– Так это – философия… Это – вообще… – хмыкнула Алена. – А что-то конкретное вы знаете?
– Ну, за ноги я его не держала, – с сожалением признала соседка. – Но по вечерам его вечно дома не было. Зажигал небось где-нибудь, как нынче молодые говорят. Вот Лариса и пользовалась свободой. А это никуда не годное дело, когда у женщины свобода! Ее надо вот как в кулаке держать, тогда в доме будет мир и лад!
И тетенька потрясла перед Алениным носом крепко стиснутым кулаком.
Что ж, очень может быть, она и права…
А также очень может быть, что и нет!
– Бог с ней, со свободой, – нетерпеливо сказала Алена. – Но что же, получается, Алексей сейчас в тюрьме? А вы говорили, он квартиру купил…
– Ну да, купил, – кивнула соседка. – Только с чего вы взяли, что он в тюрьме? Я его на днях в Нижегородском универсаме видела, он рыбу нарезанную брал… такую… Как это называется, когда рыбу нарезанную продают?
– Стейки?
– Во-во. Их и брал. Так и с чего ему в тюрьме-то быть?!
– Так за убийство… – робко напомнила Алена. – Вы ж сами говорили: убил жену из ревности…
– Но ведь я никому не сказала, что у Ларисы любовник был! – возмущенно воззрилась на нее тетенька. – Что у Алексея поводы были – ни-ни, ни словечком не обмолвилась. И про скандалы их – ни-ни!
Вот так вот, Алексей Сергеевич! Вы думали, соседка вас грязью поливать станет? Зря думали! Ошиблись в человечестве!
– А почему вы промолчали? – с любопытством посмотрела на нее Алена.
– А меня никто не спрашивал, – обиженно пробормотала соседка. – Спросили: видели гражданина Стахеева в тот день, когда умерла его жена? Вот я и говорю: как я могла видеть, если в тот день первый раз ездила в сад, поглядеть, как там после зимы, не взломали домик, не покрали ли чего? А они, милиция то есть, мне: тогда к вам нет вопросов, до свидания. И ушли. Конечно, если бы меня конкретно спросили, я б им много чего могла рассказать, а так… не хотите – ну и не надо! Я повернулась и уехала к сестре в деревню, сестра у меня заболела. Думаю: надо вам – вы меня там найдете, в интересах следствия. А вернулась через неделю, смотрю, уже никакого следствия, уже Ларисину смерть как от несчастного случая признали. Якобы нашлись люди, которые видели, во сколько Алексей Сергеевич вернулся, а Лариса, дескать, раньше того времени померла. И якобы он никак не мог ее убить, потому что у него алиби. Ну что ж, охота вам верить, так верьте, что в подвалах нечастные случаи сами собой бывают. А я знаю: подвал вам не переезд железнодорожный, не проезжая часть улицы и не стройка, к примеру. Убийство, говорю же, убийство было! Убийство из ревности!
И рассказчица сердито поджала губы.
– Но ведь какие-то люди видели, когда вернулся Алексей, – робко пробормотала Алена. – Как же он мог на час раньше убить Ларису?
Рыжая тетенька пожала плечами:
– Я и не говорю, что он сам ее убил.
– Как не говорите? Вы только что так и говорили! С этого у нас и разговор начался, что он ее в подвале подстерег и набросился…
– Да вы что?! – Собеседница уставилась на Алену, как на ненормальную. – Как же он мог, если только через час пришел? Ясно же: он к Ларисе подослал наемного убийцу! Киллера!
После этих слов Алена молча повернулась и выскочила вон.
– Погодите, вы куда?! – почти испуганно крикнула рыжая тетенька. – Я ж вам еще адрес не сказала! Новый адрес, где Алексей теперь живет!
Но Алена уже бежала со всех ног по двору.
Кретинство какое… Сколько времени зря потеряла! Тоже, нашла чему радоваться – знакомству с очередной сумасшедшей! Нет, только в детективных романах такое бывает, чтобы чрезмерно словоохотливые сплетницы, РС всякие, «разговорчивые соседки», оказались носителями необычайно ценной и единственно нужной информации. На самом же деле они жутко осложняют жизнь своим пустозвонством. Подальше от них, подальше!
И поскорей, не то Алена опоздает на встречу с Алексеем!
Москва – Нижний Новгород, 1880 год,
из писем Антонины Карамзиной
«Ну вот, Николашка, теперь самое время прочесть мою лекцию, вернее, узнать, что я предлагала мэтру. Повторяю еще раз: я убеждена, что таинственные знаки на ковре-самолете должны быть символами полета. Кто знает, может быть, именно они способны были поднять в воздух волшебный ковер?
