Но Марк опередил ее.
– Не надо никуда звонить, детка. – Кровь из раны на бедре пропитала его штанину, но он, казалось, уже не замечал этого.
В руках его был пистолет и дуло… крохотная черная дырочка…
– Обойдемся без твоих ментов. – Он тяжело дышал. – Я понял, что ты кое-что знаешь по вопросу, который меня крайне интересует. И ты сказала не все. Говори… выкладывай все про ту машину.
– Никакого гаража под универмагом нет.
– Неужели?
– Если он и есть, то в другом месте. – Катя помогла Василисе Краузе подняться на ноги.
– В каком это другом?
– Убери пистолет. Мне наплевать на инкассаторскую машину, я должна доставить вот ее, – она кивнула на распростертую на полу Комаровскую. – Она убийца, Марк.
– Говори все, что знаешь про ту машину, иначе… иначе я ее здесь прикончу. – Марк поставил на грудь Комаровской ногу и взвел курок. – Не веришь мне? Считаю до трех. Раз…
– Марк, не смей! Это дело… мы должны, обязаны раскрыть его до конца… это преступление… тридцать лет ведь прошло, и потом повторилось… Почему она? Я видела сейчас все своими глазами, но я не понимаю… Почему она этот чертов имитатор? Почему Комаровская?!
– Два… есть опасность ничего так и не узнать, детка… три…
– Марк! Если инкассаторскую машину действительно спрятали, то не здесь, гараж, возможно, в Партийном переулке, старое здание, строил тот же самый архитектор… и там другой вход в спецзону!
– Лжешь?
– Я могу ошибаться, но я не лгу, я так думаю, понимаешь?
– Хорошо, ладно.
Марк рывком поднял с пола Комаровскую.
– Слушай ты, хорош прикидываться, у меня времени нет, – он взял ее за подбородок. – Надо же, сколько ножиков припасла, разложила…
– Зачем вы все это сделали? Почему? – спросила Катя.
Комаровская посмотрела на нее, потом на Василису… Взгляд ее уплывал – куда-то туда, в темноту, словно она видела там кого-то, скрытого от них…
– Ты тоже говорить не хочешь, тварь? – Марк убрал пистолет и нагнулся за ножом. – Я не менты, это они с тобой полгода следствие рассусоливать станут, а у меня времени нет… Говори все!
И он с размаху и вроде не очень сильно полоснул ее ножом по открытой ладони. Комаровская взвизгнула, забилась в его руках, а он приставил нож к ее щеке.
– Щас в момент так рожу разрисую, – прошипел он. – Ну?
– Это не я, это все он… это он! Это он тогда их всех убил!
Голос Комаровской сейчас был каким-то другим… жалобные детские нотки проскальзывали в нем, и интонация… она тоже смахивала на детскую… Кате стало страшно.
– Кто он? – спросила она.
– Матвей…
– Маньковский?!
– Матвей, Поляк… мой дядя, – Комаровская прижала окровавленную ладонь к своим губам. – Он знал, как сюда войти ночью… Августа ему рассказала про лестницу и про зеркало… мы ходили сюда с ним, когда тут все закрывали… мне было тогда тринадцать и я… он был моей первой любовью… а вы знаете, что такое любовь?
– Вы забирались в универмаг по ночам? Зачем?
– Брали что нравится, но понемножку… А потом однажды днем в марте… Августа позвала меня к себе домой, и он пришел… вы знаете, что такое любовь? Мне было тринадцать лет, а он был старше, и он был мужчина… мы забыли об осторожности… в ее спальне, на ее кровати, на шелковом покрывале… А она вошла и застукала нас… Понимаете, она нас застукала, старая собака, она начала орать, что Матвей подонок, что я малолетка и что она все расскажет моим родителям… и тогда он… он схватил ее за горло… он задушил ее, а я…
– А в универмаге, потом, уже летом, в этом универмаге?
