— Нет. — Врать лейтенант не хотел, да и, наверное, не смог бы. — Одна — не сможет. Потребуются миллионы таких, как ты… и пара сотен лет.
«…теоретически, — мысленно закончил он. — Теоретически… потому что мы слишком мало, ничтожно мало знаем о том, как устроены грани Зазеркалья. Какие уж точные расчеты — просто с научников потребовали хоть какую-то цифру, они и выдали… какую-то. Всего лишь одна из теорий, далеко не самая обоснованная, с кучей дыр и белых пятен, но слишком уж высока ставка, чтобы рисковать. Как там у Стругацких: „Нам одного не простят: если мы недооценили опасность. И если в нашем доме вдруг завоняло серой, мы просто не имеем права пускаться в рассуждения о молекулярных флюктуациях — мы обязаны предположить, что где-то рядом объявился черт с рогами, и принять соответствующие меры, вплоть до организации производства святой воды в промышленных масштабах“. Это сказал тамошний гэбэшник, и, понятное дело, никаким производством святой воды он не занимался, а занялся он тем, что у человечества пока что — да и в будущем, скорее всего, тоже — получается лучше всего. Убийством. Вот и мы, обнаружив новую игрушку, придумали, что это большая бомба, и теперь с радостным повизгиванием занимаемся отстрелом потенциальных „детонаторов“. Шлеп-шлеп, на „раз-два-три“… вот идет защитник человечества, да что мелочиться — Вселенной, а как его узнать? Да очень просто — по кровавым следам!
И этот путь уже привел нас к „Конденсатору“, а думать, куда мы пойдем по этой лихой дороженьке дальше, очень не хочется, потому что исторический опыт нашептывает: на войне как на войне. А войны, как известно генералам и политикам, — которые, если всмотреться, тоже в общем-то генералы, только без погон, — не выигрываются сидением в пассивной обороне, и пора бы уже определиться с врагом и направлением главного удара, ну а на их удар нужно отвечать нашим контрударом, да так, чтобы… и вообще, линия обороны наших родных „граней“ должна проходить по „граням“ вражеских миров, ясно вам?! Это ж как аксиома Пифагора…»
— Тогда… почему охота?
— Потому что у правила не должно быть исключений. И если сквозь плотину… Ты знаешь, что такое плотина?
— Да. У нас есть звери… как ваши бобры.
— …если сквозь плотину просочится одна капля, вскоре за ней последуют десять других. За ними — сто. И однажды какая-то капля станет той самой, последней.
Лейтенант замолчал.
Она сидела, обняв руками колени и спрятав лицо — точь-в-точь как обычная девчонка. И тонкие плечики едва заметно вздрагивали.
Но когда она подняла голову, лицо ее было сухим.
— Смерть. Там, откуда я пришла… большая беда. Враг, с которым нет сил бороться. Мрак и отчаяние. Лес, что дарил нам жизнь, отравлен черной ненавистью.
— Наши леса тоже не очень-то дружелюбны.
— Ваши леса… — На миг она замялась, подыскивая нужное слово. — Угнетены. Много железа. Больны, но в них есть жизнь, есть надежда. Там надежды нет. Впереди только тьма. Понимаешь?!
— Понимаю, — тихо отозвался лейтенант.
— Мы… — Она вновь замялась, досадливо мотнув подбородком. — Беженцы. Так это называется у вас. Мы никому не желаем зла. Неужели это настолько страшно вам?..
— У правила не должно быть исключений, — медленно повторил Алексей. — Ни-ка-ких.
«Прекрати! — крикнул кто-то внутри его. — Ненормальный, псих! Что ты делаешь? Жалость? С чего бы? Только потому, что этот „гость“ так похож на несчастную девчонку?! Да ты на лук ее посмотри! И вспомни тех, со стрелами в башке, которых ты помогал закидывать в кузов грузовика! А год назад, помнишь… тот, похожий на огромного фиолетового червяка… у него-то никакого лука не было, и „куклу“ он притягивал, и даже когда в него начали стрелять, он всего лишь пытался уползти прочь. Не защищался… Не мог? Не умел? Или не хотел? Огнеметом бы его, сказал тогда ты, а Латохин заржал и выкрикнул сквозь рев турбин: ну да, „шмелем“, чтоб наверняка! Вертолет развернулся, и на кончике черного хоботка под кабиной расцвел ярко-рыжий цветок, белая нить коснулась земли, кустарник сразу же вспыхнул, и сосна качнулась, медленно заваливаясь назад, „двойные“ пули ЯкБ выбивали целые гейзеры песка, щепок и хвои…»
— Просто мы хотим спастись. Жить.
— Не повезло. Ты выбрала неправильный мир для бегства.
