Нет, не готовые…
Все еще не готовые…»
Катя взяла мобильный и набрала машинально номер Феликса, а потом только спохватилась: семь часов утра, суббота, мальчишка спит без задних ног – дома у тетки, а может, у подружки, к которой слинял вчера вечером после их ухода из квартиры на Большой Ордынке. Хотела дать отбой, но…
– Доброе утро, это вы? Я по номеру узнал, что это вы, Катя.
Голос у юноши совсем не сонный.
– Доброе утро, Феликс, извини, что так рано… А я решила, что ты как экстрасенс меня засек.
– Я ждал, что вы мне позвоните, вы же сказали вчера.
– Да, хотелось бы встретиться, еще раз обсудить… ну то самое, наше… Когда тебе удобно?
– Сейчас.
– Сейчас?
– Ну вы же звоните, значит, это срочно.
– Не так уж и срочно, нет, конечно, срочно, – Катя заторопилась – нельзя так с ним, а то выйдет еще хуже, чем со стихами Марка… центуриона Марка. – Это важно. А ты где сейчас? Дома?
– Я в университетской обсерватории, вы как от нас уехали, я сразу туда рванул, у нас там наблюдение, я ведь еще до экзаменов в университет почти два года при обсерватории занимался. Собственно, мы тут все закончили, сейчас вот кофе пьем, потом ребята начнут расходиться, а я могу вас подождать, если хотите увидеть обсерваторию.
– Еще как хочу! – воскликнула Катя. Так он еще и звездочет, этот мальчик…
Душ прохладный, чашка кофе, причесаться… волосы собрать или распустить? И платье… Пусть опять белое – это вот короткое с ришелье, открывающее загорелые колени. Нравятся сандалии – пусть будут сандалии, выдержим стиль до конца…
Залитая солнцем утренняя набережная, частника поймать и объяснить ему, как ехать в сторону МГУ до ворот на территорию обсерватории.
Звездочет… надо же, выбрал себе какую профессию… Может, и там, в астрономии, его дар используют для установления контакта с внеземными…
А тут у нас, по нашему делу с потусторонними…
Неужели наше дело с такими вот обстоятельствами дойдет до суда?
Утром выходного дня все дороги свободны – набережная, Воробьевы горы, Мичуринский проспект – все проносится мимо в мгновение ока, и вот уже старый университетский парк, высотное здание МГУ и купол обсерватории, похожий на серебряное яйцо.
Феликс встретил ее на проходной.
– Они сюда позвонили, вас пропустят, покажите свое удостоверение.
Катя расплатилась с частником, показала охранникам удостоверение и вместе с Феликсом пошла по асфальтовой дорожке, обсаженной липами.
– И ты тут всю ночь за звездами наблюдал?
– На компьютере работал, здесь ведь электронный телескоп, своя команда каждый день, а мы студенты, то есть будущие студенты, только учимся, что-то вроде лаборантов.
– И все равно здорово. А ничего такого не случилось ночью? В смысле затмения лунного, метеоритного дождя?
– Нет, – Феликс улыбался. Выглядел он совсем не сонным, не усталым.
Катя посмотрела вверх – купол обсерватории над самой их головой.
– Итак, – сказала она, – я приехала, чтобы… ты сам все вчера слышал, Феликс, когда мы с твоей тетей беседовали.
– Слышал, только я не понимаю, при чем тут все это, вся наша семья.
– Очень сложно ориентироваться в потоке информации тридцатилетней давности, такие дела, как убийство старой балерины Маньковской… их уже невозможно раскрыть. Все утеряно, все концы оборваны. И то тройное убийство в универмаге тоже… Но одна ниточка к событиям сегодняшнего дня все же тянется. Мои коллеги идут обычным путем в своем расследовании, они, то есть мы… мы по-другому не умеем, Феликс. Улики, доказательства и свидетельские показания, еще экспертизы – вот это наш путь. И все равно некоторые вещи остаются непонятными. Чтобы попытаться понять, надо найти другой путь. Мы с тобой в прошлый раз попробовали его найти.
– У меня ничего не вышло, я не знаю, что я видел.
– А почему ты вчера сказал, что это лишило тебя покоя?
– Сам не знаю, мне кажется, все это очень важно, только я не могу понять – что это и где это.
– Может, попробовать еще раз? – спросила Катя.
– А я пытался, но у меня без вас ничего не…
– То есть как это без меня?
– Не знаю, могу сказать только, что ваше присутствие мне необходимо.
