Ну, они, конечно, не могут не знать, что нас в вышке учили, как детектор лжи обманывать, что себе надо внушать, над расслаблением каких мышц работать. Как, отвечая на безобидные вопросы, наоборот, заставлять организм симулировать волнение, чтобы машину запутать. Но на то и снадобьями колют, чтобы волю и способность к управлению организмом подавить. Однако в моем случае им это, кажется, почему-то не удавалось. Правда, я не все вопросы запомнил. На некоторые отвечал как в тумане. Но я вот что предполагаю: если такой полный туман в голове, то все ощущения и реакции притуплены. А если так, то глупой машине опять же нечего фиксировать!
Но были, конечно, и тестовые задачки. Например, подсунут какие-то рисунки странные, где круги, треугольники и прямоугольники в разных комбинациях перепутаны, и надо в течение нескольких секунд их распутать. Или найти путь в лабиринте. Или сказать, какой предмет лишний. Или, например, ответьте за пять секунд: слово «спорт» относится к слову «трос», как 52 371 к какому числу? Ну, ежу понятно, что — ответ — 1735. Мне и двух секунд хватило, чтобы это вычислить. Детские какие-то задачки, ей-богу. Или что там еще было? «Если некоторые куздры — бокры, а некоторые бокры — глоки, то можно ли утверждать, что все куздры — глоки?» Да пятилетнему ребенку ясно, что нет! За кого они меня тут держат? За кретина какого-то, что ли? Или — «Сергей ниже Андрея, а Андрей выше Петра». Ну и дается несколько вариантов ответа на выбор: что Сергей ниже Петра или наоборот, или же — задача решения не имеет. И три секунды на размышление. Понятное дело, правильный ответ — что решения нет. То, что и Петр, и Сергей оба ниже Андрея, известно, но кто из них какого роста, из условий задачки неизвестно. Что здесь вообще сложного? Зачем три секунды, мне и одной было достаточно. Или вот еще одну задачку запомнил, тоже ничего особенного — две машины выехали из одной точки в противоположные стороны, проехали шесть километров, свернули налево и проехали еще по восемь километров каждая. На каком расстоянии они окажутся друг от друга? Тут я тоже сразу почти сказал: двадцать километров, чего тут особенно высчитывать. Ну, потом чуть-чуть посложнее пошло. Я отбивался, как мог, говорил иногда первое, что приходило в голову, не задумываясь, надеясь на авось. И — странное дело — все равно мне казалось, что угадываю правильно, не зная даже, откуда приходил в голову ответ. В самом конце дня, когда устал уже, как собака, они нарочно тесты на запоминание стали проводить. И хотя у меня в вышке по мнемотехнике всегда «отлично» было, тут пришлось напрячься. Но видно было, что все же я справился с этим делом неплохо. Псих, за это дело отвечавший, даже не удержался, одобрительно хмыкнул. Солидный результат, говорит.
В общем, измотали меня до предела. Замучили психи проклятые.
Но в пятницу пить я все же не стал. Перетерпел. Приятно было подумать, что наплюю на все, возьму и выпью — им всем назло. Надерусь до чертиков. Пусть даже со смертельным исходом, плевать! Но пришел домой, лег на диван. Лежу и думаю: дорога мне жизнь еще или нет уже? К определенному выводу не пришел, но пить все же не стал почему-то. Хотя депрессия разыгралась вовсю. Даже еще хуже стало. Медосмотр как-то заставил мобилизоваться, а потом новый спад наступил.