– Он убил их здесь, всех троих… и после все мне рассказал… Ему нужен был слушатель… а я всегда слушала его, когда он говорил… и это было только нашим… нашим, сокровенным, понимаете, он делился со мной… я восхищалась им и так живо все себе представляла, словно это я сама сделала… словно я была здесь вместе с ним, – Комаровская обвела взглядом огромный торговый зал. – Он говорил тогда, что это такой кайф… жизнь, чужую жизнь держишь в своих руках и делаешь с ней что захочешь… отнимаешь, забираешь себе… кайф, он не врал мне, он все всегда мне рассказывал. А потом понял, что я знаю слишком много и мне всего тринадцать лет… и он попытался избавиться и от меня. Но я ему не позволила. Я всегда помнила, что он сделал с теткой Августой на моих глазах там, в ее спальне… Я ему не позволила. Я сама расправилась с ним.
– Вы его убили?!
Комаровская не ответила.
– Где Маньковский? Он ведь пропал без вести? – Катя подошла к ней вплотную. – Где его тело?
– Там, где его уже никто никогда не найдет.
– Все, мое время вышло, пора кончать, – Марк вроде бы и не сильно ребром ладони ударил Комаровскую в шею, и она, поперхнувшись фразой, как сноп рухнула на пол.
– Марк!! – закричала Катя.
– Что орешь? Я ее просто вырубил, потом очухается… Теперь твоя очередь, пани Катарина, давай показывай, где тот гараж в Партийном переулке. – Он взвалил Комаровскую себе на плечо. – Что стоишь как статуя? Я беру эту тварь, а ты эту дуру в охапку, – он кивнул на Василису. – И сматываемся отсюда.
И он со своей тяжелой ношей на плече ринулся вниз, на первый этаж. Не к двери-зеркалу, не к подъемнику, а вниз.
Грохот стекла…
Когда Катя спустилась, помогая Василисе, нетвердо державшейся на ногах, они увидели, что внутреннее стекло витрины разбито.
– Быстро, сейчас сюда охрана приедет! – Марк стоял в витрине, как странный, невиданный манекен.
То старое пианино с пожелтевшими клавишами между раскрытыми клетчатыми зонтами… Марк ударом ноги опрокинул его, и оно с грохотом и звоном высадило огромное внешнее стекло Замоскворецкого универмага!
Осколки на сером асфальте… Красные тревожные огни сигнальных датчиков…
– Быстро в машину!
Черный «Мерседес» – тот самый, шеинский, припаркованный у самых дверей. Марк открыл вместительный багажник и положил, запихнул Комаровскую туда, захлопнул крышку.
Потом сел за руль. «Мерседес», визжа тормозами, развернулся на площади под светофором и мимо Монетного двора, мимо казарм… А навстречу уже летели по Александровской улице, воя сиреной, машины вневедомственной охраны.
Сонная площадь, желтый свет светофора, маленький сквер и тихий кривой переулок. А вокруг гигантские офисные здания – бывшие заводские корпуса. Всего пять минут езды по ночной Москве, а в подземных лабиринтах спецзоны, где никогда не случается пробок, наверное, еще меньше.
– Ну и где этот гараж?
– Вот он, – Катя показала на маленькое двухэтажное кирпичное здание с заколоченными фанерой окнами и ржавой крышей, притулившееся сбоку к бывшему механическому цеху, а ныне мебельному магазину. – Я не знаю точно, но мне кажется, что это и есть то самое место, Марк.
Они вышли втроем.
– Меня ноги не держат, – прошептала Василиса. – Я боюсь… не бросайте меня.