– Слушай, Феликс, может, тебя в универмаг отвезти и там ты сможешь лучше…
– Нет, нет, вы не поняли, Катя. Эта нить есть, я ее чувствую, осязаю, но она проходит через вас. Это дело универмага, вы его очень лично воспринимаете, возможно, потому, что сами пережили в этом здании в детстве… та ваша психологическая травма… универмаг все обострил, усугубил и заставил вас вспомнить. Это и есть нить, мост… Знаете, мне иногда снится, – Феликс облизнул губы, – я иду по мосту высоко-высоко ощупью, в темноте – два каната. Один под ногами, за другой я держусь, так вот я… место для меня сейчас не так важно, мне нужно чувствовать тот канат под рукой, чтобы не оступиться.
Катя смотрела на серебристый купол обсерватории.
– Звезды хорошо видно в электронный телескоп? – спросила она. – Мне порой кажется, что их вовсе нет, в городе их не рассмотреть толком из-за смога. А потом смотришь, словно кто-то ярких гвоздиков понатыкал… Сядем, Феликс?
Они сели на парковую скамью в тени липы.
– Взять тебя за руку?
– Можно я сам вас возьму? – Он сжал ее кисть своими тонкими пальцами. Закрыл глаза.
Катя наблюдала за ним. Паренек смахивал на хамелеона, утратившего все свои цвета. Что-то белобрысое, бестолковое и нежное, наверное, все же подвирающее… Все они в этом возрасте врут, стараются обратить на себя внимание старших женщин.
Время пошло. Воробьи чирикали в зеленой листве.
Мимо по аллее проехал велосипедист.
Время… Катя постаралась представить себе песочные часы, как узкий золотой поток изливается…
Время… место…
Единство места и времени…
– Лифт поднимается, – неожиданно сказал Феликс глухо. – Я его слышу. Вот он остановился.
– Лифт универмага?
– Да… нет… это не тот, другой…
– Какой другой? Там только один лифт на черной лестнице, я сама видела, я помню…
Он неожиданно сжал ее пальцы крепко, до боли.
– Глина осыпается… он пытался выбраться оттуда, но не смог… Скользкая глина… эта яма… карьер… там везде вода и листья, желтые листья плавают…
– Феликс, о чем ты говоришь? Что за листья? Что за вода? Где это? – Катя боялась тормошить его, если и правда он сейчас в трансе, то его нельзя трогать, опасно.
– Это в лесу… я не знаю, что это за место… это в лесу, но недалеко, совсем недалеко от дороги… там пруды, и туда приходят… дети приходят, девушки – студентки… Там есть танцплощадка…
– Так это не лес, а парк?
– Там никого нет… только листья шуршат под ногами… Камень в воздухе, осторожно!! – Феликс взвизгнул. – Еще один, обломок кирпича… там кровь… И еще один камень… Я ничего больше не вижу… слепота…
– Феликс, ты слышишь меня? Нам лучше закончить. – Катя не на шутку встревожилась, увидев, как лицо его из бледного становится синюшным. – Феликс!
– Камень разбил ему висок… там в воде тело… тело плавает лицом вниз… тонет, опускается на дно… Листья шуршат, кто-то бежит прочь… кто-то убегает… деревья мешают, я не вижу…
– Феликс, кто убегает? В прошлый раз ты говорил о каком-то ребенке…
– Да, так похожем на вас.
– На меня?!
– Милая моя, хорошая, открой мне дверь… ручку поверни там, внизу… там, внизу, ручку поверни вправо… Да открой же ты дверь! Открой мне эту чертову дверь, я подыхаю тут!!
Феликс разжал пальцы. Его голос… нет, совсем не его голос звучал сейчас… Катя почувствовала, как сердце ее… Это как волна – накрыла вас с головой и наполнила ваши легкие илом и пеной.
Сквозь шум этой призрачной волны, разом перекрывшей шум города, до нее донесся слабый, прерывистый голос Феликса:
– Похожем на вас… только старше.
Глава 44 ТО, ЧЕГО НИКТО НЕ ОЖИДАЛ
Напрасно Катя решила, что в субботний выходной раскрученный маховик уголовного дела несколько замедлит свой ход.
Полковник Гущин, к вящему недовольству семейства, быстро позавтракав, уехал с дачи в восемь утра и уже ровно в девять открыл свой кабинет в управлении розыска, самым внимательным образом еще раз просмотрел оперативно-разыскные материалы по делу о мошенничестве с квартирами в Люберцах, по которому проходила обвиняемой Ксения Зайцева. Он искал, не мелькнет ли в материалах дела еще какая-нибудь знакомая фамилия из «тех списков», кроме фамилии Евы Комаровской.
Затем он сделал пару звонков судмедэкспертам, которые тоже не отдыхали в выходные, и отправился в МУР к Елистратову.
Тот тоже приехал прямо с дачи (вырваться ему оказалось легче, потому что жена его и дочки еще в начале июля уехали в Турцию, а на даче заправляла хозяйством старуха-теща) и вызвал «на сутки» весь отдел убийств в полном составе. Когда Гущин открыл дверь знакомого кабинета, там только-только кончилась оперативка.
