Чтобы задобрить сестру и просто перевести разговор, Лиза начинала расспрашивать о детях.
Разговоривая с сестрой, Лида раздражалась всегда. Даже не раздражалась, а злилась. Потом ей было неловко и стыдно – ну что она так, в очередной раз, припустилась на Лизу? Кому она, в сущности, мешает, кому делает плохо? Живет как хочет, никого не трогает, помощи не просит.
Позже поняла – внутри давно зрело неприятное чувство, что сестра живет одиноко и, в сущности, никому не нужна. Отдельно от ее огромной семьи. Оправдывала себя, что и ей, Лизе, не нужен никто. Но совесть точила. Завела разговор о переезде Лизы в Москву.
Та и слушать ее не стала – заверещала так, что невозможно было ее перебить. Не обсуждается. Точка. Здесь все свое, родное. А квартира? А мамочкин комод? А папино кресло? Нет, и оставь меня в покое! Пожалуйста! Навсегда. Просто – оставь. Эта тема – табу!
«Я ведь ничего у вас не прошу!»
Пугалась таких разговоров очень.
И все это было чистейшей и самой правдивой правдой – Лиза не попросила помощи ни разу и ни по какому случаю. Впрочем, какие там случаи? Жизнь ее текла так размеренно, так однообразно, словно заказано было откуда-то сверху: эта милая, тихая и одинокая женщина так и проживет свою скромную жизнь – без потрясений, страстей, ярких вспышек, обязательных безумств, случающихся в жизни любой, ну, или почти любой женщины, переживаний любого толка и разочарований в чем бы то ни было.
Ее все устраивало, она была всем довольна. Казалось, одиночество ее совсем не тяготит, а даже наоборот – оно ей приятно и необходимо. Она так привыкла к своей монотонной, непритязательной одинокой жизни, что любое действие, самое обыкновенное для обычного человека, например поездка к сестре в Москву, двухнедельное пребывание в шумной семье, расценивала как катастрофу, переворот или повинность – надо так надо. В конце концов, Лида – единственный родной человек. Обидеть ее нельзя. Невозможно!
Лида всегда была в хлопотах – вытаскивала что-то из холодильника, ожесточенно терла кастрюли после вечерней каши, до скрипа оттирала содой чайные чашки и простирывала в раковине кухонные полотенца.
– Сядь наконец! – просила ее сестра. – Ну давай поговорим, повспоминаем!
Уставшая Лида раздражения не скрывала:
– Да о чем, господи? В сотый, нет, в тысячный раз – про нашу дурацкую школу, про дачу в Ольгино, про эвакуацию? Сколько можно, боже мой! Ну, неужели тебе все это приятно? Про мамину болезнь, про «папочкины страдания»? Про то, как было в квартире невыносимо холодно и ты заболела воспалением легких? Лиза! – Она бросала кухонное полотенце, присаживалась на табуретку, тяжело вздыхала и укоризненно смотрела на сестру. – Ну сколько же можно? Ведь все это такая тоска, такая печаль! Разве надо по сотому разу все это мусолить? Да и потом, – тут она прибавляла голосу, – у меня столько хлопот! Что просто не знаю, как со всем этим справиться. А ты, – она безнадежно махала рукой, – да что ты там… понимаешь… во всем этом! Ты же у нас… привыкла жить для себя!
При этих словах Лиза вздрагивала и начинала плакать.
– Вот и поплачь! – с каким-то садизмом кивала сестра. – Поплачь, дорогая! Что тебе еще делать?
Это было, конечно, жестоко. Совесть потом мучила сильно. Но скрыть раздражение и усталость было так сложно, что, наверное, не стоило и стараться. Тем более с Лизой все проходило. Обиды ее к утру испарялись – как и не было. К завтраку она вставала в хорошем настроении и бестолково толкалась на кухне, опять всем мешала. Птичка божья, одно слово!
И Лиде в который раз становилось стыдно.
Глава семьи по-прежнему относился к свояченице пренебрежительно – ну, есть и есть такой родственник, куда денешься. В конце концов, терпеть ее не приходилось долго – та приезжала максимум на две недели пару раз в год.
Однажды Лиза осторожно спросила сестру – та была, кажется, вполне в сносном настроении:
– Лидочка! А твоя жизнь с Алексеем? Ты никогда ни о чем не жалела?
Лида усмехнулась:
– Понимаю, о чем ты. То, что Алеша человек из другого теста, мужик деревенский, гораздо проще нас, «графьев», да? Мы ведь интеллигенция, да? Голубая кровь, белая кость! Ну, по крайней мере, ты так считаешь?
Лиза осторожно кивнула.
– Да о чем ты? – покачала головой сестра. – Мы женаты тысячу лет. Прошли через всякое. Трое детей. Приноровились к друг другу, привыкли. Знаешь, что в семье главное?
