– Под сворой гончих мои коллеги подразумеваются? – спросила она. – Сыщиков легавыми зовут.
– Да.
– И колчана у меня нет. Только диктофон да блокнот.
– Мне ребята в розыске сказали, кто вы и кем работаете, – ответил Феликс.
Солнце погасло, ушло за тучку, и он отнял свой «козырек» от лица.
– Тут беда, да? – спросил он, помолчав.
– В универмаге убийство. А как ты тут оказался?
– У тети знакомая в этом доме живет, – он кивнул на серый дом рядом с универмагом. – Старушка. Сегодня утром я привез ей продукты, она меня завтраком кормила. А потом мы услышали шум и вышли на балкон.
– На каком этаже живет старушка?
– На пятом. Во-он тот балкон.
Катя проследила взглядом.
– Мы вышли и увидели ваши машины и людей в форме.
– Тут убийство, – повторила Катя. – А эта твоя старушка ночью, часом, ничего такого не слышала подозрительного?
Феликс покачал головой. Своими светлыми белесыми волосами, светлыми бровями и ресницами он походил на одуванчик. Катя подумала, что у парня, должно быть, немного друзей – слишком уж он необычен, слишком уж отличается от своих сверстников.
– Ты в этот универмаг раньше заходил?
– Раза два всего. Когда продукты нашей Искре привозил. Один раз купил… что же я купил? Крем для бритья. Второй раз… да, я еще на третий этаж поднимался… галстук. У меня собеседование тогда впереди было на факультете, на отделении астрономии. И тетя хотела, чтобы я шел на собеседование в костюме и при галстуке. Вообще-то я ничего такого не ношу.
Джинсы, вытянутые на коленях… белая футболка… сумка-торба через плечо…
Галстук…
Искра…
Я Искра Тимофеевна Сорокина. Мне без малого девяносто, и каждое утро я йогой на балконе занимаюсь…
И сразу же возник миллион вопросов. И Катя собралась их все-все задать ему без промедления. Но он опередил ее:
– А вы вот тут не были очень давно. Всегда избегали это место. А попав сюда, с удивлением убедились, что все прошлое… все эти детские страхи…
– О чем ты, Феликс? – резко спросила Катя.
– Это же просто большой магазин, – он смотрел на нее и теперь именно ее словно считывал, словно впитывал в себя как губка – поглощая и перемалывая, как будто высверливая дрелью крошечные дырочки и сквозь них проникая, просачиваясь внутрь. – Давней далекой весной… Тот лютый февраль давно закончился. И двери, стеклянные двери универмага открывались вполне свободно, если их просто толкнуть – от себя. Никаких защелок, никаких запоров. И никто не стучал в стекло, никто не кричал: «Да открой же ты эту дверь, выпусти меня отсюда!»
– Екатерина, садись в машину.
Катя медленно, как во сне, оглянулась.
Полковник Гущин.
– Все, поехали в Главк.
Феликс Комаровский остался на остановке.
– Что это с тобой, а? – спросил Гущин уже в машине.
– Ничего, все в порядке.
– В самом деле?
– Абсолютно. Если можно, остановитесь где-нибудь у ларька, я воды куплю минеральной.
Гущин велел водителю остановиться на Якиманке. Катя купила в ларьке маленькую бутылку воды и прямо тут на улице, не обращая ни на кого внимания, вылила ее себе всю на лицо.
Глава 17 УСПОКОИТЬСЯ И ПОДУМАТЬ
Надо успокоиться…
Взять себя в руки…
Катя твердила себе это весь обратный путь до Главка. Странное ощущение, словно вы – это уже не вы, а… консервная банка, которую вскрыли ножом, но еще не до конца. Коробка… да, коробка с чем-то спрятанным там, глубоко внутри, крепко перевязанная упаковочной лентой. Ленту потянули, она не поддалась, потом ее разорвали, но опять же не до конца…
И сюрприз там внутри…
Он пока еще не увидел света.
Пугающий своей неизвестностью.
«Я все забыла. Я ничего не помню. И вспоминать нет никакой необходимости, а этот мальчишка, этот альбинос, он…»
В туалете Главка Катя смотрела на себя в зеркало. А потом еще раз умылась холодной водой, промокнула лицо салфетками и достала пудреницу.
Он просто мальчик-угадчик, этот Феликс.
Мало ли, что он там болтает в своем юродстве. Он вон и комплименты отпускает какие-то с вывихом. Длинноногая, легконогая, светлая в греческих сандалиях… Артемида-охотница с колчаном стрел и сворой гончих.
В маленьком зеркале пудреницы Катя видела лишь глаза свои и ресницы. И это все я? Мальчишка видит меня такой, вот такой?
