– И все же это только догадки и предположения, – пожал плечами Бергер.
– Чем богаты! – усмехнулась Алена. – А что вы хотите? За какие-то три дня не только распутать преступление, но и доказательства представить? Над этим делом следственная бригада будет еще работать и работать не знаю сколько времени. Мне главное было – вас зацепить.
– Так вы что, с Алексеем Стахеевым всего лишь три дня назад познакомились? – изумился Бергер.
– На самом деле – неделю назад, – уточнила Алена. – Именно тогда он внезапно обратился к своему всесильному, могучему другу Льву Ивановичу Муравьеву и начал жаловаться на судьбу. Алексей говорил, что иногда им овладевает страшное желание ворваться в художественный музей и искалечить одну из картин. Якобы какие-то бесы – он так выразился – принуждают его это сделать. Причем у бесов он не единственная жертва… Такие любезные бесы оказались, представляете, проинформировали его об этом. Майя, к примеру, не знала, что кто-то, кроме нее, страдал той же манией, для нее известие о сумасшествии Тамары было настоящим ударом. А уж о самоубийстве-то… Но вернемся к Алексею. Именно от него исходило предположение, что он кем-то отравлен, что приступы у него не Бог весть откуда-то взялись. Муравьев счел, что будет разумно, если в такой ситуации рядом с Алексеем будет находиться не то охранник, не то эксперт, который присмотрится к его ближайшему окружению, к родственникам, друзьям, знакомым. Так вышло, что я оказалась, как говорится, под рукой у Муравьева. Он знал, что я люблю разгадывать неразрешимые загадки, и предложил помочь старому другу. Мне стало интересно исследовать эту ситуацию, а уж когда привелось понаблюдать у Алексея один такой приступ, тут я и совсем увлеклась, почувствовала свою ответственность и всякое такое.
– То есть все было по схеме: звонок, музыка, припадок, попытка самоубийства… – сказал Бергер.
– Ничего подобного, – покачала головой Алена. – Ни звонка, при попытки самоубийства. Все возникло как бы само собой, ни с того ни с сего. Алексей только просил кого-то не заставлять его уничтожать некую картину. Думаю, проговорился он о некоторых приметах полотна Васнецова нечаянно, его бормотанье о совах, о полете в высоте, в тумане выглядело сущим бредом, так, для антуража, он и предположить не мог, что я за них зацеплюсь, что найду картину, встречусь с Майей, которая как раз вышла после операции, что потом пойду в тот дом, где Алексей жил раньше, поговорю с одной словоохотливой соседкой, что захочу встретиться с бригадой «Скорой», увозившей Майю в больницу, узнаю о самоубийстве Севы Лысаковского, единственными свидетелями которого оказались… Алексей, Юля и ее знаменитая тетушка, Людмила Мурзина.
Бергер только глаза на нее вскинул – но очень выразительный у него взгляд получился!
– Да, – кивнула Алена. – Именно так. Сева был первой жертвой. Может быть, даже подопытным экземпляром, ведь его отравили задолго до годовщины Ларисиной смерти, когда подвергали обработке других зомби. Севу, возможно, отравили прошлым летом. Минуло какое-то время, и Алексей решил провести эксперимент: действует ли лекарство? Полигон для испытания был выбран вполне удачный: Сева ведь подрабатывал сторожем на стройке. Алексей пришел туда новогодней ночью и… Но эксперимент провалился, Сева бросился с одного из верхних этажей. Умер он не сразу: Алексею и его компании пришлось ждать приезда «Скорой», они боялись уйти! – вдруг Сева что-то расскажет врачам. Алексей для надежности даже в больницу поехал с ним! Заодно познакомился с молодым доктором Иваном, а потом и со своей дочерью его свел: наверное, чтобы Иван всегда был под рукой для страховки. Итак, один из потенциальных исполнителей их странного, страшного замысла вышел из строя. Но теперь организаторы знали, как все это выглядит, как проявляется. Конечно, они думали, что самоубийство – это случайность. Они опоили женщин на Ларисиных поминках и спустя время, необходимое для внедрения «чужеродного агента» (примерно месяцев шесть, как я понимаю), решили провести эксперимент с Майей. Но немного не рассчитали: она оказалась не дома, а у подруги. Перепуганная приступом подруга вызвала «Скорую», Майю увезли в больницу, потом прооперировали… Информация о том, что кто-то из сотрудников музея хочет уничтожить одну из картин, могла стать достоянием гласности, и преступники забеспокоились.