Итак, вот что я предлагала. Конечно, здесь должна быть руна Белого Бога – та, что у скандинавов называется Альгиз. Она напоминает человека, стоящего с подъятыми к небу руками. Ведь ковер поднимается в вышину! Руна Белбога символизирует то в человеке, что принадлежит небу, и обеспечивает покровительство светлых богов. Но здесь должна быть также руна Чернобога, которая у скандинавов называется Хагалаз. Ее значение – разрушение старых связей, то есть связи человека с землей. Ковер должен плоско лежать на земле. Однако он летит! Старые связи нарушены! Необходимы и другие знаки. Руна Радуга, или северная Райд, – это руна дороги, движения. В магии она означает помощь в путешествии. Руна Крада, или руна Кано, означает жертвенный огонь, она символ стремления к недостижимому и воплощения этого стремления, но в то же время – руна речи, руна заклинания, волшебного слова, с помощью которого ковер-самолет должен подняться в вышину и полететь. Сила, или руна Зиг, – руна победы. Ведь Иван-царевич, который стоит на ковре, возвращается победителем – он добыл жар-птицу, он чувствует себя равным богам, все в мире подвластно ему. Значит, Сила-Зиг обязательно должна быть изображена на ковре! Следом идет руна Ветер, Одр, – магическая руна, связанная со стихией воздуха. И она должна быть центральной в узоре. Ведь ковер-самолет летит по воздуху. Руна Берегиня – Фригг и Хель – жизнь и смерть, плодородие, возрождение – и в то же время царство мертвых. Кроме того, эта руна обозначает судьбу как нить, сплетенную скандинавскими норнами. Герой, поднявшийся в небо на ковре-самолете, испытал судьбу, и, конечно, он вступил в союз и со светлыми, и с темными силами. Леля – руна Лагуз – руна интуиции, тайного, порою непостижимого знания, без которого невозможно движение ковра-самолета. Даждьбог, руна Йер, означает дары богов, удачное завершение нового начинания. Мы не знаем, каким силам небесным принадлежит ковер-самолет – это воистину дар богов! А значит, она должна быть в центре узора.
Такие символы я и предложила В.М.
Выслушав меня, он надолго замолчал. Потом подошел к большому столу, заваленному папками с черновыми набросками, и достал листки толстой желтой бумаги. Я уже знала – это прежние, первоначальные эскизы ковра. Он смял их в один большой, толстый, бесформенный ком и, широко распахнув дверцу голландки, которая отапливала мастерскую, с силой затолкал туда.
Мы все вскрикнули, вскочили на ноги, однако В.М. остановил нас резким взмахом руки. Пламя на миг остановилось, словно бы попятилось, но потом с такой жадностью набросилось на бумажные листы, что несколько их даже вывалилось из печки, и крошки угля, щепки, какой-то мусор, лежавшие около печи, мигом затлели, занялись. В.М. и несколько наших мужчин принялись торопливо затаптывать огонь.
Я не могла сдвинуться с места… Какое-то странное предчувствие овладело мной. Зачем, зачем я приехала в Москву?! Не лучше ли мне как можно скорей вернуться домой, вместе со своими дурацкими и, может быть, опасными замыслами?»
Нижний Новгород, наши дни
От Ковалихи до Алениного дома на углу Ижорской – ходьбы четверть часа, не больше. Алена проделала этот путь минут за десять. Подбежала к дому, изрядно запыхавшись, и тотчас увидела на обочине серую «Мазду». Раздался короткий сигнал, дверца открылась, выглянул Алексей:
– Здравствуйте! Идите, посидим рядышком.
– Посидим, – охотно согласилась Алена, забираясь в машину.
Вообще-то его можно пригласить и домой, но… но как-то не хочется, если честно.
Почему?
«Боишься, что последует продолжение вчерашней сцены, для всех унизительной и никому не нужной?» – спросила наша писательница сама себя.
Да, лучше встречаться на нейтральной территории.
– Вот деньги, – протянул Алексей конверт. – Посчитайте.
– Да ну, ерунда какая… – Алена сунула конверт в сумку не глядя. Она никогда не считала деньги в подобных случаях. Конечно, дурь порядочная так вести себя, но… но пусть ее лучше считают дурой, чем она оскорбит человека недоверием, полагала Алена. В общем-то, обманули ее в такой ситуации только один раз: это был знакомый и как бы даже свой, «блатной», меняла-валютчик, передавший ей после обмена евро на рубли (по льготному курсу, по блату!) на пятьсот рублей меньше. Заметила это Алена только дома, наивно решила, что Алик (так звали мелкого мошенника) ошибся. На другой день она напомнила ему о своем существовании, но он сделал очень большие и очень честные глаза на лице кавказской национальности:
– Не может быть! Вы ошиблись, красавица!