В своем затемненном состоянии духа я дошел до того, что все глубже в диссидентство стал впадать. Ну что мы, в самом деле, думал я, ловим, будто блох, каких-то там инакомыслящих, каких-то болтунов безответственных, рассказывающих политические вредные и сомнительные анекдоты. Количество настоящих, убежденных диссидентов, требующих демократии и свободы слова, постоянно падает и измеряется уже каким-нибудь десятком-другим. Евреев в стране почти не осталось, дело дошло до того, что перед последней переписью населения спецотдел, говорят, получил задание обеспечить приписки, а то неудобно было бы обнародовать потом истинные ничтожные цифры. И вот несколько сот тысяч евреев искусственно добавили к населению… Число иностранцев, включая дипломатов и журналистов, тоже дошло до абсолютного минимума, причем добрая половина из них, если не больше, завербована нами и превращена в агентуру, стучащую на вторую половину, впрочем, обложенную со всех сторон так плотно, так массированно, что они прокашляться или пукнуть не могут без того, чтобы мы об этом немедленно не узнали во всех подробностях. А потому сидят эти иностранные представители и даже не пытаются активничать, что-то разведывать или выяснять. Мы же со всех сторон обрушиваем на них густые потоки дезы, сводя их потихоньку с ума. Поэтому никаких случаев реального шпионажа нет и не предвидится, случай с англичанином, который я пересказывал членам своего семейства, был чуть ли не последним. Да и то потом оказалось, что он был на самом деле нашим двойником и выполнял задание одного из подразделений нашей же военной контрразведки, на чем мы его благополучно и поймали. Пришлось, конечно, притвориться, что он все-таки натуральный вражеский шпион был, и выслать навсегда в Великобританию. Чему он был несказанно рад, надо думать. С тех пор, подозреваю, все остальные подобные случаи были нашей собственной инсценировкой — надо же на чем-то молодежь учить и моральный дух личного состава поддерживать.
Ну и на что тратится вся эта бездна денег и человеческих ресурсов, думал я. Понятно, что, раз механизм создан, надо крутить его колеса. Но в чем высшая цель-то? Как-то все же противно думать, что участвуешь в этаком массовом и при этом довольно тупом и скучном, бесконечном розыгрыше. Вот и в предателя я, честно говоря, совершенно не верил, не сомневался, что это очередная операция самообмана системы. Что его попросту не существует, хотя дело кончится тем, что придется кого-то на эту «должность» назначить, причем расправиться с ним, с назначенным этим, придется потом на самом деле, а не понарошку.
Нисколько не веря в существование предателя, я все же вынужден был изображать какие-то телодвижения по его поимке. Генерал Сусликов прислал мне директивы, в которых звучало раздражение. Где же, дескать, конкретные предложения по операции «Кара»? Пришлось выдвинуть предложения. Во-первых, усилить работу с агентурой среди так называемых диссидентов, постараться произвести в их среде новые вербовки. Во-вторых, привезти из-за рубежа нашего агента-нелегала, изображающего представителя западной правозащитной организации. С заданием проникнуть в диссидентскую среду и постараться выйти на предателя. В-третьих, начать распространять целенаправленные дезы среди отдельных групп сотрудников центрального аппарата КГБ. Внимательно следить, какие из этих ложных сообщений доходят до диссидентов, и, таким образом, сузить круг подозреваемых. На этом моем плане, который я считал в душе полной чушью, появилась резолюция Сусликова: «Товарищу Ганкину. Очень толковые предложения. Поддерживаю! Немедленно приступайте к исполнению».
В это же время стал я задерживаться на работе допоздна и даже в выходные приходить. Якобы об операции «Кара» думать, а на самом деле дома не хотелось сидеть, ведь там сильнее выпить тянуло. Но у нас же служба такая — Сусликову доложили. Он даже позвонил мне как-то часов в одиннадцать вечера и стал уговаривать больше заботиться о своем здоровье. Работа — это, конечно, важно, говорил он, но нельзя же загонять себя окончательно. Но получалось так, что все-таки он меня скорее хвалит. Даже вспомнил, как Ленин заставлял Дзержинского отдыхать. Это же вообще высший комплимент, наверно, был, и я сообразил что-то такое пробурчать в ответ, призванное выразить мой служебный восторг. Но на самом деле в этот момент мысли мои были заняты другим: я пытался прогнать налетевшее воспоминание о том, как приятно обжигает рот и горло рюмочка холодной водочки, как великолепно закусить ее соленым опенком… И стал я яростно бороться с этим воспоминанием магическим, загонять в глубины…
Так что мне было не до Сусликова и его похвал. «Устали вы, — говорил заместитель председателя. — Я по голосу чувствую… Надо вам отдохнуть!»