Думаю, Алексей – человек очень предусмотрительный, или, может быть, Людмила такими качествами отличается, но они решили подстелить соломки на тот случай, если кто-то сможет потом связать концы с концами и сообразить, что отрава могла попасть в организм Майи и Тамары именно на той вечеринке. И вообще догадаться, что это не их собственное, так сказать, сумасшествие, а некое организованное мероприятие. Именно поэтому Алексей и начал «чудесить» тоже, изображая жертву и из себя. В любом случае – даже если кто-то из их «зомби» смог бы вырезать из картины фрагмент и вынести его из музея – Алексей имел бы на сей случай непоколебимое алиби. Они ведь с Людмилой большие мастера организовывать алиби! И вообще – он считал, что отвел от себя подозрения, когда обратился за помощью к самому Муравьеву. Значит, ему нечего было скрывать. Но тут Алексей, кажется, сам себе яму вырыл.
– Яма – это вы? – осведомился Бергер, усмехаясь.
– Ну да, – кивнула Алена, наслаждаясь своей скромностью.
Однако как следует насладиться Бергер не дал-таки:
– Между прочим, яма по-японски – гора. Фудзияма, слышали? Так что от скромности вы не умрете.
– Мне так часто говорят, – кивнула Алена. – И я с этим согласна. Вы думаете, я почему попросила вас записать свой рассказ на диктофон? Потому что, как пишут в книжках про пиратов или про шпионов, за мою жизнь теперь нельзя дать и ломаного гроша. Понимаете, Алексей сегодня за обедом – а обедала я у него – очень хотел напоить меня отличным крымским вином. Я не пью красное вино, на дух не переношу, поэтому его старания были напрасны. И еще очень вовремя вернулась домой дочь Алексея, с которой мы просто не выносим друг друга. Может быть, благодаря этому я избежала отравления и шанса превратиться в очередного зомби, который при звуках «Solo» делается обуреваем страстью уничтожить «Ковер-самолет». Да, кстати, еще о музыке… Я только сейчас вспомнила, что мне покоя не давало: когда мы говорили с Майей о ее припадках безумия, она сказала: «Какая-то навязчивая музыка звучала, звенела в голове, заполняя ее, мое сознание мутилось… Почему-то именно после того, как начинала звучать эта музыка, я знала только одно: мне необходимо оказаться в музее и тайно, чтобы никто не видел, острым ножом вырезать из картины…» И потом она показала мне, какой именно фрагмент она должна была вырезать – с загнутым углом ковра.
– Как-то я себе все это слабо представляю, – пробормотал Бергер. – Ну и что бы она с куском холста потом делала? Вообще как вырезала бы его среди бела дня, когда кругом полно народу?
– Ну, наш музей все же не Эрмитаж, там много народу редко когда набирается. Я думаю, Алексей и Людмила подгадали бы исполнение своего замысла к такому времени, когда в здании почти нет посетителей. Хранительницу Майя (или ее дублерша Тамара) могла куда-то услать на время, сам процесс занял бы одну, ну, две минуты. Затем кусок холста размером полметра на полметра сворачивается в трубку и прячется в газету или сумку. Майя выносит сверток на улицу и передает тому, кто будет ее ждать. Никакая охрана не обратила бы на нее внимания: ну, несет реставратор какой-то небольшой сверток, да и пусть себе несет. А потом… то, что будет с Майей или Тамарой потом, ни Алексея, ни Людмилу ничуточки не волновало. Жертвы не помнили почти ничего, почти никаких подробностей, и, главное, они даже не подозревали, кто повелевал их волей. А Алексей уничтожил бы все ненужные записи в своем мобильном телефоне (кстати, его номер при этих звонках не определялся!) и пролил бы несколько крокодиловых слез над подругами покойной жены, припомнив при случае, что и сам был обуреваем припадками странного безумия, сам оказался жертвой неизвестного злоумышленника. А где тот злодей, кто он, совершенно неизвестно, как неизвестно и то, зачем была изуродована картина.
– А как по-вашему, что бы они потом с картиной, вернее, фрагментом ее, делали?
– Не имею ни малейшего представления. Точно так же, как я не понимаю, что там под слоем краски может быть изображено.
– Скажите, а почему вы решили, будто Алексей знает, что вы во всем разобрались? Вы что, пооткровенничали с ним?
– В общем-то, нет, но я теперь почти уверена, что в руки Людмилы попал мой блокнот, в котором я делала кое-какие записи по делу и возникшие у меня вопросы, размышления некоторые, например, почему все «жертвы картины», назовем их так, больны, а Алексей – здоров. Там было сказано про тайный список его телефона, про самоубийство Севы, про звуковые сигналы как спусковые крючки безумия – практически про все, что я вам сейчас рассказала. Просто-таки открытым текстом! Хотя в те минуты, когда я делала записи, я Алексея еще не подозревала, просто удивлялась многим нестыковкам.
– А когда вы его начали подозревать?