Тот тоже приехал прямо с дачи (вырваться ему оказалось легче, потому что жена его и дочки еще в начале июля уехали в Турцию, а на даче заправляла хозяйством старуха-теща) и вызвал «на сутки» весь отдел убийств в полном составе. Когда Гущин открыл дверь знакомого кабинета, там только-только кончилась оперативка.
– Какие новости? Привет. Есть чего попить холодненького? – Гущин уселся в свое любимое кресло у окна. – Давай теперь ты хвались.
– Львова мы нашли, – сказал Елистратов, – Львов Станислав… освобожден из мест заключения… возможные связи… адреса…
– И где же он обретается? В Москве?
– Угу. На Хованском кладбище.
– Вот те на! Помер, что ли? Когда?
– Не поверишь – восьмого марта этого года. Как раз в тот самый день, когда нашу балерину на тот свет отправили, только с разницей в три десятка лет.
– Вот черт, а причина смерти?
– Инсульт. Он в Южном Бутове комнату снимал у одного своего дружка по тюрьме, тот раньше освободился. Вот тут рапорт участкового. Видимо, выпивали они с дружком, и переборщил он, здоровьишко-то за такой срок тюремный ни к черту. Жена приятеля «Скорую» вызвала, только все без толку.
– Сам двоих на тот свет отправил, по нашим делам под подозрением ходил и вот… Как-то странно все это. Чего они все умирают-то? Кого ни возьмешь с этим чертовым универмагом – все уже там. Вроде и не старый еще этот Львов.
– Можно вычеркивать из списка… из нашего третьего сегодняшнего списка. А по тем двум… Знаешь, Федь, я сегодня ночью практически не спал, – Елистратов был серьезен, – и знаешь, о чем думал?
– Знаю, я сам об этом постоянно думаю, – Гущин тоже был серьезен. – Оказались мы с тобой тогда в первый наш рабочий день там… Принесла же нас нелегкая туда!
– Там – это где? – раздался с порога негромкий, но очень внушительный голос.
Они оба обернулись и увидели обладателя голоса – невысокого, сухощавого, в отлично сшитом костюме и с папкой из дорогой кожи в руке.
– Полковник Ануфриев собственной персоной, – Гущин развел руками. – Здравствуйте, а мы вас только в понедельник…
– Не захотел откладывать. – Полковник Ануфриев обменялся с ними крепким рукопожатием. – И даже дело вам привез, знал, что вы тут сегодня оба допоздна работаете в тесном взаимодействии.
– Ну да, разведка доложила, – усмехнулся Гущин.
– Мы не совсем разведка, то есть практически мы больше, чем разведка.
– Ну да, и не совсем ФСБ, больше, чем… Этакий симбиоз функций, возможностей и средств, – Елистратов вздохнул.
– И технологий, – улыбнулся Ануфриев, – нынче никуда без технологий и, как это сейчас говорят наши молодые политики – без инноваций.
– Вам знакомо дело Замоскворецкого универмага? – спросил Елистратов.
– Читал, что в газетах понаписали, правда, без подробностей. Это вы хорошо сделали, что не дали информации утечь. А по тому прошлому эпизоду… о чем меня Федор Матвеевич просил узнать, – мы вам предоставили все имеющиеся у нас материалы…
– Да там только одна справка и список фамилий!
– Тогда в восьмидесятом году дело уже изначально посчитали висяком. Но висяком опасным: кровавый маньяк в советской столице всемирной Олимпиады… Попади такие материалы в зарубежную прессу… Правильно сделали тогда, что сразу уничтожили все бумаги. И заметьте – столько лет прошло, а ничего не всплыло нигде – ни по телевизору, ни в Интернете, ни в газетенках.
– Зато всплыло в магазине – в двух отделах, на двух этажах во всех деталях воспроизведено, – заметил Елистратов.
– Ну, уж это вам разбираться, уголовному розыску – что, как, почему и каким образом. Я, собственно, совсем по другому вопросу. Как я и сказал уже по телефону – есть еще одно дело, косвенно связанное с Замоскворецким универмагом.
– И какого сорта эта связь?
– Ну, скажем, место… действия.
– Место? А что за дело?
– Вот, – Ануфриев открыл папку и достал документы. – Оставить не могу, читайте здесь. Ксерокопий никаких. Просто информация. Если коротко изложить суть – это материалы проверки факта пропажи ценного груза, отправленного с Гознака в августе… Можете вспомнить, кстати, кто из вас что делал в августовский путч?
– Это в каком году-то? В девяносто первом, что ли, я уж забыл, – Гущин усмехнулся.
– Я в Кисловодск с семьей приехал, в наш санаторий на горе. Последний раз тогда полна коробочка собралась из всех республик, из всех республиканских МВД ребята. Сидели у телевизора сутками, – Елистратов покачал головой. – Но тогда быстро как-то все кончилось, все в штаны наложили, в смысле все стороны противоборствующие.