«Красавица» только плечами пожала, зная, что совершенно не ошиблась, но… кто не успел, тот опоздал. Она просто дала себе слово впредь всегда деньги пересчитывать, но, конечно, слова не сдержала, как и много других слов, данных себе прежде и потом. Что касается мошенника Алика, то спустя неделю после той истории он пропал бесследно, и никто о нем больше ничего не слышал. То ли сбежал в родные кавказские страны, то ли обиделся на него кто-нибудь посильней и, с позволения сказать, покруче, чем чрезмерно снисходительная и мягкотелая Алена Дмитриева.
Да Бог с ним, с Аликом, он вообще ни при чем в нашем повествовании.
Итак, Алена деньги убрала и перевела разговор на предмет куда более ей интересный, чем презренный металл (в данном случае – презренная бумага):
– Как вы себя чувствуете?
– Да так, ничего, вашими молитвами, – пожал плечами Алексей. – Как обычно, все прошло бесследно.
– Судя по всему, – Алена похлопала по подушке сиденья рядом с собой, – с машиной все в порядке?
– Слава Богу, – кивнул Алексей. – И я очень прошу меня извинить: вчера я вел себя омерзительно, но я был не в себе после припадка и дико зол.
– Да я понимаю, – с неловкостью пробормотала Алена, – не будем об этом говорить. Я на вас совершенно не сержусь, честное слово.
– Ну да, понятно: на больных не обижаются, – усмехнулся Алексей. – Ладно, проехали. Вы мне лучше вот что скажите: вы были в музее, я правильно понял? В художественном музее?
– Ну да.
– А почему? Внезапно проснулась тяга к искусству или… или это как-то связано со мной, с моими вчерашними взбрыкиваниями?
– Или, – сказала Алена. – Вот именно – или. Я хотела посмотреть… хотела понять, что могло вас довести до такого состояния, какая именно картина.
– Как же вы могли это понять, если я сам не знаю?
– То есть как? – недоверчиво пробормотала Алена. – Вы хотите уничтожить картину – и не знаете какую?
– В том-то и дело! – усмехнулся Алексей. – То есть, я полагаю, находясь в припадке безумия, я знаю, но сейчас, в здравом уме и твердой памяти, – не имею ни малейшего представления! Так что, если вам интересно, надо было меня вчера об этом спросить, когда я буйствовал или хотя бы в отходняке находился.
– Ну, когда вы буйствовали, у меня была одна забота: оказаться от вас подальше, чтобы не пришибли ненароком, – сухо ответила Алена. – А когда находились в отходняке, как вы выражаетесь, от вас вообще никакого толку не было, вы даже идти сами не могли, не то что на какие-то там вопросы отвечать.
– Да, извините, глупость сказал, – махнул рукой Алексей. – Но факт остается фактом: я ничего конкретного не знаю и не помню насчет картины.
– Вы вчера в бреду бормотали что-то о совах, летящих в тумане, – осторожно напомнила Алена. – Такие образы вам что-нибудь говорят? Ничего не приходит на память?
Какая-то тень прошла по лицу Алексея, он потер лоб, нахмурился:
– Совы… Туман… Я об этом говорил? А почему вы думаете, что это имеет отношение к какой-то картине?
– Просто показалось, – пожала плечами Алена. – Вы сначала метались, то умоляли не пускать вас в музей, то рвались из машины, издавая какие-то беспредметные выкрики, и вдруг хотя бы что-то конкретное в вашей речи прорезалось. Я и зацепилась за слова.
– И пошли в музей искать сов? – недоверчиво глянул Алексей. – Нет, серьезно? Иголку в стоге сена?
– Да почему иголку? Вовсе нет! Вы что, думаете, произведения искусства так и пестрят изображениями сов? Ошибаетесь! К примеру, в нашем музее я нашла только одну картину с совами. Причем сразу с тремя. И туман там был, и высота, и полет…
– Высота? – со странным выражением переспросил Алексей. – Полет?
– Ну да. Вы бормотали что-то о том, как прекрасно на высоте, а на земле…
– Что на земле?
– Не знаю, – пожала плечами Алена. – Об этом вы не сказали. Не столь прекрасно, надо полагать.
– Да… – проговорил Алексей, со странным выражением глядя в окно, на полуоблетевшие деревья и несомую ветром пожухлую листву. – В самом деле, не столь прекрасно! Но вернемся к совам. Где вы их нашли?
– Трех сов, туман, а также ощущение полета и высоты я нашла на картине Васнецова «Ковер-самолет».
Алексей расхохотался:
– «Ковер-самолет»?
– Ну да. Знаете, такой сказочный, на котором передвигались всякие Иваны-царевичи.
– Конечно, знаю. Иваны-царевичи транспортировали на этих коврах Елен Прекрасных.
– Ну, насчет Елен ничего не скажу, а вот жар-птиц они точно транспортировали.