— Я не хочу исчезать, — прошептала она. — А ты… ты ведь не хочешь убивать, я чувствую! Почему же тогда?! Почему?!
— Выбора нет.
Он почти ненавидел себя за эти слова.
Скорее бы уже все кончилось…
— Не верю!
Вскочив, она вскинула руку, словно пытаясь отмахнуться от назойливого насекомого. А в следующий миг сжала ладонями виски.
— Не верю тебе! Слышишь! Страх… ложь… ненависть… движет вами! Не хочу! Почему… Просто оставьте меня!
— Все уже решено, — выдохнул лейтенант. — Так или иначе, но финал будет один.
— Не верю, — в третий раз повторила она. Уже почти спокойно. И подняла лук. — Ты не хочешь убивать меня. Твой… пистолет не выстрелит. А значит — выбор есть. И есть надежда. Прощай.
И в этот миг он вспомнил — «гребенка»! Медленно, словно во сне, начал открывать рот, чтобы сказать… но слишком поздно. Она уже шагнула назад — и растворилась в темноте.
Еще можно было крикнуть. Можно было… можно… можно… пока еще…
Лейтенант отвернул манжету куртки и посмотрел на часы.
Секундная стрелка почти не шевелилась. Ползла, словно парализованная улитка, судорожными рывками, подолгу зависая у каждого деления.
А крохотный, с ноготь большого пальца, приборчик под правым ухом так и не подал сигнал. Семьдесят два процента за то, что воздействия на его мозг не было. Целых семьдесят два.
И всего лишь двадцать восемь — что теперь она знает.
Он уже почти поверил в то, что взрыва не будет, — и как раз в этот миг рвануло!
Грохот разрыва — и короткий пронзительный визг, который, услышав хоть раз, уже никогда не спутаешь ни с чем иным. Так умеет визжать только «злюка»… она же «ведьма», она же противопехотная мина ОЗМ-72.
Лейтенант вздохнул. Затем встал, неторопливо поднял рюкзак, щелкнул кнопкой фонаря и зашагал по тропе.
Думать ему не хотелось. Точнее, он не хотел думать об одной вполне конкретной вещи — сейсмическом датчике. Простенькая электронная штучка, созданная лишь для одного — узнавать о приближающемся двуногом, узнавать безошибочно, бежит ли он, ползет или шлепает на лыжах. Опознавать в любую погоду, выделять на фоне движения животных и техники.
И активировать ближайшую к цели мину.
Лейтенант очень не хотел думать о том, что из-за взрыва тонкая настройка датчика могла сбиться — и тогда прибор «забудет», что двуногая цель весом более восьмидесяти килограммов является для него запретной. Что штатно, ехидно напомнила ему память голосом полковника Кобаевского, в комплект «Охота» входит пять мин, и ставят их с расчетом на взаимоперекрытие зон поражения.
Он очень не хотел думать об этом — и потому старательно считал шаги.
Сделав шаг номер двести сорок восемь, лейтенант увидел иссеченный роликами ствол молодого клена, ободранные кусты и комья земли. Шагнув еще раз, он услышал стон.
Она лежала рядом с тропой, свернувшись, словно пыталась согреться.
Медленно, будто во сне, лейтенант расстегнул боковой карман рюкзака и вытащил черный пенал телефона.
— «Орлиное гнездо» слушает.
— Возникли. Непредвиденные. Обстоятельства. — Горло болезненно саднило, словно его долго и старательно пытались чистить ершиком со стальной щетиной.
— Что? Какие еще непредвиденные обстоятельства? Седьмой, доложите толком!
— Она. Жива. — Лейтенант сглотнул вязкий комок и, зло мотнув головой, добавил уже почти нормальным тоном: — Объект не погиб на «гребенке».
— В каком… — На этот раз проблемы с голосом, похоже, возникли по ту сторону трубки. — В каком состоянии находится объект?
— Объект… истекает кровью, — прошептал лейтенант.
— Что? Вас не слышно, повторите!
— Состояние объекта визуально оцениваю как критическое, — четко проговорил лейтенант.
— Возможна ли эвакуа… — Трубка на миг замолкла. — Ты сможешь вынести ее?
Вот он и прозвучал, тоскливо подумал лейтенант. Тот вопрос, который ты задал себе, едва увидев ее… и, едва сформулировав его, ты уже знал ответ. Знал — но так упрямо не хотел это признать.
Кого ты хотел этим обмануть, лейтенант? Неужели самого себя?
— Маловероятно.
— Что? Седьмой, говорите громче, вас плохо слышно!
Опуститься на колени рядом с ней. Взять на руки.