И вот ровно тогда по совершенно странному совпадению это и случилось. Только я положил трубку после разговора с небожителем, как точно тумблер во мне переключили. Нет, правда, я даже услышал звук, щелчок какой-то. Просто невозможно описать эту перемену, такая она была глубокая и мгновенная. Ты сам и все вокруг тебя только что было чем-то одним, и вдруг — бах! Щелк! И все-все совершенно другое: и цвет, и запах, и еще что-то — какая-то звучит мелодия, сопровождающая жизнь.
Стало мне легко и радостно. Я больше не хотел пить! Совсем! Мысль об употреблении этого вещества казалась дикой, абсурдной. Нет, подумать только: зачем же глотать вонючую, горькую, как хлористый кальций, жидкость, точно зная при этом, что она — чистый яд, и ничего больше? А пиво? Говорим, что оно вкусное. Какая чепуха! Какой там вкус, ничего подобного. Ничего в нем нет, кроме воды и слегка замаскированной отравы. Ну еще горечи ячменевой, которая не должна вызывать ничего, кроме отвращения. Но мы обманываем себя, ищем и находим в этой горечи некую прелесть. Только чтобы оправдать этот способ введения яда в организм — мягкий, медленный. Отравление происходит постепенно, незаметно. Особенно ценно для опохмеления — выбивания клина клином. Яда ядом.
Нет, алкоголь меня больше совершенно не интересовал. Вот сока бы томатного, это было бы великолепно. Но где его достать, на ночь-то глядя? Может, у матери найдется? Позвонил, оказалось, нет, Мишка накануне заходил, все выдул. Но очень славно поговорили. «Я, — говорю, — теперь тебе буду часто звонить. Не по делу — а просто так, поболтать о том о сем…» Так она так растрогалась, что заплакала… Ну и я с ней вместе чуть не разрыдался. Не плачь, говорю, мама, теперь все будет хорошо, я ведь пить не буду больше, завязал…
Положил трубку и стал думать, почему до сих пор всегда называл ее «матерью»? Точно слово «мама», «мамочка» трудно выговорить. А на самом деле надо только один раз решиться… и будет так славно, так легко! А еще есть милый украинский вариант: «мамо»…. Красиво, нежно… Мамо. Мамочка моя…
Так я размышлял, и отчего-то было грустно, но это была сладкая, красивая грусть. Заодно осмотрел свой кабинет, точно впервые в него попал. Какая же мрачная, темная, в тоску вгоняющая комната! Мне нечего было там делать в моем новом состоянии. Меня так переполняли силы, что я выскочил в коридор и несколько раз высоко подпрыгнул, почти достав до потолка. А потом пошел пешком по вечерней Москве домой. Я вроде бы и не шел даже, а будто летел! Легко отталкивался одной ногой, высоко заносил вторую — и ей-богу! — физически ощущал, как в какой-то точке преодолевал гравитацию, приподнимался над землей. Потом, правда, сила тяготения, как бы опомнившись, снова хватала меня за щиколотки и тянула вниз, но я успевал тем временем пролететь порядочный отрезок.
Так я шел-бежал-летел, и город проносился мимо. В темноте он выглядел интересней, чем днем, не видно было, какие стены у старых домов обшарпанные и как убого смотрятся стандартные многоэтажки. Это же надо было вообще такое придумать — жить всем вот в таких клетях, отделенных друг от друга тонкими стеночками, десятки, сотни таких клетей — над тобой и под тобой, и с одного боку, и с другого… На головах друг у друга, едят, спят, занимаются любовью, испражняются… Если бы стеночки стали совсем прозрачными, предстало бы перед глазами кошмарное зрелище копошащегося муравейника…
А ночью убогость не так заметна, не видно нагромождения людей друг на друге, скрыты неаппетитные подробности быта, а в темных переулках, кажется, прячутся завлекательные тайны. Впрочем, я летел мимо — некогда было особенно вглядываться.