Катя подставила ей плечо. Марк возился со старой дверью, заколоченной досками, отодрал их и снова пинком ноги…
Дверь сорвалась с петель. В нос ударил запах гнили и пыли, плесени и еще какая-то вонь…
Все, что осталось от старого гаража фирмы «Ригли и Хоппер», переоборудованного затем в райкомовский гараж, а потом просто в заводской склад…
Ржавое железо, разобранные станки, чугунные болванки, моторы, бетонные стены боксов, ремонтные ямы…
– И где же это? – Марк включил фонарь, прошел вглубь. – Тут просто помойка, старая помойка… солгала, значит, мне?
– Я не знаю точно, я просто подумала… Этот старый гараж строил тот же архитектор, что и универмаг, и он создал подземные сооружения, тут все связано, и здесь еще один вход в спецзону.
– Обманула меня, солгала! – Марк в ярости топнул ногой и…
Грохот, треск… Рухнули старые перекрытия, и в клубах пыли и известки, изрыгая проклятия, он провалился в тартарары…
– Марк! – крикнула Катя.
Огромная зияющая дыра в полу.
Цепляясь за гнилые доски и штукатурку, она заглянула вниз…
– Марк, ты цел? Сейчас мы тебя вытащим!
– Посвети фонарем!
– Марк, ты ничего себе не сломал?
– Брось мне фонарь!
Катя бросила фонарь, он стукнулся о бетонный пол, вспыхнул и…
В центре бетонного бокса прямо перед Марком, поднявшимся на ноги, стояла инкассаторская машина – броневичок кофейного цвета с пуленепробиваемыми стеклами.
Марк Южный подошел и оперся на ее капот.
– Хелло, бэби, – произнес он. – Вот ты и нашла своего папочку.
На глаза Кате попался моток троса, и они вместе с Василисой вытащили его из кучи металлолома, размотали и опустили в бетонный бокс.
Но прошло еще, наверное, бог знает сколько времени, пока голова Марка не возникла над краем провала.
– Там тоннель по уклону вверх и железные ворота. Въезд-выезд наружу где-то между заводскими корпусами, – сказал он, вылезая. – А ты оказалась права.
– У тебя кровь идет, тебя надо перевязать, – сказала Катя.
– И честна со мной. Подожди, порез – это пустяки, – он взял Катю за кисть. – Я о другом. Как поступим?
– И честна со мной. Подожди, порез – это пустяки, – он взял Катю за кисть. – Я о другом. Как поступим?
– Как договаривались там, в универмаге.
– А может, по-другому? Может, поладим?
– Отдай мне Комаровскую, Марк.
– Может, все-таки поладим, а? Ты мне подходишь, детка, – он заглянул в Катины глаза. – Я это сразу понял, как только увидел тебя. Мы всегда сможем договориться, а это и есть залог счастья. Там, – он кивнул вниз, – того, что в машине, хватит на всю жизнь.
– Машину сначала надо забрать и вскрыть, это же сейф на колесах.
– Сомневаешься, что я это смогу?
– А как потом станем делить? – Катя смотрела на него.
– Поделим честно. И уедем – только ты и я. Эту жабу рыжую, что в багажнике, я пристрелю, возьму еще один грех, но она больше никому не доставит неприятностей, никого не убьет. А Василиска… а ты к Шеину вернешься, – Марк обернулся к Василисе Краузе. – Кстати, передашь, что я у него больше не работаю. Уволился по собственному желанию. Мы уедем, весь мир перед нами с такими-то деньгами, с этими драгметаллами… Одесса моя мама… А там Париж, Ямайка, Каймановы острова. Только ты и я, решай, пани Катарина.
Катя вынула руку из его горячих ладоней.
– Что, компания не подходящая для капитана милиции? Вор и убийца… Если твои узнают, от какой доли в золоте ты отказалась, скажут, спятила… такой шанс один раз в жизни выпадает, детка. А твои менты тоже не ангелы с крыльями.
– Я забираю Комаровскую, Марк.
Он смотрел на Катю долго, словно пытался запомнить ее лицо.