Встать… Нет, с ней и рюкзаком он не встанет точно. Сбросить рюкзак, потом встать…
Брось, резко скомандовал его внутренний голос, прекрати! Ты же сам понимаешь: шансов дотащить ее живой хотя бы до машины — не говоря уж о вашем госпитале, потому что обычные врачи почти ничем не смогут помочь ей, — этих шансов практически нет. Ноль целых шиш десятых. А стоит тебе неловко качнуться, оступиться — датчик щелкнет крохотным реле, и где-то рядом выпрыгнет из-под палой листвы еще одна «злюка».
Брось, резко скомандовал его внутренний голос, прекрати! Ты же сам понимаешь: шансов дотащить ее живой хотя бы до машины — не говоря уж о вашем госпитале, потому что обычные врачи почти ничем не смогут помочь ей, — этих шансов практически нет. Ноль целых шиш десятых. А стоит тебе неловко качнуться, оступиться — датчик щелкнет крохотным реле, и где-то рядом выпрыгнет из-под палой листвы еще одна «злюка».
Ты, скорее всего, не спасешь ее, вкрадчиво прошелестел этот проклятый, засевший под черепом голос, а вот погибнуть самому — легче легкого. Оно тебе надо?
— Седьмой, ответьте! Седьмой!
— Я считаю, — лейтенант снова сглотнул, — товарищ полк… товарищ «Орлиное гнездо», я считаю, что успешная эвакуация объекта невозможна.
Трубка молчала.
Лейтенант зачем-то попытался вспомнить, сколько стоит минута спутниковой связи. Вроде бы и немного… Ну да, как раз месяц назад говорили, что тариф будет снижен… Ромка из отдела техобеспечения говорил.
Он попытался вспомнить, какой свитер был на технике, не смог, разозлился и в какой-то миг едва не шарахнул телефоном о ближайшую лиственницу. Но сдержался — вовремя.
— Седьмой, — ожил телефон, — вертолет к тебе не успевает, два часа лету. Посему… пункт четыре-один. Действуйте.
— Вас понял, — отозвался лейтенант.
Он был спокоен. Теперь, когда черта подведена и все решено… осталась лишь последняя деталь, формальность, а затем эта история наконец получит свой финал.
* * *Ей было очень больно.
Боль была везде, и она ясно чувствовала, как с каждой секундой, каплями протекающей сквозь пальцы крови, из нее уходит жизнь. Но все же она сумела открыть глаза…
…и увидела низкое серое небо над лесом. Чужое небо… и зелень листвы незнакомых деревьев.
…и черное, круглое, заслонившее собой…
Не было ни вспышки, ни грохота — только негромкий щелчок выстрела.
Борис Руденко Измененный
Изменение застало меня в огромном городе, и виной тому был лишь случай — из тех, что невозможно предугадать, и оттого именуемых несчастными. Я оказался здесь в краткой однодневной командировке, которую, по сути, и называть-то так неудобно: мне нужно было всего лишь передать смежникам нашего предприятия кое-какую техническую документацию. Два часа на электричке туда, два обратно, плюс еще какое-то время на все дела в городе. Вернуться домой я намеревался даже раньше окончания официального рабочего дня на нашей фирме.
Я стоял на остановке автобуса в плотной кучке горожан, когда ревущий, объятый сизым облаком выхлопа «КамАЗ», не снижая скорости, въехал на тротуар. Не знаю, что стало причиной аварии — внезапный отказ рулевого управления или ошибка водителя. Все произошло в течение одной-двух секунд, этого времени мне было достаточно, чтобы избежать опасности, отпрыгнув в сторону, но вокруг меня стояли люди. Единственное, что мне удалось, — вытолкнуть из-под надвигающегося бампера какого-то парня в вязаной шапочке, а потом надолго наступила темнота.
Сознание возвращалось ко мне медленно. Вначале пришли запахи. Остро пахло лекарствами, дезинфекцией и чужими вещами, эти запахи были так сильны и неприятны, что меня затошнило, я дернулся и очнулся. Стояла ночь. В больничной палате реанимации я оказался один, и в этом мне чрезвычайно повезло, потому что Изменение, которое приходит к нам каждый месяц в отведенные сроки, уже совершилось. Палата освещалась лишь слабым отблеском уличного фонаря, но сейчас этого зыбкого полусвета мне было уже достаточно. Помогая себе зубами, я высвободился из бинтов и тесного гипсового кокона, в который было заковано правое плечо, бесшумно спрыгнул на пол и отряхнулся. Я чувствовал себя вполне здоровым — после Изменения наши раны заживают поразительно быстро.
Нужно было немедленно выбираться отсюда. Я подошел к двери и прислушался. Где-то в десятке метров по коридору от моей палаты на дежурном посту медсестра читала книгу: я отчетливо слышал шорох перелистываемых страниц. Этот путь мне не годился, путать до смерти ни в чем не повинный персонал было совершенно лишним. Я подбежал к окну и поднялся передними лапами на подоконник. Кажется, мне повезло еще раз. Палата находилась на втором этаже, да к тому же окно оказалось открытым.
