Нескладный сосед вскоре появился – естественно, с лестницей, вволок ее в квартиру, довольно ловко снял шторы в обеих комнатах и на кухоньке и предложил – раз уж такое дело и стремянка в квартире – заодно протереть все люстры и лампы.
Светка, разумеется, согласилась.
Примерно через час на пороге возникла маленькая и сухонькая дамочка со смешным пучочком редких седеньких, словно птичий пух, волос, в кремовой блузочке с кружавчиками и брошкой у воротника.
– Мамочка! – обрадовался Виталий и, спрыгнув со стремянки, подлетел к бабульке и прижал ее к себе.
«Ничего себе! – удивленно подумала Светка. – Давно не виделись, что ли? Какие нежности, блин! С ума рехнуться».
Это, конечно, была Нора Сергеевна, маман Виталика и «добрый ангел» Лизы – по его же словам.
Познакомились, поболтали, поохали, и Нора пригласила Светку и Маринку на ужин.
Так и сказала:
– Прошу к нам на ужин!
Есть, конечно, хотелось страшно. Но не менее сильно хотелось и пивка – холодного, разливного, с пушистой пенкой. А к пивку заказать каких-нибудь острых куриных крылышек барбекю себе, а Маришке – пиццу. Та, как все дети, могла молотить эту пиццу три раза в день.
Светка уже поглядывала в окно, где напротив окон Лизиной квартиры давно зажглась неоновая красная мигающая реклама пивного бара и пиццерии одновременно.
Но, делать нечего, пришлось соглашаться. Соседи все-таки, да еще и с добром.
Соседская квартира была похожа на теткину, только поопрятнее, что ли. Сразу было понятно, что здесь живут бедные, но аккуратные люди. Та же старая мебель, темные и тяжелые шторы, старинные светильники и всякие прибамбасики вроде статуэточек с дамочками и собачками, да еще и небольшие натюрмортики, облаченные в богатые и слегка побитые с углов рамы.
Ужин был старушечий, скромный – гречка, куриные окорочка и тонко порезанный свежий огурчик – понятно, не лето. Неизбалованные и голодные девочки ели быстро и жадно, пока Светка вдруг не перехватила слегка испуганный и растерянный взгляд хозяйки. Та, кстати, тут же смутилась и стала предлагать добавки. Светка расстроилась, от добавки отказалась и пнула дочку, схватившую еще одно куриное бедро, ногой под столом.
Потом неловкость прошла, долго пили чай с вареньем из райских яблочек и вспоминали Лизу. Точнее, вспоминала, конечно, Нора – внучатой племяннице вспоминать-то было особенно нечего. В детстве на Лизу внимания никто из детей не обращал – ну, приехала родственница из Ленинграда, привезла каких-то сладостей и пластмассовых копеечных пупсов, да и бог с ней.
А Нора все рассказывала. Оказывается, Лиза была чудесной. Умницей, скромницей, трудягой. Это она, Нора, устроила ее на работу – понятно, в музей, где трудилась сама. Лиза не была сплетницей, к людям была доброжелательна, на чужую беду отзывалась всегда, делилась последним куском, последней копейкой – ну, и вообще, последняя из могикан: таких сейчас не делают и таких почти не осталось. Виталий мать не перебил ни разу, только кивал и во всем соглашался.
Светка подумала, что она бы свою мать уже раз сто перебила, даже заткнула и, не стесняясь, дала бы понять, что она, мать, всех порядком достала.
Маринка уснула прямо на стуле, и тогда Нора засуетилась, заизвинялась, запричитала и стала требовать, чтобы девочку уложили у них – будить ребенка нельзя. Ни в коем случае: вредно для психики.
Светка попробовала поспорить – при чем тут психика? Надо – значит, разбудим, подумаешь, дело какое!
Но Виталий мягко ее прервал и сказал, что матушку надо послушаться – она женщина чрезвычайно умная и образованная, что ей, Светке, и так было понятно давно.
Маринку уложили на диване в «столовой», где, собственно, и происходил праздничный ужин.
Скоро отправилась «домой» и Светка, слегка растерянная от того, что дочка остается у соседей до утра – «Или, может, все-таки разбудить?» – попробовала поспорить она.
«Ни в коем случае! Идите, дорогая, отдыхайте, а завтра с утра, на свежую голову, – милости просим на завтрак! Питерский завтрак», – захихикала Нора и лукаво взглянула на сына. Тот радостно согласился и закивал головой.
«Чудны́е, – думала Светка, укладываясь на жесткую теткину тахту. – Чудны́е и, кажется, добрые. Славные. Не такие, как мы, смешные, манерные, чопорные. Хотя нет, чопорные – это, кажется, не про них. Чопорная у нас Альбина. Мама так и говорила: «Альбина – чопорная дура!» А эти – эти другие. Как с другой планеты, что ли. Все-таки немножко смешные, но милые. Чудаковатые, вот!»