Лиза, разумеется, быстро замотала головой:
– Откуда мне знать, что ты?
– Главное, Лиза, почаще думать о других и пореже – о себе. Тогда и получается то, что называют семьей. Понимаешь? Ну, отодвинуть свои хотелки, свои обиды, свои привычки. А потом, – она задумалась, тяжело вздохнула и посмотрела в окно, – чего говорить! Жизнь-то почти прожита. И не самая плохая, думаю, жизнь! А Леша, – тут она оживилась, – Леша ведь совсем не плохой, поверь! Да, простоват. Груб бывает. Незатейлив, можно сказать. Но… понимаешь ли… В семье не это ведь важно!
– А что? – тихо и осторожно спросила сестра, радуясь, что интимный разговор, на который она почти не рассчитывала, наконец состоялся.
– Совсем другое, – засмеялась Лида, – совсем! Доверие, что ли. Жалость друг к другу. Привычка. Общее всякое – дети, разумеется. Поклейка обоев, покупка проигрывателя, отпуск, наконец. Грядки на даче. Семейные праздники. Ну, поняла? – с недоверием вздохнула она. – Семья – это общий стол и общие планы! А интеллект – так с годами не до него, ты мне поверь. Ценишь совсем другое. Вот поэтому я, – на секунду она замолчала, – и баб этих шумных, сестер его, столько терплю. Потому что эти дурехи – тоже семья!
Муж, конечно, Лизу терпел с трудом – Лида это видела и даже пыталась обижаться.
Он ответил резко, как ему свойственно, без церемоний:
– А пользы от нее, от этой букашки? Небо коптит, да и только. Вреда, правда, тоже немного, – добавил он, глядя на расстроенное лицо жены.
Ошибся. Ошибся насчет пользы. Когда его грохнул инсульт, Лида, совсем потерявшая голову, позвонила сестре. Не для дела – просто хотела сочувствия.
Лиза выехала на следующий день. Приехала строгая и серьезная.
– Ты, Лидочка, занимайся своими обычными делами, – почти приказала она, – а уж здесь я разберусь. Опыт, не приведи господи, есть, – громко вздохнула она и добавила: – Не приведи господи. Врагу не пожелаю.
И правда – сиделкой при зяте стала именно она. Так перестелить постель под лежачим больным не умела даже медицинская сестра, приглашенная из поликлиники. Вымыть, подложить судно, протереть, обработать кожу, поставить укол, накормить – все это она делала так виртуозно, что и предположить было нельзя, что эта сухонькая, маленькая немолодая женщина с крохотными ручками окажется такой ловкой, грамотной и умелой сиделкой.
Сильная и стойкая Лида, намаявшись за пару месяцев, надорвав спину и окончательно – нервы, только тогда чуть вздохнула: Лиза, бесполезная во всем, неумелая, неловкая, «дурноватая» и немного чокнутая, со всем распрекрасно справлялась.
Даже Тоня однажды расплакалась и попыталась поцеловать Лизину руку.
Лиза умудрилась даже поставить его на ноги – несмотря на сопротивление родни: «Лиза! Не мучай его!» – и самого больного.
– Ничего, – приговаривала она, – мамочка у меня пошла, и ты, Лешенька, пойдешь!
И терпеливо, не отступая ни на минуту, поднимала его и заставляла сделать хотя бы шаг.
И он пошел! Сначала по чуть-чуть, отказываясь и капризничая, потом медленно, очень медленно прибавляя, опираясь на ходунки, а позже на палку, он все же пошел.
Она делала ему массаж, выводила на улицу в теплые дни и героически предложила уехать в мае на дачу: «Воздух и природа творят чудеса, не сомневайся!» – убеждала она сестру.
Лида отказывалась – да ни за что! Как это – с почти лежачим больным без удобств? Без горячей воды, ванны и туалета? Без отопления, в конце концов?
Но – поехали! И там он и вправду ожил.
Прожил после этого лета он еще почти три года. А там новый удар. И все, конец.
После похорон Лиза осторожно спросила сестру:
– Лидочка! Мне уехать?
Лида махнула рукой:
– Лиза! Делай, как тебе лучше. После того, что ты для нас сделала… Да что говорить! Не знаю, как ты вообще еще держишься!
Лиза облегченно вздохнула – соскучилась по Питеру, по своей квартире, по могилкам мамы и папы.
– Я поеду, Лидочка, да?
Лида кивнула.
Не то чтобы она устала от сестры. Нет. Она была ей так благодарна, что оплаты за это нет. Нет такой цифры, чтоб поместилась в квитанции. Просто хотелось побыть одной. Очень.
Такая накатила тоска – хоть волком вой!
Ну, и выла, конечно.