Фыркнув от отвращения, я взял в зубы гипс, провонявшие антисептиком повязки, больничную одежду и вытолкнул все это на улицу. Мне придется зарыть эти вещи где-нибудь подальше. Не стоило давать врачам повода для ненужных фантазий. Ночное бегство пациента может выглядеть странным, но все же хоть как-то объяснимым, если, конечно, он отправляется в путь не нагишом. Гипс почти без звука упал на мягкую почву, а следом прыгнул и я.
К сожалению, я совершенно не представлял, в каком районе города нахожусь и куда следует двигаться, чтобы поскорее выбраться за его пределы. И даже мои чувства, как обычно, необычайно обострившиеся, тут ничем не могли помочь. Отовсюду одинаково пахло бетоном, асфальтом и автомобилями. Я решил, пока позволит темнота, бежать в юго-восточном направлении. Если же мне не удастся достичь окраин до утра, придется потратить какую-то часть темного времени на поиски убежища, где я буду ждать наступления следующей ночи. Для передвижения по улицам днем мой вид слишком необычен, и дело не столько в моих размерах — в конце концов, доги и мастифы выглядят не менее внушительно. В состоянии Изменения я похож на огромного волка-альбиноса: совершенно белая шерсть и красноватые глаза. Этакая причудливая и непонятная игра генов, удивляющая и друзей, и родственников. Тем более что в другом моем облике я шатен с самой рядовой внешностью.
По человеческим меркам на улице было темно, и это меня радовало. В последние годы горожане, напуганные ростом преступности, старались не выходить на улицу в темное время суток, и по дороге мне почти никто не встречался. Я бежал широкой, ровной рысью, избегая освещенных мест, быстро минуя перекрестки, и в какой-то момент мне стало казаться, что самый трудный участок пути мне удастся преодолеть еще до наступления утра. От городской черты до дома мне предстояло пробежать почти двести километров, но это не имело никакого значения: в состоянии Изменения нам случается покрывать и гораздо большие расстояния. В одном из дворов ко мне, не разобравшись сгоряча, со свирепым рыком ринулась крупная овчарка, гулявшая с хозяином без поводка. Не сбавляя шага, я лишь повернул голову в ее сторону. Овчарка затормозила всеми четырьмя лапами и опрометью бросилась прочь, оглашая воздух жалобным воем.
Я повернул за угол дома и замедлил шаги, учуяв острые людские запахи. Впереди была станция метро. Последние пассажиры растекались редкими ручейками по улицам и переулкам. Чтобы не оказаться замеченным, мне пришлось осторожно красться, скрываясь за густым кустарником бульвара, и в этот момент я услышал разговор двух мужчин. Собственно, это был не разговор, а короткий обмен репликами, настолько тихий, что в своей человеческой ипостаси я бы не услышал ни слова, даже находясь в двух шагах от них. Но сейчас слух мой позволял различать намного больше. Мужчины стояли возле старого тополя, скрытые тенью его толстого ствола, и пристально смотрели на другую сторону улицы, освещенную яркими фонарями.
— Вон она! — сказал один.
— Вижу! — отозвался второй. — Пошли. Только тихо!
От них исходил острый запах угрозы и предвкушения насилия, по которому я всегда узнаю этих существ. Он настолько отличается от обычного человеческого запаха, что я не считаю его обладателей людьми в полном смысле этого слова. Большинство моих собратьев не разделяют этого мнения, хотя некоторые старики со мной согласны.
Они пошли по краю тротуара, стараясь держаться в тени. Я следовал за ними, движимый не столько любопытством, сколько тем простым обстоятельством, что путь мой лежал в том же направлении. Очень скоро я обнаружил объект их внимания. Это была молодая женщина, девушка. Прижав к груди сумочку, пугливо озираясь, она быстро шла по освещенной стороне и, конечно же, не могла видеть своих преследователей. На перекрестке она чуть помедлила, а потом направилась через бульвар, в темноту. Она ускорила шаг, почти бежала, не подозревая, что опасность ждет ее именно там, куда она так поспешно стремится.
Двое появились перед ней настолько внезапно, что девушка даже не успела вскрикнуть. Один из нападавших тут же зажал ей рот ладонью, и они потащили ее к стоявшей у поребрика машине. В измененном состоянии мы обычно не вмешиваемся в дела двуногих. Просто потому, что не хотим привлекать к себе излишнего внимания. Но сейчас я находился далеко от дома, в огромном городе, полном людей и животных. Здесь гнездилось достаточно своих собственных страхов, чтобы придумывать новые легенды или вспоминать старые. К тому же я всегда испытывал к этим существам, так похожим на человека, сильнейшую неприязнь.