Светка подобрала нужное слово и тут же, успокоившись, моментально уснула.
Еще бы. Денек выдался, мама моя дорогая! Никогда раньше она так не «припахивала» – видела бы маман, не поверила бы ни в жизнь!
Ни за что б не поверила! Решила бы, что дочка свихнулась.
Завтрак был тоже чудно́й – на черный хлеб было намазано масло, а сверху была уложена редиска – тоненькими колесиками – и посыпана солью. Ленинградский бутерброд – так весело объявили соседи. И вправду, это было просто и вкусно. Запивали отличным кофе, который варил Виталий. И снова беседы, беседы – про Норин музей, про войну и блокаду, про физику – непонятно, но любопытно, – Виталий был физик. А потом все пошли гулять. Виталий показывал гостям достопримечательности любимого города, рассказывал увлекательно, живо, словно заправский экскурсовод. А уж в Русском бразды правления взяла Норочка – так про себя теперь называла ее московская гостья.
«Прозавтракали и проужинали» неделю. А в Москву Светка с Маринкой больше не вернулись – Виталий сделал ей предложение, которое горячо (Светке, правда, показалось, что слишком горячо) поддержала его странная, но симпатичная мамаша.
Светка вздохнула и согласилась – немного странный Виталий ей нравился, а вот ее предыдущая жизнь совсем нет. Она с дрожью вспоминала московскую квартиру, переполненную родней до краев, – бесконечные дрязги, разборки, шумных сестер, претензии матери, свары детей, горы грязной посуды и кучи брошенного в ванной белья. Здесь, в Питере, она впервые задумалась о том, как бестолково, глупо, крикливо они все живут. И ей стало так тошно и стыдно, что в прежнюю жизнь совсем расхотелось.
Она позвонила матери и без подробностей сообщила:
– Выхожу замуж за Лизиного соседа, Нориного сына Виталия. У нас все хорошо, свадьбы, конечно, не будет – а на фиг нам это? Да, конечно, приезжай. О чем речь? Привези, кстати, мои и Маринкины вещи. И возьми ее документы из сада.
Обалдевшая Нина, только подлечившая свою назойливую язву, разумеется, тут же бросилась в Питер. Не вовлекая в подробности младших дочерей – начнут завидовать, она их знает. Светка выходит замуж? Ну ни фига себе! И что это мы, дуры, не рванули туда?
Нина, как всегда, не ждала ничего хорошего – очередной подвох жизни, не иначе. Ну кто возьмет мою ленивую толстую дуру? Да еще и с довеском?
Она старалась припомнить этого Виталика, Нориного сына, но выходило плохо – на кой черт ей тогда было обращать на него внимание? Какой-то соседский пацан. «Наверняка дурак! – подумала она. – Иначе объяснить все это нельзя».
В голову лезли и дурацкие мысли – а вдруг это как-то связано с Лизиной квартирой? Вдруг этот Виталий с помощью дуры Светки хочет завладеть теткиной площадью? Ну, тогда он в пролете. Альбина собирается активно принимать участие в дележке наследства. «Все этой стерве мало! – со злостью подумала озабоченная и расстроенная Нина. – Ох, ничего, конечно, хорошего. Снова какое-нибудь дерьмо. Обязательно всплывет, непременно! Ждать от этой идиотки Светки чего-то хорошего? Да бросьте! Ни от Светки, ни от жизни вообще! Плавали, знаем. К нашему берегу – то говно, то палка».
С тяжелым сердцем она вышла на перрон Московского вокзала и пошла пешком. Питер, как все нормальные люди, она обожала и с жадной радостью оглядывала Невский и знакомые места.
Она долго держала палец на звонке, а дверь не открывали. Теперь она так отчаянно забеспокоилась, что покрылась липким потом – что-то случилось. Дочку и внучку убили! Из-за этого чертова наследства!
Никакой логики в ее опасениях не было – потому что никакого наследства еще в принципе нет.
Она прислонилась к стене и заплакала. В эту минуту открылась соседняя дверь, и с громкими криками к ней бросилась внучка.
Нина разрыдалась, схватила девочку, жадно целовала ее и все спрашивала, где мама.
– Мама с Виталиком поехали в магазин. – Маринке надоело обниматься, и она стала вырываться из цепких бабкиных рук. – Мама и Виталик поехали в магазин, – раздраженно повторила она непонятливой бабке, – а мы с бабулечкой, – тут Нина вздрогнула, – раскладываем пасьянс. Хочешь, и тебя научим? – великодушно предложила внучка и опять повторила: – Хочешь?