– Ладно, – произнес он, – мы сами кузнецы своего счастья. Вот, держи, – он сунул в руку Кате брелок с дистанционным пультом от роскошного шеинского «Мерседеса». – Эта кнопка двери открывает, эта двигатель запускает, а эта от багажника с его содержимым. Об одном прошу – дашь мне два часа форы. Пока доедете, пока эту тварь оформите на задержание…
Он взялся за трос, чтобы снова спуститься вниз, к кладу.
– Как же ты выберешься, там же ворота?
Ей так не хотелось… было безумно жаль, что он уходит, исчезает вот так – спускаясь в подземелье, точно в могилу.
– За меня не волнуйся… Прощай, пани Катарина… Точно не передумаешь?
– Нет, Марк. Так, как ты хочешь, я не могу.
– Прощай… А впрочем, не знаю, может, и пока… Если все же книжку сварганю… пришлю на отзыв… И гранатовый браслет за мной… подарок с Каймановых островов!
Это донеслось уже снизу, из подземного бокса. Дальше Катя уже не расслышала.
Они с Василисой вышли на воздух. Над заводскими корпусами брезжил рассвет.
– Я такую тачку не умею водить, – Катя нажала первую кнопку на пульте, открывая двери шеинского «Мерседеса».
Опять открывая все закрытые двери…
– Я умею, я сяду за руль. И знаешь, давай теперь на «ты», всегда на «ты». – Василиса Краузе вытерла тыльной стороной ладони лицо – грязное, все в пятнах пыли и разводах от слез. – Ты меня спасла от смерти. Я у тебя в неоплатном долгу.
Мощный мотор тихо зарокотал, и «Мерседес», плавно развернувшись, взял курс на Никитский переулок, увозя их двоих… троих…
В это утро жара в Москве кончилась, пришли проливные дожди.
Глава 55 СКЕЛЕТ И ПЕРСТЕНЬ
Среди дождей и высокой влажности почти тропического лета…
Под зонтами, шлепая по лужам…
Слушая ночами, как тяжелые капли барабанят по стеклам…
По мокрой листве и глянцевому асфальту…
С трудом вспоминая ту, прежнюю жару, сейчас представлявшуюся мифом…
Тайны подземелья…
Страх ночи…
И свои приключения…
Они все вместе двигались вперед.
Катя, Гущин, Елистратов и она…
Еву Комаровскую держали в следственном изоляторе Петровки, 38. В одиночной камере, и надзиратель каждое утро и каждую ночь открывал крохотную форточку в узком окне под самым потолком, забранным решеткой и сеткой.
Свежий воздух и вопросы, вопросы, допросы, допросы…
Катя… Она ездила на Петровку, 38, конечно же, ее вызывали, и несколько раз Катю сопровождал сам начальник областного уголовного розыска полковник Гущин.
– Это чтоб ты не очень зазнавалась, – бурчал он в машине. – На Петровке и так ребята про тебя спрашивают, я уж замучился отвечать. Взяла в одиночку такую… даже и не знаю, как эту Комаровскую назвать… Личное задержание, так всем и отвечаю, а они с вопросами лезут – опера в основном, – замужем ты или нет, интересуются.
В этот раз ей позвонил Елистратов и попросил приехать. И Катя отправилась на Петровку в МУР одна.
– Она хочет вас видеть, – сказал Елистратов после обычных приветствий. – Настаивает на личной встрече с вами.
– Она виделась с Феликсом? – спросила Катя.
– На очной ставке.
Елистратов умолк на секунду, словно подбирая слова…
А Катя вспомнила, как две недели назад вот тут же в кабинете он положил перед ней на стол фотографию, и Катя сначала на ней никого не узнала – две девочки лет тринадцати и четырнадцати, явно сестры – в болоньевых куртках с капюшонами и высокий светловолосый парень… чем-то неуловимо похожий на Феликса, только намного красивее – ясноглазый, мускулистый, с ямкой на подбородке. Он выглядел намного старше девчонок-школьниц, улыбавшихся в объектив фотоаппарата. Все трое стояли на каком-то мосту – кирпичном, полуразвалившемся, перекинутом через узкий канал в каком-то парке.
