Низким остается пенсионное обеспечение в стране – порядка 6 тыс. руб. на пенсионера, в то время как показатели по некоторым европейским странам следующие: Австрия – 826 евро, Германия – 1060 евро, Финляндия – 1150 евро, и даже в Чили – 200 евро, в три с половиной раза выше, чем в России. Показательно то, что Россия не ратифицировала Конвенцию Международной организации труда (МОТ), согласно которой «коэффициент замещения пенсией заработной платы» не должен быть ниже 40%. Например, пенсии в Италии и Испании составляют 90% от размера заработной платы; Швеции и Германии – 65%; Франции, Японии и США – 50%; а в России – всего лишь 27%, при этом произошло существенное снижение этого показателя, который составлял 32% в 1992 –1993 гг. Правда, премьер недавно сообщил, что коэффициент замещения вскоре должен составить 40% от уровня заработной платы, но если сам уровень заработной платы низкий, то и пенсии останутся незначительными, неспособными обеспечить жизни пенсионера и его семьи.
Бюджетное распределение имеет явно нерациональный характер, вплоть до последнего времени действовала тенденция к утрате социальности государства (с точки зрения патронажа над бедными слоями общества, которых явное большинство). Так, например, в развитых современных государствах на функции государственного управления, обороны, полиции и суда направляется обычно 3–4% от федерального (или центрального) бюджета. В России на те же цели – более 30%. На социальные цели, здравоохранение, культуру и образование, пенсии, пособия и т.д. в первой группе стран приходится до 40% всего ВВП, а в ряде европейских стран (Швеция, Норвегия, Финляндия, Италия – свыше 45%. В России на эти же цели направляется около 10% ВВП). На такой финансовой основе и при таком подходе можно построить, – иронично заметил профессор С.М. Рогов, – «всего лишь вертикаль ХVIII века».
Все это – самые конкретные результаты целенаправленной социальной политики федеральноых провинциальных властей, их просчетов и ошибок. Те действия и целевые национальные программы, которые преследовали задачи «поддержки многодетных семей» и пр., безусловно, имели положительное значение (с точки зрения логики «лучше иметь это, чем ничего»). Но они были чрезмерно ограниченны по своим микрозадачам, а на их реализацию выделялись скромные финансовые ресурсы (по сравнению с масштабами проблем). К тому же социальная политика государства логично осуществляется в рамках самой федерально-провинциальной социально-экономической политики, и вряд ли целесообразно было придавать ей некий «надстроечный характер», выделяя отдельные программы из общей социальной политики, когда все внимание властей концентрировалось на последних в ущерб всей социальной политике государства (проводимой бездарными министрами).
Ущербность деятельности государства в области повышения уровня жизни населения в значительной мере связана и со спецификой формирования российского олигархического капитализма. Президент и его политический режим оказались не способными стать мощной конструктивной силой на пути к экономическому прогрессу. Его разрушительный потенциал, заложенный ельцинизмом, явно доминировал, несмотря на некоторые позитивные изменения, происшедшие и ныне происходящие вее структуре в последние годы – но исключительно в сфере отдельных сфер экономики. Политическая культура, моральные и нравственные стороны развития общества продолжали деградировать. Отсюда – и рост коррупции до небывалых масштабов как проявление разложения политического режима, да и самого государства, которое не смогло рационально «перевозить» огромные финансовые ресурсы, непрерывным потоком текущие в федеральную казну. Здесь, несомненно, и истоки бурного возрастания мздоимства и лихоимства чиновничества.
К российскому большому бизнесу более, чем к какому-либо другому, применима теория «праздного класса» Торстейна Веблена, а его плебейская природа делает его чрезвычайно жестоким по отношению к обществу. Представители этого «класса», все еще не уверенные в том, что это они, вчерашние попрошайки и маргиналы, сегодня – сверхбогаты и известны, как бы мстят обществу за свою вчерашнюю бедность и унижения, им неведомы чувства сопричастности к судьбам отечества, положению народа и т.д. И эти первобытные хищнические инстинкты (по Т. Веблену) будут сопровождать их всю жизнь, хотя вполне естественно, что в структуре предпринимательства и его менеджмента уже заметно происходят положительные сдвиги. Они в основном связаны с неумолимо идущими процессами взаимодействия национальных деловых кругов с иностранными, повышением образования и деловой культуры и пр. И самое главное – с приходом новой генерации управленцев и деловых людей, усматривающих смысл жизни не только в накопительстве, подобно «скупому рыцарю» Шекспира, но прежде всего за счет нового слоя – реально профессионального, добивающегося успеха своими способностями, умением использовать конкурентные механизмы, соблюдающего должные (в том числе неписаные) правила ведения предпринимательства, этики и морали. Это то поколение, которое является продуктом уже нашего воспитания в лучших университетах и институтах России и зарубежных вузов. На них – моя надежда...