– Как только узнала, что Тамара покончила с собой именно в то время, когда ей звонил Алексей, и из ее мобильного звучала красивая музыка. «Solo» – мелодия и впрямь волшебной красоты, только, наверное, я ее больше никогда слушать не смогу… И еще… Знаете, когда я была у Алексея, ему позвонила Людмила.
– Она что, вам представилась?
– Нет, – Алена вспомнила оскаленную морду Бубна на дисплее и усмехнулась. – Просто у Алексея в мобильном телефоне при ее звонке появилась фотография, которая имеет к ней прямое отношение. И Алексей говорил ей буквально следующее: «Да, я туда позвонил сразу, как ты сказала, но не знаю, каков результат, некогда проверять!» И я потом сообразила: около часу назад у меня и пропал блокнот. Видимо, Людмила его пролистала, узнала мой дальнейший план действий: пойти к Алексею, потом в музей, потом к Тамаре – и поняла, что нашей с Тамарой встречи ни в коем случае допустить нельзя. И Алексею был дан приказ – позвонить Тамаре в больницу. Они почти не сомневались, что несчастная, издерганная женщина воспримет звонок как сигнал к уничтожению картины – и сделает все, чтобы этого не произошло. Так что, наверное, я тоже отчасти виновата в смерти Тамары Семеновой…
Бергер покачал головой:
– Даже не знаю, что сказать. Утешать вас или упрекать, не представляю. Просто штука, видимо, в том, что я во все, что вы рассказали, не вполне верю. И если бы вы не начали с реального и доказательного разговора об убийстве Ларисы Стахеевой, с того дела, которое меня лично очень зацепило и которое было нагло закрыто Муравьевым… если бы не это, повторяю, я бы воспринял все ваши прочие умозаключения как, мягко выражаясь, фантазии. Если еще не хуже!
– Как бред сумасшедшей? – уточнила Алена.
– Ну, раз уж вы сами так назвали… – буркнул Бергер.
– Да как хотите называйте, только в печку не сажайте, – отмахнулась Алена. – Я ведь и сама понимаю, что все это практически недоказуемо. Если Алексей и Людмила подсуетятся, они могут уничтожить все мало-мальские улики. Хотя этих улик и так – раз-два и обчелся. Сотрет Алексей список номер два в своем мобильнике, уничтожит в памяти звонок к Тамаре – и нет проблем. Никаких проблем! Да, у Семеновой в телефоне значится вызов ровно в тринадцать часов. Да, в ее телефон закачана мелодия «Solo», так же, как у Майи. Но ведь совершенно нереально определить, с какого телефона поступали вызовы и кто закачал музыку! Нет, заговорщики могут чувствовать себя вполне в безопасности. Главное им сейчас – хладнокровие сохранить. Затаиться, отсидеться: я не я, и бородавка не моя! И все, их не зацепишь. Но все же кое-чем хитрецов можно подковырнуть. Во-первых, возобновить то старое дело об убийстве Ларисы Стахеевой. Кстати… знаете ли вы, что у нее был мужчина на стороне?
– Нет, даже не слышал.
– Был, был, кажется, по фамилии Аверьянов. Имени не знаю. О нем подробнее может рассказать одна соседка Стахеевых по прежнему дому, рыжая такая тетенька. Правда, не знаю, из какой она квартиры, но ее вполне можно найти.
– Ну, был мужчина, – пожал плечами Бергер. – И что такого? Как это поможет нам изобличить Людмилу и Алексея? Если и по горячим-то следам не удалось, то теперь, спустя полтора года… Нереально. А какой второй способ их, как вы говорите, подковырнуть?
– Узнать, что там, под ковром. Ну, в смысле, под «Ковром-самолетом». То есть выяснить, что именно находится под слоем краски на том фрагменте, который Людмиле и Алексею так страстно хотелось вырезать. Как думаете, вы можете добиться рентгеновской экспертизы полотна? Или это нереально?
– Не знаю, – пожал плечами Бергер. – Думаю, что шансов мало. Должно произойти нечто очень… весомое, что могло бы убедить милицейское начальство в том, что вы не просто мне тут сказки рассказывали, что все ваши предположения на твердой почве стоят.
– И что вы называете весомым?..
– Ну, например, если бы Стахеев совершил какое-то действие, показавшее, что он вас боится. Утратил бы то спасительное хладнокровие, о котором вы говорили.
– Например, попытался бы меня, выражаясь языком детективных романов, убрать? – догадалась Алена.
– Гм, не так радикально… но что-то в таком роде.
– Вчера вечером меня уже пытались убить два отморозка, – неожиданно для себя самой призналась Алена.
– Что?!