Нина разрыдалась, схватила девочку, жадно целовала ее и все спрашивала, где мама.
– Мама с Виталиком поехали в магазин. – Маринке надоело обниматься, и она стала вырываться из цепких бабкиных рук. – Мама и Виталик поехали в магазин, – раздраженно повторила она непонятливой бабке, – а мы с бабулечкой, – тут Нина вздрогнула, – раскладываем пасьянс. Хочешь, и тебя научим? – великодушно предложила внучка и опять повторила: – Хочешь?
Тут из дверей выплыла Нора и, всплескивая руками, разохалась и тут же бросилась к совсем обалдевшей Нине.
– Ну слава богу, ты здесь! – радовалась Нора, пытаясь затащить Нину в квартиру.
Нина вошла, плюхнулась на табуретку и тихо сказала:
– Ну, вы даете!
Норочка кокетливо, словно извиняясь, развела маленькими ручками с очень аккуратным, бледно-розовым маникюром.
Все, что происходило дальше, Нина обозначила одной фразой – сумасшедший дом.
Вокруг ее дурехи и неумехи Светки и ее плохо воспитанной (приходилось, увы, признать), болтливой и бестолковой внучки крутились – радостно, с воодушевлением, словно выиграв прекрасный и неожиданный приз, умница Норочка и ее благовоспитанный, образованный и очень приличный сын Виталик.
Маринку тут обожали – это было так очевидно, что исчезли все сомнения и дурные мысли, что здесь может быть что-то не то. А к ее бестолковой Светке относились с таким почтением и благоговением, будто в невесты им неожиданно досталась как минимум английская принцесса.
Светка вроде бы не зазнавалась, но вела себя так сдержанно и с таким достоинством, словно и впрямь получила воспитание во дворце, а не в жалкой панельке на последнем этаже дешевого спального района.
Нора, прихватив Маринку на «службу» – «Что ты, Ниночка, какие хлопоты, одно сплошное удовольствие!» – водила девчонку по музейным залам, поила чаем с пирожными в служебном буфете, а после работы прогуливала по Невскому.
Светка, ленивая и хамоватая соня, драила квартиру, зарывалась в кулинарные книги, выуживая сложные и малодоступные рецепты типа бланманже из сливок (проще – молочное желе) или каплуна по-французски (каплуном, кстати, оказался обычный петух).
Виталик, приходя с работы, протягивал молодой скромный букет и коробочку шоколадных конфет.
Потом все чинно рассаживались за стол, и Светка подавала ужин.
Нина смотрела на все это, широко открыв глаза, – это шоу, как считала она, было таким неправдоподобным и ненадежным, что она все время ждала, что дочь сейчас треснет тарелку об пол, заявив, как ей все осточертели, а внучка выплюнет в тарелку непрожеванное мясо и устроит свою обычную гнусную истерику.
Вот это было бы похоже на правду. А это странное театральное действие, постановка, Нину как минимум очень пугало.
Но ничего плохого не происходило. Так и текло – мирно и благостно. Все обожали друг друга, делали друг другу комплименты, расспрашивали о прошедшем дне и говорили друг другу «большое спасибо».
Поздно вечером, заловив дочь в ванной, Нина прижала ее к стенке и стала жарко, в лицо, задавать хлесткие вопросы, не дававшие ей покоя.
Светка смотрела на мать с недоумением и покрутила пальцем у виска.
– Не веришь? А во что ты, собственно, не веришь? В то, что я могу полюбить? А-а! Я поняла! – Дочь сдвинула брови. – Я тебя поняла! – зло зашептала она. – Ты не веришь в другое! Ты не веришь, что можно полюбить меня! Как же, понятно! Кому нужна такая дура, да еще и с довеском?
Нина с отчаянием махнула рукой и присела на бортик старой облезлой ванны.
– При чем тут это? – вяло спросила она. – Просто… все так стремительно и так… – она помотала головой, – так непонятно. Ты и Виталик – так быстро! Нора и Маринка – кто она ей, наша дурочка?
Светка усмехнулась.
– Ясно, мам! В чудеса мы давно не верим, да?
Нина пожала плечами:
– Мы – да. А вы?
– Мам! – горячо зашептала Светка. – Да я и сама не верю, честно! Так все странно как-то… И быстро. Но – вот ведь случилось! И знаешь, я сама обалдела. Они такие… Ну, чудны́е! Не такие, как мы. Но замечательные. Просто я такого не видела. Чтоб друг к другу с таким уважением. С такой нежностью, что ли… Он к матери – ну, вообще! Ну, и к нам так же, понимаешь? Он просто не умеет по-другому, наверное. Да, мам? Говорит, что влюбился сразу. Как только увидел. Я тоже подумала – псих. И Нора эта. Я тоже сначала думала – чокнутая. Оба чокнутые – наверняка. Со своими восторгами. Чем уж тут восторгаться? Нами, что ли? Мной и Маринкой?