Через три месяца после Лизиного отъезда раздался звонок из Ленинграда – Елизавета Никитична Коноплева попала в больницу. С различными травмами. Перелом руки, трещина коленной чашечки, перелом голени и сотрясение мозга. В общем, гражданка Коноплева попала под машину. Опасности для жизни нет, слава богу, а вот уход не помешает.
Такая накатила тоска – хоть волком вой!
Ну, и выла, конечно.
Через три месяца после Лизиного отъезда раздался звонок из Ленинграда – Елизавета Никитична Коноплева попала в больницу. С различными травмами. Перелом руки, трещина коленной чашечки, перелом голени и сотрясение мозга. В общем, гражданка Коноплева попала под машину. Опасности для жизни нет, слава богу, а вот уход не помешает.
Лида подхватила Нину и внучку Светку, и тем же вечером втроем рванули в Питер.
Лиза кудахтала и бормотала, что «затеяли они все это зря», что она в полном порядке и вообще – срочно берите обратный билет!
Через две недели ее привезли домой, пожили с ней еще пару недель, первой сорвалась Светка: понятно, в Москве куча всяких неотложных и важных дел. Потом уехала Нина. А через два месяца засобиралась и Лида.
С Лизой было все в порядке. Ну, или почти в порядке. Лида отмыла квартиру, запасла продукты, договорилась с участковым врачом, что тот будет «патронировать» Лизу, и с почти легким сердцем вернулась домой.
Казалось бы, все. Совесть могла спать спокойно – Лиза стала выходить во двор и медленно доходила до ближайшего магазина – за кефиром и хлебом.
А большего ей и не надо!
Созванивались они почти каждый день, и Лиду снова закрутила ее собственная жизнь, полная трудностей, неурядиц и проблем – дети, внуки, здоровье и прочее.
Похоронили Антонину, дети женились, разводились, плодились и, как всегда, давали пищу для бессонных ночей. Уже разводились и сходились, попутно размножаясь, внуки и внучки.
За всех болело сердце и ныла душа.
И тут Лида начала замечать за сестрой новые странности. Лиза стала рассказывать, что у нее бывают видения.
– Что? – переспросила Лида. – Не поняла, повтори!
– Ви-де-ния! – по слогам повторяла Лиза.
– Мало ты головой трахнулась тогда на Литейном! – рассердилась Лида и швырнула трубку, долго еще возмущаясь причудам сестры.
Видения у нее, видите ли! Совсем рехнулась на старости лет…
А Лиза словно не слышала. Могла позвонить поздно вечером и тихо пролепетать:
– Лидочка! Вы собираетесь в домик?
Домиком она называла дачку, действительно домик, маленький, засыпной, в котором места уже на всех давно не хватало, а денег отстроить новый, естественно, не было. И даже не в деньгах дело – в доме не было мужиков! Бабье царство, да и только. Дима, сын, к семье как бы уже и не относился – особенно это касалось дачных дел. У Диминой жены Лены была своя дача, куда они ездили по настроению – Лена была человеком не дачным. У Альбины была своя дача. Даже не дача, а загородный дом. Кирпичный, с башенкой-бойницей (отстреливаться? – пошутила тогда Лида), добротный и безвкусный – по мужнину вкусу и деньгам.
Дачка зарастала бурьяном, хирела и сыпалась. Давно не крашенные доски потеряли товарный вид, покорежились и потемнели. Крыша, крытая когда-то дешевым рубероидом, подтекала. Трубы прогнили, крыльцо завалилось.
Нина требовала дачку продать. Это было, конечно, разумно. Но все же Лида, хоть и давно не спорила по этому вопросу, вяло сопротивлялась и дело это откладывала.
Ей было жаль продавать этот, в сущности, давно ненужный и бесполезный дом, но… Дом строил Леша, и там выросли дети. А сколько счастливых дней они там провели! Их походы в лес за грибами и ягодами, вечерние воскресные костры на полянке за домом, купание в речке.
Их с Лешей счастливые и тихие (главное счастье – дети уложены) вечера за столом на крылечке – под бульканье самовара, под неспешный разговор.
Нет, глупость, конечно. Внучек туда не загнать: условия, видите ли, не те! Избаловались молодые, что говорить. Нине одни хлопоты – пару раз за лето надо все-таки съездить, посмотреть, покосить, проверить. А она и так замученная дальше некуда. А все равно Лида тянула и разрешение свое на давала. Упрямая старая дура.
– Какой домик? – завелась Лида, ненавидя все уменьшительные, как у ребенка, слова, так почитаемые сестрой.
– Ну, в смысле – на дачу, – прошелестела Лиза.
– Ты же знаешь, – отчеканила Лида, – на дачу мы сто лет не ездим!
– Вот и хорошо! – вдруг оживилась сестра.
– А что хорошего-то? – хмуро уточнила Лида. – Что сил нет и денег?
Лиза глупо захихикала и зашмыгала в трубку.