Охочусь за сенсацией, за интересными, небывалыми, жуткими историями. Ношусь как метеор… охочусь, как она… смотрю, слушаю и запоминаю, выслеживаю… И все ради чего, собственно? Ради статей и репортажей, ради этих жалких строк в жалких газетах? Честно говоря, по одной-единственной причине – чтобы не сидеть дома одной в пустой квартире, где только слезы и воспоминания…
Эта греческая девица… с колчаном, полным стрел, эта охотница Артемида… она ведь всегда была одна… а мифы, как и комплименты незрелых юнцов, не врут.
Ну все, хватит.
Хватит, я сказала.
Довольно на сегодня.
Лучше подумаем о деле.
В кабинете Пресс-центра Катя тихонько уселась за свой стол, отодвинула ноутбук. И достала чистый лист бумаги.
И почти сразу же ей помешали. В кабинет заглянул следователь управления по борьбе с экономическими преступлениями, тот самый, который вчера допрашивал Ксению Зайцеву.
– Привет, слышала новость? Вот это да – прикончили… Такое дело, столько труда положили, столько допросов, столько экспертиз, две ревизии-проверки… БТИ-экспертиза… И все теперь развалится. В архив – на основании факта смерти обвиняемой. И на меня же теперь в следственном комитете бочку катят – почему не взял ее под стражу сразу, зачем оставил под подпиской.
Следователь выглядел школьником, побитым за двойку.
Вот, оказывается: для кого-то тюрьма – благо. Не останься Ксения Зайцева во время следствия на свободе – была бы жива. И сейчас бы еще хлебала положенный от государства бесплатный суп в Матросской тишине.
Катя взяла ручку и аккуратно, как школьница, записала для себя вопросы, требующие ясности.
А. Как убийца проник в универмаг?
Б. Когда, в какое точно время он совершил убийство Зайцевой?
В. Как он сумел выбраться из закрытого, опечатанного, сданного на охрану здания?
Второй вопрос о времени Катя сразу же пометила галочкой. На него даст ответ судебно-медицинская экспертиза. И ждать ее результатов надо к вечеру. И пожалуй, это сейчас есть самое главное.
По поводу первого вопроса… Следует брать за основу самый простой вариант: убийца явился в универмаг под видом покупателя. И скорее всего, тоже непосредственно перед закрытием, как и Зайцева. И сумел ничем не привлечь к себе внимание персонала.
Черт, тогда назревает еще один вопрос – Г. А где именно, в каком месте он напал на Зайцеву? Неужели прямо в отделе постельного белья? Но там помещение открытое и хорошо просматривается. Да, они еще не допросили ту продавщицу Наталью Слонову, которая там вчера работала… Значит, и это тоже пока что в воздухе повисает.
Что же касается вопроса В… Какая версия опять же самая простая, очевидная? Выйти из универмага ночью, не нарушив сигнализации, убийца не мог. Если только он не фантом и не проходит сквозь стены. Значит, он незаметно покинул универмаг утром – сразу же после того, как менеджер Хохлов и уборщица открыли служебный вход и позвонили на пульт вневедомственной. Ведь вскоре началась суета – они обнаружили тело на втором этаже… Вот убийца этим и воспользовался. До приезда милиции у него было время.
Но менеджер Хохлов говорил, что сразу же запер служебный вход, как только они с уборщицей вошли внутрь. И похоже, он не врет.
Так что же тогда получается?
Глава 18 ПРИ ЗАКРЫТЫХ ДВЕРЯХ
То, что универмаг сегодня уже не откроется для покупателей, Алексей Хохлов понял почти сразу, когда следственно-оперативная бригада только начинала свою работу.
После допросов весь персонал попросили находиться на своих рабочих местах, в отделах. Никого не отпускали. Хохлов предпочел бы провести все эти долгие часы в отделе парфюмерии вместе с Вероникой. Он трижды пытался пройти туда, но каждый раз оперативники вежливо и настойчиво просили его вернуться к себе.
В три часа он заварил себе крепкий кофе в подсобке. В пять посмотрел по портативному телевизору новости. Без четверти восемь его вызвали на первый этаж.
И он понял, что милиция покидает универмаг.
– Мы тут все закончили, – сказал ему следователь прокуратуры. – Вы, как мы выяснили, ответственный за сдачу на охрану. Сейчас закроете за нами главный вход, и потом выполняйте свои обязанности.
– А где же все наши?
– Полчаса назад мы весь персонал отпустили по домам.
– А завтра как же?
– Завтра универмаг работает в своем обычном режиме.
Хохлов схватился за мобильный: Вероника! Но следователь смотрел на него выжидающе, и пришлось пока что все разговоры отложить.
Он стоял в отделе часов и ждал, когда же наконец их всех черт унесет.
Он стоял в отделе часов и ждал, когда же наконец их всех черт унесет.
Ушли.