Профессор Никита Кричевский указывает: одной из ведущих отраслей промышленности почти два столетия была легкая промышленность, еще в 1990 г. в ней было занято более 3% всей рабочей силы; однако, в 1995 году в текстильном, швейном, обувном и кожевенном производствах страны было занято уже менее 2% всей занятости, а в 2007 г. – 0,6%. Сравнение с показателями 1987–2007 гг. показывает следующую картину.
В 1987 г. в РСФСР было произведено 8426 млн кв. м тканей всех видов, а в 2007 г. в РФ – 2735 млн кв. м (уменьшение в 3 раза); производство шерстяных тканей уменьшилось с 451 тыс. кв. м до 29 тыс., льняных – с 592 тыс. до 201 тыс. кв. м; производство трикотажных изделий – с 714 млн штук до 108 млн; обуви – с 366 млн до 51 млн пар (в 7 раз!). (См.: НГ, 2010, 3 июня, с. 7.)
Особенно катастрофическое сокращение произошло в производстве шерстяных тканей: за 20 лет оно снизилось в 15,6 раза – с 451 до 29 млн кв. м. Этот показатель эпохи становления производства российского текстиля при императрице Екатерине Второй! Для сравнения: в наши дни доля продукции легкой промышленности в ВВП Китая составляет 21%, Италии – 12%, Германии – 6%, России – менее 1%. Катастрофическое состояние отрасли отражает то, что в 2004–2006 гг. китайские предприятия закупили 121,2 тыс. ткацких станков, российские – 176 единиц.
Некоторые аналитики считают, что ускоренное развитие текстильной промышленности предоставило бы России целый ряд преимуществ. Во-первых, позволило бы восстановить производство традиционных текстильных материалов и изделий, которое ныне сосредоточено в Китае, других восточных странах и в странах Европы. Во-вторых, избрать как развитие страны модель производства современного текстиля и нетканых материалов на базе внедрения высоких технологий. В-третьих, занять свою нишу в сегменте производства, например, всего домашнего текстиля. Текстильные предприятия можно было бы развить там, где они и ранее развивались и имеются предпосылки и сегодня, – в Московской области, Петербурге, Иванове, Ярославле и др. В этих регионах есть производственные мощности (нуждающиеся, впрочем, в техническом перевооружении) и специалисты, соответствующая научно-экспериментальная база. Технологическая цепочка, необходимая для производства химволокон и красителей, могла бы протянуться до Твери, Курска, Щекина, Кемерова, Барнаула, где сохранились инфраструктура, кадры и опыт. В мировой текстильной индустрии доля смесевого текстиля (смесей хлопка, вискозного волокна и шерсти с полиэфирными волокнами) составляет около 25%, в России – чуть больше 2%.
Очевидно, для всего этого необходимо разработать программу «Российский текстиль». Финансирование могло бы осуществляться в форме долгосрочных кредитов под государственные гарантии. Необходимо закупить, наладить и запустить новейшее иностранное оборудование, возможно, и приобретение сырья. Требуется серьезная учеба кадров, лучше – в Италии. Зато результат мог бы дать феноменальный успех. Посмотрите на людей, не только на молодежь – костюмы, рубашки, блузки, платья, юбки – все иностранное. А ведь не трудно одеть наших людей в отечественное – доступное по цене, красивое модное, прочное.