Господи! И так мозгов было немного, а тут Бог совсем наказал. Последнее отобрал, будь неладна история с той аварией.
А в понедельник в вечерних новостях показали их поселок и двенадцать сгоревших домов. Поджог или торфяники? Старая проводка или подростковое хулиганство?
Концов, конечно, не найти.
– Зато, – хмуро и недобро пошутила Нина, – все проблемы решились. – И с отчаяньем добавила: – А повредили бы тебе десять тысяч долларов, да, мам? Лишние были бы?
Покачала головой, злясь на упрямую мать, и пошла к себе в комнату.
Лида долго сидела в кресле, словно ее чем-то сильно огрели. Ни мыслей, ни чувств. Ничего. Только ночью заболело сердце. Дочь не позвала – неловко было.
Про Лизин звонок вспомнила только через неделю. Странно как-то. «В домик поедете?» Бред, да и только. Дочке и внучкам ничего говорить не стала. Лизины глупости логике не поддаются, а тему сгоревшей дачи поднимать не хотелось. Лида, конечно, чувствовала себя виноватой.
Ночами она думала, что можно было сделать на эти огромные десять тысяч американских рублей. Немыслимая сумма! Нина с девчонками могла, например, поехать за границу. На море или в Европу. Мир посмотреть. Или внучке Ритке купить машину – права у нее были давно, и о машине она мечтала. Или сделать ремонт в квартире – как об этом мечтала Нина! О новой кухне, о новой мягкой мебели, господи!
«Идиотка! – ругала она себя. – Какая же я идиотка!»
Что касается Лизы, дальше была еще парочка нелепостей, что от той ожидать?
Например, она позвонила Альбине и сказала, что в отпуск той лучше поехать в августе, а не в сентябре, как планировалось. Альбина, разумеется, позвонила матери и наорала, чтобы та «усмирила свою идиотку» и вообще запретила ей, тетке, звонить в ее дом.
Лида разозлилась, позвонила в Питер, отчитала сестру, а та, спокойно выслушав, монотонно повторяла:
– Лидочка, скажи Алечке, чтобы в сентябре она никуда не ездила. Очень тебя прошу!
Лида шмякнула трубку, и все об этом, конечно, забыли.
В сентябре Альбина с семьей поехала на Крит. Через три дня после их приезда туда началось извержение местного, казалось, совсем нестрашного и дохленького вулкана.
Дороги к аэропорту оказались перекрыты, и туристов перевозили на вертолетах. Все, слава богу, вернулись домой. А вот невроз Альбина лечила долго – месяц отвалялась в неврологическом отделении.
Или вот еще – Настя, Альбинина дочь, та, что собиралась за дипломата, получила «предписание» от «старой маразматички» отложить свадьбу. Минимум на год. Все это было, конечно, смешно. Ресторан уже заказан, гости оповещены, и шикарное платье – увядшая роза – уже прибыло из Милана.
А накануне, дней за пять или шесть, дипломатов сын и жених был застукан невестой с лихой и зрелой бабенкой. У которой от нерадивого женишка имелся, кстати, ребенок.
Настя узнала об этом случайно, по стечению обстоятельств. Скандал был страшный. Папаша-полковник грозил несостоявшемуся зятю проломить голову, оторвать «причиндалы» и сломать карьеру. Папаша с другой стороны предложил помериться силой – кто круче? Были подключены какие-то странные люди с бычьими шеями в черных костюмах, начались «базары» и «стрелки». А несчастная невеста рыдала дни напролет – о ней все забыли. Битва титанов оказалась важней.
Или так, например: Лидиному сыну Диме предложили заняться бизнесом. Для этого надо было сорваться с насиженного места и уехать в Челябинск.
Дима долго раздумывал: здесь, в Москве, было все налажено и шло совсем неплохо. Как говорится, грех жаловаться. Но алчная Лена, Димкина жена, хотела стать еще и владычицей морскою. Жадная, ненасытная баба. К тому же – завистливая. А уж если эти качества собрались все вместе – что говорить.
Лиза позвонила Димке и нарвалась на Лену. Что ей ответила Лена, слышали соседи по дому – не сомневайтесь. С первого по двенадцатый этаж. Глотка у Лены была луженая.
После этого «милого» разговора Лиза позвонила сестре и пыталась что-то объяснить ей. Лида который день маялась давлением, и ей было совсем не до «этих глупостей».
Дима уехал, оставив свои «хорошие московские дела». Против жены аргументов не набралось. Даже его собственных, а про старую тетку никто и не думал.
А вот там, в Челябинске, не сложилось. Скоро начались такие неприятности, что Лену с детьми пришлось увозить и прятать – такие пришли времена. Московскую квартиру пришлось продать, да и еще отдать все, что было накоплено.
А про Лизу опять никто и не вспомнил – не до того.