Он запер центральный вход и…
Можно было бы сразу позвонить Веронике. Но он долго стоял и смотрел сквозь стеклянные двери на улицу. Вечерело. Мимо по Александровской улице тек нескончаемый поток машин. Все спешили покинуть центр города, добираясь по бесконечным пробкам до своих спальных районов.
Неожиданно Хохлов оглянулся.
Нет, он в здании совершенно один.
Они все уехали.
И ее… ее… эту… тоже увезли ногами вперед.
И вроде ничего не изменилось. Только свет ламп словно немного померк.
Хохлов глянул на циферблаты многочисленных часов. Все показывали разное время. Но все равно пора было уже звонить на пульт.
Но сначала…
Он направился к лестнице, дотронулся до перил. И будто впервые ощутил их прохладу и гладкость. Словно бы коснулся древних, отполированных временем, высушенных солнцем костей… мощей…
Гранитные ступени – широкий серый серпантин. И эти проемы в стенах. Там на двух этажах сейчас пластиковые панно с перечнем товаров, а когда-то в проемах крепились зеркала.
Их еще можно увидеть, если подняться выше, в них еще можно заглянуть… И там, в подвале, разбитые, мутные, они стоят у стены.
Если их выставить в ряд, то получится что-то вроде зеркальной дороги…
Однажды ему пришлось это сделать – выставить все зеркала в ряд. И они как-то глухо, недобро мерцали в свете карманного фонаря, словно противились такому насилию.
Хохлов поднялся на второй этаж.
Никого.
Постель… с нее сняли все, все белье, все эти витринные образцы и увезли на экспертизу.
Завтра постель застелют новыми образцами на продажу, и никто из покупателей ничего не заподозрит.
А персонал не проболтается.
Третий этаж – мужская одежда, обувь и отдел «тысячи мелочей» – нитки, иголки, все для шитья, все для хозяйства с аккуратными рядами стеллажей, стилизованный под супермаркет.
И тут никого.
Четвертый этаж.
Да, здесь они тоже побывали и все обшарили. Милиция… И внизу, в подвалах. Это их работа – искать.
Но весь четвертый этаж пустует – сдвинутые прилавки, ободранная обшивка, провисшая проводка. Тут когда-нибудь начнется ремонт. Хозяин… Шеин все обещает, грозится.
Ну а дальше вроде как нет смысла подниматься. На пятом – там лишь пыль и строительный мусор.
Хохлов ступил на лестницу.
И внезапно снова резко оглянулся.
Все огромное пространство четвертого этажа расстилалось перед ним. И свет ламп на потолке все тускнел, мерк, из ярко-желтого превращаясь в грязно-серый.
И хотелось дотянуться до выключателя, чтобы прибавить света, прибавить сюда этого чертова света или по крайней мере распахнуть, разбить окно и впустить вечерние сумерки и уличный шум в эту пыльную, старую, мертвую…
Хохлов поднял голову к потолку. Трещины на старой штукатурке смахивали на паутину.
Глава 19 РЕЗУЛЬТАТЫ ЭКСПЕРТИЗЫ
Ответ на вопрос Б Катя ждала терпеливо и долго. Рабочий день давно окончился, но она знала – полковник Гущин не покинет своего кабинета, пока данные судебно-медицинской экспертизы трупа Ксении Зайцевой не лягут к нему на стол так же, как и на стол полковника Елистратова в МУРе.
В восемь вечера она решила спуститься в розыск на разведку. И столкнулась с Гущиным в коридоре.
– Федор Матвеевич, вы домой?
– Я к патологоанатомам. Звонили… Хочу лично поприсутствовать, а то эти отчеты их потом читать замучаешься. Да и ждать, когда еще пришлют, сподобятся. Дело-то не наше по территориальности, Москва.
Катя опять лишь диву давалась: «старик» сильно нервничает! Таким полковника Гущина мало кто видел.
Ни слова более не говоря, она метнулась к себе в Пресс-центр, схватила сумку, и когда Гущин спустился во внутренний двор Главка, она уже караулила его возле служебной машины. И надо же, он не заворчал, как обычно: тебя только там не хватало! Молча открыл дверь и усадил Катю на заднее сиденье.
Вечерело, на город опускалась тяжелая сумеречная духота. Не следовало ждать ослабления жары в ближайшее время.
В морге при лаборатории криминалистики, когда они приехали туда… в общем, как ни парадоксально – жизнь и энергия кипела в этом мрачном учреждении. За стеклянной перегородкой в восьмой операционной проводили вскрытие. Патологоанатомы решили продлить свой рабочий день, а это случалось лишь в экстренных случаях.
Полковник Елистратов находился тут же, однако не внутри, рядом с судмедэкспертами, а снаружи, за стеклянной перегородкой. Со страдальческим видом он нюхал ватку. Сильно пахло нашатырем.