Дошел-добежал до дома, включил телевизор, но там показывали что-то невообразимо глупое. Я не стал особенно огорчаться по этому поводу, людей только пожалел… Что же им такое в головы втюхивают!
Спать совсем не хотелось, обидно было спать. Осмотрелся: что у меня есть дома интересного? Неужели ничего? Искал, искал — бесполезно… Ни игры какой-нибудь, ни сборника ребусов или задач. Никакого даже кроссвордика паршивенького… Как-то даже стыдно стало. Как это я так жил? Ну да, бутылка все заменяла. И когда совсем отчаялся, вдруг в нижнем ящике шкафа в гостиной, среди старых школьных учебников, дочку дожидающихся, нашел две книги. Одну с очень странным названием: «Человек без свойств». Автор — Роберт Музиль какой-то. На книге штамп — «Спецхран. Запрещено к распространению. Категория «Б». Год издания замазан. Понятно, из Отмененного Времени.
Ну, «Б», думаю, это еще не так страшно. Но все равно, чего это я вдруг такое у себя дома храню? Зачем? И главное, какая-то мысль упорно в глубине сознания бьется, просится наружу. Что-то я про этого «Человека без свойств» такое знал когда-то, важное… Но что? Ладно, решил, не буду себя пока мучить.
Открыл книгу, почитал. Очень странно. И непонятно. И вообще — как это — без свойств? Совсем без свойств? Без всяких? Я вот, например, вдруг лишился обычных своих качеств и приобрел в последнее время другие, очень оригинальные. Кто-то скажет: ненормальные. Безумные почти. Но — чтобы свойств не было вообще? Как-то я не мог себе такого представить.
Еще в шкафу я обнаружил старый-старый, допотопный томик Пушкина. Пушкина, конечно, в школе проходили, говорили, что считался великим поэтом, хотя и недооценивал величия народа… и государства русского. И еще чего-то там недопонимал. Загадка, почему кто-то перед ним преклонялся, когда он был таким непонятливым, не врубался в величие, не то, что умные авторы учебников.
Даже будучи учеником восьмого класса, я иронически ухмылялся по поводу нелепого высокомерия этих авторов, но все равно, поэзии так и не понял. Так, скука какая-то… Слова, слова, слова… Почему-то зарифмованные. Зачем, когда гораздо проще сказать без рифм? Да и вообще — как может нравиться то, что заставляют читать, и даже не читать, а именно «проходить», зазубривая политически правильное «значение» и «смысл».
Но вот от делать нечего и не зная, на что употребить нахлынувшую эндорфинную энергию, решил я попробовать почитать теперь, во взрослом состоянии, этого самого знаменитого Пушкина, недопонимавшего какого-то там величия. Не чаял, честно говоря, что чтение сие сможет как-то всерьез меня увлечь, но вдруг да развлечет хоть чуть-чуть. Я вспомнил, что Чайник вдохновенно цитировал какую-то веселую хулиганскую поэму про некую царевну, родившуюся без полового органа. Было очень смешно и дерзко, я не поверил, конечно, решил: разыгрывает Чайник, он же любит это дело. Вон как меня наколол с диссертацией своей, якобы посвященной половым различиям в агентурно-оперативной работе. Долго еще вспоминал мою наивность, что я в такое поверить мог. Детской дразнилкой донимал: наколка — друг чекиста, срабатывает чисто… Так что, наученный горьким опытом, я Чайнику не поверил. Ну, в самом-то деле, как можно даже на секунду вообразить, что великий классик мог такое безобразие насочинять. Какой-нибудь Лука Мудищев — это понятно… Но Пушкин… Не пройдет, друг мой, Чайник, не получится во второй раз меня на мякине провести!
Так что особенно на Пушкина я не уповал, но спать не хотелось, альтернативы никакой придумать не мог… дай попробую… Ну потрачу минут пять, от силы десять… полистаю странички.