– Да что слышали. Правда, думаю, к делам картинным они не имели ровно никакого отношения. У них были ко мне личные счеты. А впрочем, кто их разберет… – Алена вкратце пересказала Бергеру свои приключения в гараже в Стригине, а потом на Щелковском хуторе, умолчав только о некоторых деталях… например, как рыдала около одного красного кирпичного дома на улице Медицинской, и, уж конечно, о том, чье имя шептала, умирая… или думая, что умирает. – Потом полночи ко мне в квартиру кто-то стучал. Ускользнули буквально за минуту до прихода милиции. Но после таких дел мне теперь как-то… зябко стало. – И Алена в самом деле обхватила себя за плечи.
– Да уж, озябнешь тут, – согласился Бергер. – А вы Муравьеву про вечернее свое приключение рассказали?
– Что я, больная? – возмутилась наша детективщица. – Кто мне поверит, что не я их шпокнула?
– По-моему, вы себя переоцениваете, – снисходительно поглядел на нее Бергер. – Свою, так сказать, крутизну. На Лару Крофт вы никак не тянете. Нужно обладать о-очень большой фантазией, чтобы представить вас в роли хладнокровной убийцы двух молодых и, как понимаю, не слабых мужчин.
«Ну да, они молодые и не слабые, а я, конечно, обессиленная пенсионерка! – обиженно подумала Алена. – Каков негодяй, а? А я-то ему доверилась как Дева Деве, вся, без остатка!»
– А кстати, вы машину водите? – с прежней снисходительной интонацией спросил Бергер.
– Нет, – призналась Алена.
– Ну вот видите! – пожал плечами Бергер. – Как же вы тогда могли на Щелковский хутор заехать?
– А предположим, у меня был сообщник… – с туманным выражением проговорила Алена.
– Ох, давайте хоть тут не будем ничего предполагать, а? – как-то очень прочувствованно попросил Бергер. – И так их слишком много, ваших предположений, в деле о картине! Хуже всего, что, даже если кто-то поверит в них, никаких действий против Стахеева и Мурзиной предпринять нельзя. Нет совершенно никаких оснований! Все ваши выводы абсолютно бездоказательны. Не имеют под собой никакой реальной основы. И все же… – Он качнул головой, как бы сомневаясь, потом решительно сказал: – И все-таки я вам верю.
– Что, серьезно?! – изумилась Алена.
– Да, верю. Притом настолько, что начинаю за вас тревожиться. Скажите, вы можете куда-то уехать прямо сейчас, не заходя домой, где-то прожить несколько дней, скрыться с глаз вашего «жениха» и его мадам Помпадур? Есть у вас такое место? Конечно, желательно вне города?
– Вы серьезно? – ошарашенно спросила Алена.
– Вполне серьезно.
– Не думала, что вы мне поверите…
– Ну, вот так уж вышло, – пожал плечами Бергер, словно извиняясь. – В любом случае, верю или нет, надо исключить все возможные неприятности. Соломки подстелить где надо и не надо, как делали ваши знакомые… Предусмотрительность еще никогда и никому не вредила. Поэтому еще раз настоятельно советую подумать, куда вы можете эвакуироваться.
Алена беспомощно развела руками:
– Единственное место, которое на ум приходит, это дом Инны Тюлениной в деревне Маленькая. Он в Семеновском районе – на электричке до Линды, потом автобусом до Маленькой. Надо на вокзал позвонить, узнать, во сколько будет ближайшая электричка. Ну, и мне все равно надо заехать домой за кое-какими вещами и к Инне за ключом…
– Вы с ума сошли? – презрительно осведомился Бергер. – Домой вам нельзя, неизвестно, что вас там ждет.
– Засада? – хмыкнула Алена. – Не волнуйтесь, у меня квартира на сигнализации, чуть что не так, сразу врываются бравые парни в «брониках»…
– Вот и пусть тогда сначала ворвутся бравые парни в «брониках», а только потом вы туда войдете, – кивнул Бергер. – И не раньше! Однако я на вашем месте сейчас не стал бы испытывать судьбу. Ночью к вам уже приходили, так? Кто им мешает ждать вас в подъезде? Поезжайте прямо в Маленькую!
– А вещи? – возмутилась Алена. – Пистолет и зубная щетка, как у Шерлока Холмса?
– А что, у вас есть пистолет? – остро глянул Бергер.
«Ой, кажется, он и впрямь поверит, что это я замочила тех двоих в Стригине!» – перепугалась Алена и поспешила признаться:
– Только газовый, да и к тому патрончиков нету. И он дома…
– Тогда, значит, дело в одной зубной щетке? Купите по дороге. А заодно купите все остальное. Что вам там понадобится? Ночная рубашка, продукты? Что еще нужно женщинам? Магазинов по пути будет море. Если денег нету, я вам ссужу. И знаете что… Позвоните Инне, что мы сейчас подъедем к ней за ключом, а потом я сам отвезу вас в Маленькую.
– А что, – оторопело пробормотала Алена, – у нас в стране уже начала действовать программа защиты свидетелей? Как в Штатах?