– Вот так. А кое-кто в это самое время, в предпоследнюю ночь путча, сделал себе состояние, – Ануфриев пододвинул к ним документы. – На территорию Гознака в ту ночь пригнали семь инкассаторских машин. И нагрузили золотом и платиной. На военном аэродроме, не будем называть каком, ждал уже грузовой борт. Так вот шесть машин приехали на аэродром. А одна затерялась в пути.
– Как это затерялась? Непонятно.
– Тогда все происходило не так, как в обычный день, в обычный рейд по транспортировке ценного груза. Сотрудники… их никто не проверял, просто разместились по трое в машине, охраны никакой – все в дикой спешке. На улицах – толпы, танки, баррикады у Белого дома и все такое… Самый выгодный момент кто-то выбрал, такой один в сто лет выпадает… Даже завидно, честное слово, – Ануфриев усмехнулся. – Когда одна из машин не прибыла на аэродром, конечно, начали звонить на Гознак… Но не в милицию, не к нам… Тогда был такой хаос полнейший в смысле принятия решений и вообще реакции на текущие события… Короче, кое-что прояснилось только через сутки.
– Что же прояснилось?
– На Гознак явились трое инкассаторов, сопровождавших ту самую машину. Все трое избитые и окровавленные. Вот тут их фамилии: Раков Дмитрий, Ванин Сергей и Луценко Богдан. По их словам, на Александровской площади рядом с Замоскворецким универмагом на их машину было совершено вооруженное нападение. Их остановили люди в масках, ехавшие на двух машинах, вооруженные автоматами. Инкассаторы сказали, что, опасаясь за свою жизнь, сразу же вышли из машины, бросив груз на произвол судьбы, просили их не убивать. Их связали, избили, запихнули в иномарку и куда-то повезли. Очнулись они, мол, в каком-то то ли гараже, то ли сарае, и целые сутки у них ушло на то, чтобы выбраться оттуда – это оказалось за городом – и добраться до Москвы.
– Универмаг в десяти минутах ходьбы от Гознака и Монетного двора, – сказал Гущин. – Что же, их засада ждала?
– Начальная проверка показаний проходила в сложных условиях – путч, почти революционная ситуация в городе, – Ануфриев нахмурился. – КГБ чуть ли не сразу начали расформировывать… Так что претензии вы мне тут не предъявляйте, понятно? Я и так согласился помочь.
– Да мы ценим, ценим, – Гущин выставил открытые ладони вперед. – Не боги горшки обжигают, понимаем.
– Синяки и побои у всех троих оказались настоящие, – Ануфриев хмыкнул. – Там вот справки освидетельствований, собственно, этим одним все их показания и подтверждались… Вся эта их липа…
– Липа?
– Целая машина, груженная золотом и платиной, как в воду канула – никаких следов. Ну а потом эту эпопею с отправкой ценного груза на аэродром замяли там, наверху. Инкассаторские машины вернулись… шесть вернулись на Гознак… насчет седьмой там, наверху, сделали вид, что ее просто в принципе не существовало. Парням крупно повезло.
– Но ваша-то контора что, это дело о пропаже золота и платины так и бросила нераскрытым?
– К нам поступили материалы довольно поздно – чуть ли не в конце осени, когда все устаканилось. Кое-какие меры мы, естественно, приняли, наблюдение там и все такое…
– Вы подозревали инкассаторов в инсценировке?
– А кого ваши подозревали в том знаменитом деле в Сибири об ограблении инкассаторов на несколько миллионов? Конечно, тех, кто такой груз сопровождает. Сказки про нападение и засаду – это потом. Сначала все просто. Но в том нашем случае все оказалось гораздо сложнее. Или они были умнее, чем мы думали.
– Никаких зацепок на причастность?
– Никаких. Все трое вели себя очень осторожно. Потом с Гознака все были уволены.
– Но ведь и этому делу не один десяток лет, – заметил Гущин. – И вообще при чем тут Замоскворецкий универмаг? Хотя… подождите, подождите, как там фамилия второго инкассатора – Ванин Сергей? Ну-ка, где наш список?
Елистратов включил ноутбук и повернул экраном. Замечание насчет «технологий» задело его, и он не хотел доставать из ящика стола простые бумажки.
– Ванин… Ванин Сергей… электрик… проверялся по делу об убийстве Маньковской и делу об убийстве в универмаге.
– Вот именно, – сказал Ануфриев. – У нас тут аналогичные сведения проверки. Этот самый Ванин – в молодости в восьмидесятом – электрик ЖЭКа, обслуживающего жилые дома в районе, непосредственно примыкавшем к территории Гознака. Через десять лет он сменил профессию, стал работать в службе инкассации Монетного двора.