Открыл — и прилип. Сидел, жевал бутерброд с колбасой, чаем спитым запивал и читал, не мог оторваться. Ни на секунду даже. Поражен просто был. Не только владение словом нечеловеческое, но и будто настроение и взгляд на жизнь странным образом созвучны чему-то внутри меня. Может, Пушкин тоже от алкоголизма лечился? Или — что скорее — эндорфины его организм вырабатывал похожие на мои. Совпадение такое.
Прочитал:
В глуши, во мраке заточенья
Тянулись тихо дни мои
Без божества, без вдохновенья,
Без слез, без жизни, без любви.
Задело почему-то… Но я же не в заточенье? Или в каком-то смысле… И разве дни мои тянутся? Нет, они заполнены, но какой-то ерундой — именно что без божества, без жизни. Ну и без всего остального. Как точно, однако, сформулировано…
Вспомнил вдруг запрещенное стихотворение — изъяли при обыске у одного бедолаги и засадили надолго за хранение подрывной литературы. «Зависеть от царя, зависеть от народа…» Я тогда на всякий случай сфотографировал в памяти. Любопытно было узнать, за что люди в тюрьму идут… Но тогда показалось: скучно, ерунда.
А сейчас вдруг всплыло — но ведь на самом же деле — как здорово! Какой сильный и свободный ум! И ни одного слова ни убавить, ни прибавить. Одно слово — гений… Парадоксов друг… Как я мог этого в школе не видеть, странно. А теперь вдруг увидал… и еще всякое такое теперь вижу. Где теперь-то у нас гении? Парадоксов сколько угодно, да друзей у них не осталось. И духа просвещенья тоже что-то незаметно, а потому с открытиями чудными — полный швах… А я-то? Я где, собственно, нахожусь? И зачем я делаю то, что делаю? Бред какой!
Но вот, по крайней мере, можно Пушкина почитать. Утешение все же. Сидел я на кухне, хрюкал от восторга, вскакивал, лупил себя по ляжкам… и вдруг — телефонный звонок… Кого это несет ночью… Хотел не отвечать, но телефон вопил пронзительно, соседей, наверно, будил. Потом вспомнил еще, что по правилам не имею права на звонки не отвечать — ведь это всегда может быть вызов с работы…
В общем, чертыхаясь, оторвался от Пушкина, взял трубку, буркнул недружелюбно:
— Алло…
— Привет…
Женский голос. Низкий, грудной, сексапильный. Кажется, знакомый, хотя с ходу вспомнить, кто это, не мог. Голос из какой-то другой, забытой жизни. Из прежнего воплощения.
Я молчу, и она молчит.
Потом я попробовал нерешительно:
— Алло…
Может, разъединилось, думаю?
— Неужели не узнаешь? Или притворяешься? — сказал голос.
— Нет, я…
О, конечно, я знаю этот голос! Очень хорошо знаю… Или так скажем — когда-то знал.
— Что, значит — нет? Нет, я — что? Да Нина это! Нина Соколова!
Я тут же эту Нину вспомнил. Выдающаяся девушка! И какой приятный сюрприз меня ждал, когда она скинула платье и трусики. Такая оказалась фигурка точеная, дивная, загляденье. Ведь под одеждой никогда до конца не угадаешь, что тебя ждет, не будет ли разочарований. Но в случае Нины Соколовой… Нет, с грудью не слишком… Но я из тех, для кого это дело — второстепенное. А вот сзади — ноги длинные, правильной совершенно формы. Удивительно! И попка. Лучше я, может, и не видал никогда. Настоящее чудо… Незабываемо… Я-то, правда, ей другого рода сюрприз обеспечил: перебрал так сильно, что кончить долго не мог. Пыхтел, пыхтел, пока из сил не выбился. Но она вроде бы этим в полной мере воспользовалась. Или мне так только показалось? Когда пьяный любовью занимаешься, то все воспринимаешь не совсем адекватно… Туманно как-то все потом в голове… Впрочем, и она, кажется, немало выпила… Какие мы все-таки идиоты, зачем ядом мозг травим, не даем себе полностью насладиться главным удовольствием жизни… Но вот, звонит эта Нина, флиртует, обижается, что не сразу узнал… Значит, запомнилось ей…