Внесоциальный, паразитарный характер российских крупных частных собственников, не вписывающихся в общую логику классического развития капиталистической системы, – это бесспорная реальность. Форсированное, искусственное его развитие сопровождалось органическим вплетением в его ткань целого «блока аморальности» – заменителя конкуренции. Но что не менее опасно, нигилистическими настроениями, отвергающими наличие неких установленных аксиоматических положений, связанных с развитием и эволюцией капитализма, и более того, уверенных, что административная власть «может все», – были заражены представители государственного аппарата, политики и т.д. В частности, они и ныне непрерывно твердят о необходимости «защиты частной собственности», но почему-то забывают о не менее важной задаче – «защитить права гражданина на достойную жизнь», «защите права трудящегося на работу и оплату этой работы в соответствии с затратами его труда». В какой стране Запада ныне существует такой позорно-убийственный минимальный уровень оплаты труда, какой установлен ныне в России? Фактически, если иметь в виду фонды общественного потребления, этот уровень ниже, чем уровень при социализме. Об этом говорит и депутат Государственной думы Оксана Дмитриева (она одно время возглавляла бывшее Министерство труда и социальной политики, и возглавляла достойно. Видимо, по этой причине ее «убрали», а министерство объединили с Министерством здравоохранения). По ее мнению, некоторые социальные итоги следующие:
Внесоциальный, паразитарный характер российских крупных частных собственников, не вписывающихся в общую логику классического развития капиталистической системы, – это бесспорная реальность. Форсированное, искусственное его развитие сопровождалось органическим вплетением в его ткань целого «блока аморальности» – заменителя конкуренции. Но что не менее опасно, нигилистическими настроениями, отвергающими наличие неких установленных аксиоматических положений, связанных с развитием и эволюцией капитализма, и более того, уверенных, что административная власть «может все», – были заражены представители государственного аппарата, политики и т.д. В частности, они и ныне непрерывно твердят о необходимости «защиты частной собственности», но почему-то забывают о не менее важной задаче – «защитить права гражданина на достойную жизнь», «защите права трудящегося на работу и оплату этой работы в соответствии с затратами его труда». В какой стране Запада ныне существует такой позорно-убийственный минимальный уровень оплаты труда, какой установлен ныне в России? Фактически, если иметь в виду фонды общественного потребления, этот уровень ниже, чем уровень при социализме. Об этом говорит и депутат Государственной думы Оксана Дмитриева (она одно время возглавляла бывшее Министерство труда и социальной политики, и возглавляла достойно. Видимо, по этой причине ее «убрали», а министерство объединили с Министерством здравоохранения). По ее мнению, некоторые социальные итоги следующие:
● В 2011 г. покупательная способность «среднего пенсионера» на 20% меньше, по сравнению с соответствующими показателями на 1990 г.
● Объем промышленного производства в сравнимых ценах меньше на 18%.
● Объем сельскохозяйственного производства и животноводства меньше на 23%.
● Население страны уменьшилось с начала гайдаровских времен на 2010 г. на 5 млн чел.
Генеральная тенденция, свойственная всем современным развитым странам, – это высокий уровень социально-экономического регулирования, которое опирается на мощную аккумуляцию под контролем государства ВВП. Доля государственных расходов в развитых странах мира ныне составляет 45–65% ВВП, в России – 30%. Доля оплаты труда в ВВП в этих странах колеблется в пределах 60–75% ВВП; в России – менее 30%. Это отражает, во-первых, крайне низкий уровень оплаты труда, или сверхэксплуатацию рабочей силы, превышающую уровень эксплуатации при социализме; во-вторых, чрезмерно большую долю дохода, присваиваемую собственниками крупных корпораций (более трети ВВП).
Все это, среди прочего, означает, что многочисленные, причем назойливые, призывы создать «сильное российское государство» на деле остаются всего лишь лозунгами – реальной экономической силой в стране обладают те финансово-экономические силы, которые распоряжаются свыше 70% ВВП. На фоне непрерывного публичного обсуждения крупных поступлений в казну доходов от продажи нефти на мировом рынке процесс стремительного усиления финансовых позиций небольшой части верхушки нефтяного бизнес-сообщества (в пользу которой установлен немыслимый в мире налоговый порог в 13%), аккумулирующей колоссальные финансовые средства, остается в тени. Соответственно, Российское государство – при всей кажущейся финансовой мощи – это экономически слабое государство, не способное обеспечить свои конституционные функции как «социального государства».
В 2006 г., наконец, после 16-летнего обратного движения, ВВП России достиг его суммарного объема периода высшего показателя социализма, приходящегося на 1989 г. (1,3 трлн долл. в сопоставимых ценах, в 1990 г. был небольшой спад). Кризис серьезно приостановил его повышательную динамику – в 2010 г. он составил 1,2 трлн долл. Но, однако, по многим важным экономическим и социальным показателям современная Россия не достигла соответствующих показателей 1989–1990 гг. Качество современного ВВП не сравнимо с его качеством 1989 г. – оно попросту «плохое». Конкретно современный ВВП России в основном вырос на «дрожжах» высоких цен на нефть, газ, металлы, лес – эти товарные группы, которые (прямо и косвенно) составляют в структуре ВВП более 65%, в то время как его доля на товары и услуги, в том числе машинно-техническую продукцию, товары народного потребления, производство продукции сельского хозяйства и животноводства, уменьшилась в сравнительном аспекте более чем вдвое. Эти же товарные группы уменьшили свою экспортную квоту в три раза (по сравнению с 1989 г.). Таким образом, отечественная капиталистическая экономика производит товары и услуги на национальный рынок по крайней мере вдвое меньше, чем производила экономика при социализме, которой, как известно, был свойственен хронический дефицит потребительских товаров. Импорт этих товаров (непрерывно возрастающий) обеспечивается растущими поступлениями «нефтяных доходов» и займами частных корпораций на внешних финансовых рынках. Средний уровень заработной платы трудящихся (без учета доходов праздного класса), как отмечено выше, составляет менее 80% средней заработной платы от уровня 1990 г. – последнего года социализма. Это все – реальное отражение той социально-экономической политики на базе «Вашингтонского консенсуса», которая проводится последовательно в стране вот уже 20 лет.