– Извините, – возразил Алексей, – насчет жар-птиц я точно сказать не могу, а про Елен Прекрасных имею документальные свидетельства. Сейчас, сейчас… где же оно… – Алексей вынул из бардачка борсетку и принялся перебирать визитки, дисконтные карты и календарики, лежащие там. Вытащил блестящий, разноцветный ламинированный прямоугольничек. – Вот, смотрите!
Алена посмотрела. В самом деле… ковер-самолет, немножко похожий на большой раскрашенный половик. Он плоско висит в небесах, а на нем, свесив ноги, как на лавочке (удивительно, что не падают!), сидят в обнимку молодой человек (судя по всему, Иван-царевич) и девица (предположительно Елена Прекрасная). Вокруг реют облака, занимается заря, внизу темнеет лес. И ни одной совы в поле зрения!
– Это Васнецов? – недоверчиво спросила она. – Совершенно не похоже.
– А вы поверните календарик, Фома неверующая, – довольно ехидно усмехнулся Алексей.
Алена, пожав плечами, так и сделала.
Вот это да…
Календарь на будущий год. Ишь какой Алексей предусмотрительный. Выше собственно календарной разметки – название: «Серия «Русские сказки в изобразительном искусстве». В.М. Васнецов. Ковер-самолет. 1919—1926 гг. Дом-музей В.М. Васнецова».
– Убедились? – насмешливо спросил Алексей. – Как видите, никаких сов!
– Странно, – пробормотала она. – Неужели у него были два ковра-самолета?
– Вы имеете в виду Ивана-царевича? – невинно уточнил Алексей, и Алена снова расслышала ехидную нотку в его голосе.
– Я имею в виду Виктора Михайловича Васнецова, – буркнула она. – В нашем музее висит совершенно другая картина.
– И вы уверены, что она Васнецова? Я, например, в жизни ее не видел и ни о каком другом ковре-самолете, кроме этого, на календарике, знать не знал.
– Совершенно уверена. И на той картине есть совы. Там целых три совы! Я на тот «Ковер» довольно долго смотрела, пока Майя мне про Гроота рассказывала.
– Майя? – растерянно повторил Алексей. – Майя Климова, что ли? Вы с ней знакомы?
– Познакомились в ходе спонтанного интервью, – уклончиво ответила Алена, испытывая сильнейшее искушение сказать, что она находилась как раз рядом с Майей, когда ей позвонил Алексей. Ну и Майя, следовательно, находилась рядом с ней, с Аленой, когда Алексей позвонил ей! И Алена уже почти поддалась искушению, но тотчас представила, как смутится Алексей, – и не стала вредничать. Она вообще не испытывала никакого удовольствия, унижая людей или выставляя их в смешном свете. Вот и сейчас предпочла этого не делать.
– А о чем было интервью? – настороженно спросил Алексей.
– Да о Грооте, я же вам сказала! Майя рассказывала: очень может быть, что портрет молодой Екатерины, который имеется в нашем музее, – вовсе не сам Гроот, а кто-то из его далеких последователей. И открылось сие благодаря какой-то несчастной берлинской лазури. Вы представляете?
– Какой еще берлинской лазури? – раздраженно воскликнул Алексей. – Вы вообще о чем говорите? Я что-то слабо понимаю… То совы, то какой-то несуществующий ковер-самолет, а теперь еще и берлинская лазурь сюда примазалась… Вернее, вы ее примазали. Правду говорил Левушка Муравьев: совершенно невозможно понять, что у вас в голове происходит!
– Да ему и ни к чему понимать, что происходит в моей голове, – высокомерно усмехнулась Алена, испытывая, как всегда, сильнейшее раздражение при упоминании этого господина, вернее, товарища, ведь во внутренних органах, так же как и в армии, кажется, по-прежнему называют друг друга товарищами. – Для него главное – что выводы я делаю такие, до которых он со своими присными вовек бы не додумался.
– Однако от скромности вы не умрете! – фыркнул Алексей.
– Да, у меня тоже есть предчувствие, что умру я от чего угодно, только не от скромности, – кивнула Алена (между прочим, она не знала, что произнесла сейчас слова поистине пророческие, ведь умрет она и в самом деле не от скромности, а от пули… но не стоит, право же, не стоит забегать вперед, тем паче что у нее впереди еще целых два дня жизни!). – Однако вот вам навскидку несколько таких неожиданных выводов. Во-первых, значит, существуют две картины Виктора Васнецова с одинаковым называнием: «Ковер-самолет». Первая, та, что помещена в нашем художественном музее, написана в 1880 году: так значится на табличке под картиной. Вторая хранится в Доме-музее Васнецова. И написана она на тридцать лет позднее, уже в советское время! Давайте о ней пока забудем. У меня есть все основания думать, что причина вашего по…