде не было.
– Сейчас экспертов хватает. Вроде этого! – И Миронов ткнул пальцем в сторону Прокеша.
Прокеша неприличный жест мотиватора не обидел. Добродушно рассмеявшись, он привычно сцепил пальцы на животе.
– Вот вы и ошиблись, Виктор Тимофеевич, – сказал он. – Я уже неделю как не эксперт.
– Тем более не вижу причин для вашей суеты!
Прокеш только улыбнулся в ответ.
Доели уху. Я помог Лыкову собрать посуду. Подошел к окну – отсюда была видна дорога в лес. За моей спиной Миронов и Прокеш долго и однообразно рассуждали о дилетантах, сующих не в меру длинный и сопливый нос в высоковольтный распределитель. С сомнением отзывались о системе перекрестной координации экспертных комиссий, поминали к месту и не к месту Конкордат, а Прокеш с надрывом говорил о своем уважении к основам Конкордата.
Потом Миронов вдруг раздраженно спросил, почему во все эти сомнительные с научной и этической стороны игры ума и утехи воображения втягивается молодой человек? Тут за моей спиной раздался грохот. Обернувшись, я увидел расстроенного Прокеша, разглядывающего обломки керамического блюда.
– Какой я неловкий, – сказал он.
– Ничего, – успокоил его Лыков, – глины много. Еще сделаю.
Мы собрали осколки и вышли во двор. Ссыпали черепки в металлический бак и уселись на скамейку.
Во времена Происшествия Лыков носил растрепанную рыжую бороду. Он старше меня на год или на два, но тогда показался стариком. Мы частенько встречались на комиссиях, эксперты терзали нас порознь и вместе, а после очередной попытки воспроизвести Происшествие он сбрил бороду. Потом я стал больше времени проводить с Валентиной, Кузьма воспринял это без восторга, хотя и откровенного неудовольствия не проявил. Однако на свадьбу не приехал, сослался на болезнь, поздравил и прислал видеопласт «Падение кленовых листьев в лесное озеро». Видеопласт мне понравился, Валентине не очень. А Римма пришла в восторг и ходила кругами до тех пор, пока Валентина не отдала ей пласт.
– Ты все там же работаешь, в Институте педагогики?
– Нет, в Учебном Центре. К своим ближе, да и… вообще.
– Эх, выберусь я как-нибудь в Ереван, – мечтательно произнес Лыков. – Ни разу не был!
– Почему «как-нибудь»? – удивился я. – Махнули сейчас!
Я принялся расписывать Кузьме, как роскошно мы проведем остаток выходных дней. Лыков чесал подбородок, крякал, причмокивал, потом виновато сказал, что он бы с удовольствием, но не может сразу взять и сорваться с места.
– Понимаешь, никак не привыкну к скоростям. Слишком все быстро, ничего не разглядишь.
Хороший человек Кузьма Лыков. Симпатичный. И я не люблю суматошного метания и прыжков с континента на континент, и мне нравится бездумно разглядывать медленную смену гор, долин и рек, нравится спокойное чередование красок.
Не люблю переездов. Мне три или четыре года было, когда из одной промзоны мы перебирались в другую. Транспорт должен был прийти ночью. Вещи уже собраны, а в это время мне полагалось спать. В углу расстелили что-то мягкое, повесили на шнуре одежду, чтобы свет не бил в глаза, и уложили меня. Я знал, что, если засну, меня неминуемо забудут, и я проснусь один в пустой страшной квартире. И когда снаружи донесся гул грузовоза, я вскочил, оборвал шнур и с ревом вцепился в отца. Детские страхи забылись, но осталось досадное чувство непонятной оставленности.