Во многом такие результаты связаны с отсутствием конкуренции и мотивами исключительно наживы со стороны нового корпоративного капитализма, но не продуктивной деятельностью государственного менеджмента, отсутствием ответственности перед обществом за низкие результаты и даже откровенные провалы (здравоохранение, образование, социальное обеспечение, наука).
Бедность и избыточное неравенство
С утверждением жесткой модели авторитарного правления экстремистов-либералов, что, подчеркнем еще раз, никак не являлось исторической необходимостью (этот тезис ныне почему-то пытаются заново «обосновать»), восторжествовала, соответственно, авторитарная (причем в наиболее жестких формах, с сильно выраженными элементами тоталитаризма) либеральная экономическая политика – политика полной свободы и бесконтрольности больших корпораций. «Рыночный большевизм», так назвал эту политику американский аналитик Питер Риддуэй, – правда, спустя много лет с тех пор, как был пущен в оборот этот термин в десятках публичных выступлений председателем Российского парламента в 1992–1993 гг. Этот экономический порядок чем-то напоминал порядок генерала Пиночета, правда, в Чили не было такого разнузданно-анархистского поведения предпринимателей и бюрократии. Но важно то, что те известные западные экономисты, которые очертя голову ринулись поддерживать российских «реформаторов», не разобравшись в их сути, уже десятилетие спустя стали отказывать в своей поддержке этим прошлым «реформам». И даже классик современного неолиберализма Милтон Фридмен признал, что в начале 90-х гг. он советовал всем странам, ставшим на путь реформ, «приватизировать, приватизировать, приватизировать», – но, как оказалось, он был неправ.«Оказывается, соблюдение закона по всей видимости, более важно, чем приватизация». (Economic freedom of the World. Annual report. Vancouver: B.C. Fraser Institute, 2002, P. XVII.) Этот нобелевский лауреат тоже «прозрел», но намного позже чем Российский парламент, который был уничтожен именно за то, что требовал соблюдения Закона, в то время как все эти ныне «прозревшие», тогда, в начале 90-х, придерживались совершенно противоположной точки зрения.
Политическое неравенство и политическая бедность
Развитие авторитарного режима послесокрушения парламентарной демократии взрывным образом породило рост абсолютного неравенства, которое создало «чрезмерное неравенство». В результате страна представляет собой одну из немногих стран мира, в которой социальные контрасты достигли предельных величин – 10% наиболее обеспеченной части населения аккумулирует под своим контролем суммарный доход, превышающий его объем, достающийся 90% населения. Профессор-социолог Юрий Красин с тревогой писал о весьма опасной тенденции «деления России на две неравные части. Одна представлена «новыми русскими» и правящей элитой, живущими в некоей «гламурной» реальности. Другая Россия несет на своих плечах всю тяжесть социально-экономической и политической бедности. Общество распадается на два «сословия», которые различаются не только размерами доходов, но и образом жизни, мировосприятием, языком и нормами поведения. «Россия бедная» безмолвствует, и это порождает у богатых и власть имущих иллюзию стабильности. Но в недрах общества назревают опасные процессы, накапливается энергия протеста. Не выходя открыто в политическую сферу, она проявляется в социально девиантном поведении больших групп населения. Протест выражается в уходе из общественной жизни в сферу криминала, в наркоманию, алкоголизм, мистику и религиозный фанатизм. Подобная форма протеста не менее губительна, чем та, которую поэт назвал «бунтом жестоким и бессмысленным». Затяжная деградация общества истощает творческий потенциал народа, лишает надежды на возрождение пассионарности, которая, по мнению Льва Гумилева, превращает нацию в субъект истории». (Ю.А. Красин. Политические аспекты социально неравенства. Вестник Российской академии наук, 2007.)