– Сестры Комаровские – Ева и Кристина, Кристина-старшая, мать Феликса, она сейчас в Канаде замужем… А это вот и есть Матвей Маньковский, – Елистратов закрыл пальцем лицо парня на фото. – Снимок этот Феликс нашел под обложкой семейного альбома… Уже не знаю – до того звонка тебе или после… Утверждает, что это место… его могилу… он отыскал при помощи ясновидения… Не знаем, что и думать… Экстрасенс – свидетель… Проще нам в протоколе записать, что он узнал это место по этой вот фотографии, которую сам же нам и отдал. Так суду понятнее и хлопот меньше. Это ж Царицыно… парк, пруды, правда, там сейчас дворец-новодел, но то место сохранилось таким, как и тридцать лет назад.
А потом был дождливый день, и они приехали в Царицынский парк – оперативные машины МУРа, эксперты-криминалисты, следователь прокуратуры и она… Ева Комаровская… Уже для проведения следственного эксперимента.
Дождь лил как из ведра, и территория парка опустела, а они шли под зонтами – мимо помпезного дворца, выстроенного на месте старого пепелища, мимо прудов с черными лебедями, по кирпичному мосту, мимо каналов, вековых лип, зарослей кустарника, беседок, строительного мусора, еще не везде убранного, бетонных труб, что укладывали в старом парке, ремонтируя дренажную систему, мимо поляны возле главной аллеи, где когда-то была танцплощадка и куда стекалась вся праздная молодежь.
Елистратов очень уверенно вел оперативную группу, потому что это был повторный выезд на место – уже следственный эксперимент. А труп… труп достали из оврага с водой еще раньше, когда Феликс-ясновидец привел их на эту поляну в старом Царицынском парке.
Впрочем, трупа как такового уже тоже не было, только скелет, пролежавший десятки лет в заболоченной яме. Его извлекли и…
Катя до следственного эксперимента читала заключения экспертиз: скелет мужчины приблизительно двадцати – двадцати пяти лет, причина смерти – травмы черепа в области лобной и височной долей. Из одежды сохранился лишь один ботинок и брючный ремень, да еще серебряный католический крестик, его отыскали водолазы. Дно в овраге было не таким уж и глубоким, но вот края – крутые, скользкие, глинистые, они не изменились со временем…
Ничего не изменилось, только плоть распалась и стала водой и глиной.
Но для экспертизы ДНК и это не помеха. Катя читала заключение экспертов: по проведенным исследованиям было установлено родственное тождество образцов. Образцы для сравнения брались как у Евы Комаровской, так и у ее племянника Феликса.
Матвей Маньковский… и мертвец, обнаруженный в овраге с водой, приходился им кровным родственником.
Но там, на месте во время следственного эксперимента, Ева Комаровская так и не рассказала им, что же произошло тут в глубине парка тридцать лет назад. Только заглянула на дно оврага.
Никаких желтых листьев… зеленая сочная листва…
Рядом обнаружились руины кирпичной екатерининской беседки… Кругом до сих пор валялся битый кирпич… Несколько камней водолазы подняли и со дна ямы-могилы.
Все это Катя вспомнила, пока Елистратов выдерживал короткую паузу, подыскивая слова.
– Не лежит у меня сердце к этому Феликсу, – произнес он медленно. – Вроде здорово помог нам… Но она же все-таки его тетка, растила его все эти годы, как мать… Она самый близкий ему человек, хотя и чудовище, может, сумасшедшая, с травмированной с самого детства психикой – это экспертиза и суд разберут, но она его родная кровь… А он ее сдал, ради того, чтобы прослыть экстрасенсом… Я и правда не знаю, как к ним относиться – к родственникам, которые догадываются… когда они догадываются обо всем и доносят, сдают…