– Тоже не усидел на месте? – буркнул он, завидев Гущина.
– Усидишь тут, как же. Дыши ртом, легче станет, Леш.
– Не могу я на это смотреть, ты сам знаешь, – Елистратов сморщился. – Вот казнь моя… А приходится почти каждую неделю, с души прямо воротит.
– Архив подняли?
– Уже звонил, справлялся. Так нет у нас ничего в архиве.
Катя прислушивалась очень внимательно: и опять это походило на код, на некий шифр – этот короткий обмен репликами.
– Как так нет? – спросил Гущин. – Должно быть обязательно. Я тебе год и число даже точно назову.
– Думаешь, я не помню дату? – Елистратов опять приложил ватку с нашатырем к носу. – В нашем архиве не числится.
– Изъято?
– Никогда не поступало.
– Значит, тогда сразу забрали на Лубянку. Звони туда. Хочешь, я сам позвоню Ануфриеву. Он теперь зам нач. департамента, в любом случае поможет что-то узнать.
– Они там и так все параноики, от собственной тени шарахаются, – хмыкнул Елистратов. – А ты хочешь, чтобы мы с этим к ним сунулись?
– Да тому делу тридцать лет!
– Вот они тебе это самое и скажут. И что мы им, Федя, с тобой ответим? Нам показалось… нам померещилось?
Гущин отвернулся, нахмурил брови. Кате смерть как было любопытно: о чем это они? Но она сдерживала себя – не время, не время сейчас. А то в шею прогонят.
– Все, мы в основном закончили, – доложил патологоанатом по громкой связи из операционной. – Теперь могу ответить на ваши вопросы.
– Точное время смерти? – спросил Елистратов.
– На момент обнаружения – примерно двенадцать часов.
– Примерно?
– Двенадцать, – долговязый, облаченный в голубую хирургическую робу патологоанатом стоял над телом, распластанном на хирургическом столе во всей своей страшной и беззащитной наготе. Дело сделано, и теперь он держал ответ за свою работу.
– Повреждения?
– Из видимых – кровоподтеки в области правой ключицы и на внешней стороне бедра. В области ключицы – прижизненного характера, на бедре – уже посмертного. Видимо, когда тело перемещали волоком.
– Да, волоком. А следы на шее? – Елистратов скатал ватку в крохотный комочек.
– След удушения, ярко выраженная странгуляционная борозда на передней и боковой поверхности шеи. Спереди под самым подбородком. Удавление петлей… Все признаки налицо: след борозды вдавлен в кожу равномерно, образует замкнутое кольцо, – эксперт говорил, словно лекцию читал, – пространно и обстоятельно.
– То есть вы хотите сказать, что нападение совершено сзади? – спросил Гущин. – Раз след на шее спереди и сбоку? А что за предмет применялся?
– Достаточно прочный, чтобы задушить. Мы уже говорили там, во время осмотра места, – галстук или шнур от портьер… По характеру следа на шее это нельзя точно сказать.
– Микрочастицы волокон?
– Отсутствуют. Мы обнаружили у потерпевшей Зайцевой следы пыли в волосах и на одежде. И несколько текстильных волокон. Я тщательно все собрал. И отправил коллегам на анализ.
– Признаки изнасилования?
– Отсутствуют.
– И тогда тоже, помнится, ни одна жертва изнасилована не была, – тихо сказал Гущин – то ли Елистратову напомнил, то ли себе. – Либо не успел, либо не захотел.
Да о ком же это он?
– Следы ДНК?
– Есть, хотя не слишком хороший материал для исследований. Лишь бы нашлось, с чем сравнивать… с кем… Обнаружены следы множественных кровоизлияний в лицевых тканях – в области губ, языка, слизистой. В общем, причина смерти потерпевшей – механическая асфиксия. После наступления смерти труп перемещали и производили с ним различные манипуляции. Лицо в области рта испачкано женской губной помадой.
– Разрисовано, – сказал Елистратов. – И?
– Та же по составу, что и в тюбике, найденном рядом с телом, и с образцов, изъятых с надписи на зеркале.
НАДПИСЬ! Катя вздрогнула. Как же это она про надпись-то забыла! Что там намалевали на зеркале в примерочной? «Я здесь. Я вернулся».
Похоже, Гущину и его коллеге из МУРа известно о происшедшем гораздо больше, чем они хотят это показать.
И при чем тут архив Петровки, 38? Речь идет о каком-то старом деле? И отчего они оба так нервничают?
– Я сам еще раз осмотрю там у вас странгуляционную борозду и ее лицо, – сказал полковник Гущин и как медведь неуклюже попер вперед, открывая стеклянную дверь операционной, обдавая их с Елистратовым запахом формалина, спирта, тлена и крови.