Светка покрутила головой и замолчала. Так они просидели минут пятнадцать.
– А потом – нет, мам, не псих. Странный немного. Вернее, не странный – другой. А ко мне, мам… Я и не думала, что так бывает. Ну, после Кудрявцева моего и всех остальных идиотов. Пиво, футбол. Мат и разборки. Дружки всякие. Глаза б не смотрели!
Нина кивнула:
– Все так, Свет! И все же… Как-то стремительно очень. А ты… – Нина запнулась, – ты его… любишь?
Светка тихо рассмеялась и взяла Нину за руку.
– А я не знаю, мам. Веришь? Не знаю! Знаю только одно, – тут она замолчала. – Знаю только одно, мам, – шепотом повторила она. – Сейчас я счастливая, мам. Сейчас я – другая!
Нина почему-то тяжело вздохнула и прижала дочкину голову к своей груди.
– Ну, и слава богу, Свет, – повторяла она, – это ведь – главное!
– Это то, мам, – опять зашептала дочь, – то, чего у меня никогда не было. Ни разу, ты представляешь?
Нина усмехнулась и грустно кивнула.
– Представляю, Светуня! Ты даже не знаешь, как хорошо представляю!
Они еще долго сидели в темной ванной, обнявшись и чуть покачиваясь, словно убаюкивая друг друга.
Через пару дней, успокоенная, но все еще не очень уверенная в хорошем исходе, Нина уехала в Москву.
В тот же вечер позвонила Альбина и долго пытала по поводу дочки и ее новой жизни. Нина отвечала сухо, не вдаваясь в подробности. Альбина почти разобиделась и нехотя перевела разговор на квартиру. Что будем делать, как делить, ну, и все прочее.
– Все тебе мало, – зло бросила Нина, – никак не наешься!
Кончилось, конечно, скандалом. Но ничего – как говорится, не привыкать.
Потом покатилась обычная и привычная жизнь – Нина работала, помогала дочерям, возилась по дому, уставала, ругалась с обеими, перезванивалась со Светкой, продолжая удивляться переменам в дочери и радуясь ее хорошему настроению. В Питере все было, слава богу, в порядке. Маринку отдали в художественную школу – вдруг обнаружились способности к рисованию, к которым Нина отнеслась, как обычно, скептически. А потом бабушка Нора записала ее в хор и в гимнастику – ну, совсем обалдеть!
Нина ездила в Питер при любой возможности – длинные выходные, праздники или просто брала пару дней отгулов. Ее почему-то так стало туда тянуть, она и сама не могла объяснить эту тягу – к дочери, к внучке или к этому туманному, затянутому дождями, прекрасному городу, где она когда-то была так ослепительно и так радостно, так недолго счастлива – в очень далекой и почти нереальной молодости. Сразу после свадьбы рванули туда на неделю. С еще очень любимым первым Нининым мужем.
Ехала обычно «Сапсаном» – дороговато, конечно, но как же удобно! Выезжала в шесть утра, а к десяти – подумать только – уже в Питере.
Ночевала она в Лизиной квартире – ну, не стеснять же новую родню.
Но Альбина эту лавочку довольно быстро прикрыла – квартира общая, а стоит без дела и пользуешься одна ты!
Альбина есть Альбина. Никто и не удивился. Квартиру решили сдавать, а вырученные деньги делить на троих – Нину, Альбину и брата.
Димка сначала хотел отказаться, но железную длань наложила Лена. Ну и здесь не удивился никто – Альбина просто не могла отказаться ни от чего, что шло к ней в руки. А женушка брата просто теряла сознание, если копейка проплывала мимо ее рук. «Такая натура, несчастные люди», – думала Нина.
Сдать квартиру было поручено, разумеется, Нине – потому что даже сильно изменившаяся Светка доверия у родни по-прежнему не вызывала.
В начале июня Нина уехала в Питер, надеясь провернуть это дело за несколько дней. Дали объявление и принялись ждать. Претендентов было немало – квартира в центре, две комнаты, окна во двор. Да, запущенная, да, давно без ремонта, но – и деньги не сумасшедшие, да и хозяева без претензий.
И вот очередной претендент – немолодой иностранец приятного вида, седоватый, аккуратный, подтянутый и хорошо говорящий по-русски. Оказалось – бельгиец, искусствовед и вдовец.
На слове «вдовец» Норочка споткнулась. «А если?..» – дальше она не продолжила, но все поняли.
«Если» он будет водить девиц – все понятно, да, есть опасения. А ведь не спросишь – неловко спрашивать про его мужские потребности!