Настоящий вождь в горной Чечне, как вы наверняка и сами догадались, это Шамиль. Это душа сопротивления, народный герой и живая легенда. Правда, легенда одноногая, но это ничего, он уже сделал так много, что ему вообще ходить не обязательно, на руках будут носить. У него такой авторитет, что люди готовы в любой момент умереть по его приказу. Вот и получается, что чеченцы в Европе размахивают, как знаменем, своим Ушастым, живут на деньги Абу, а беспрекословно повинуются только Шамилю. И плевать им на всех остальных начальников, будь они трижды при деньгах и официальном статусе. Недаром Абу всегда морщится, когда его командиры задают дурные вопросы из серии «...а знает ли об этом Шамиль?»!
Согласитесь, это ненормальное положение дел. Править должен тот, кто платит деньги. Абу уже давно борется с этой ситуацией и даже кое-чего добился, но, если взять по большому счету, все осталось на прежних позициях, никуда не сдвинулось. Чеченцы — это особый случай. Чтобы ими править, не обязательно быть одной с ними национальности. Имам Шамиль — самый знаменитый вождь горского сопротивления, например, был аварцем. И даже родился не на территории Чечни. Но у него было то, что сделало его вождем, — авторитет. Вот ключевое понятие в чеченской системе взаимопочитания. По европейской сетке Абу просто нужно выиграть у нынешнего Шамиля на конкурсе авторитетов. Только тогда положение дел изменится.
Я как-то имел неосторожность рассказать амиру про Аюба Дадашева, не так давно ставшего шахидом. Этот Аюб был настоящим маньяком, достаточно сказать, что он сжег заживо целый тейп своих соплеменников. Кровников у него в Чечне было — целый полк. Как он при этом умудрился выжить, непонятно. Но одним своим поступком Аюб навсегда вписал себя в анналы чеченской истории. Он взорвал Дом правительства. До него никто таких вещей не делал. Представляете, пробраться в самое логово врага и уничтожить его основную цитадель? Теперь при упоминании его имени никто не говорит про сожженный тейп. Все вспоминают про Дом правительства и считают Аюба народным героем. Говорят, что большинство его кровников после того случая простили его и отказались от своих законных претензий.
Я, вообще-то, мог бы и не рассказывать об этом, Абу, разумеется, знал, кто взорвал Дом правительства. Эта история здесь звучит как народное предание и передается из уст в уста. Я просто под другим углом показал амиру отношение чеченцев к человеку. Был маньяк, все его ловили, хотели убить. Сделал большое дело, сразу простили, и возвеличили. Вот что главное.
Амир после этого долго думал и принял решение: чтобы стать фактическим вождем, ему нужно сделать нечто такое, что сразу бы перевесило все прежние заслуги Шамиля. Представляете себе непосильность этой задачи? Напоминаю, речь идет о человеке, который поставил Россию на колени и заставил с позором убраться из Чечни. Вот и попробуй переплюнь такого. Но амир уже давно работает в этом направлении, и, возможно, скоро будут результаты. Об этом мы поговорим позже, а сейчас вернемся к нашей ситуации...
Оказывается, вождь не сидел сложа руки и ночью проводил расследование инцидента в Калмык-Юрте. Вот итог этого расследования: муфтий объявлен вероотступником, а Шаамана Атабаева и троих его людей на рассвете расстреляли. Формулировка: неповиновение амиру в боевой обстановке. По законам военного времени за такой проступок только один вид наказания.
— Быстро! — удивился Абу, — Даже я с такой скоростью не решаю подобные вопросы...
Да, в таких случаях Шамиль всегда действует без оглядки на авторитеты. У Шаамана Атабаева крепкий род, много родственников, далеко не последние люди в Чечне. Но для вождя такого понятия, как кровная месть, не существует. По крайней мере, пока идет джихад. Вождь — над законами, над адатами, он вне кровной мести. Если кому-то в голову взбредет объявить Шамиля свои кровником, его просто посчитают сумасшедшим. Это то же самое, что пророка Мохаммеда объявить своим кровником. Вот еще одна причина, которая движет Абу в его стремлении выиграть у Шамиля на конкурсе авторитетов. Европейцам она может показаться незначительной, но тем, кто не понаслышке знаком с особенностями чеченского менталитета, объяснять ничего не надо...
Шамиль тоже был не в духе. Точно, они как братья, даже настроение передается, хотя еще не видели друг друга. На момент нашего прибытия вождь беседовал с Зелимханом Атабаевым — младшим братом расстрелянного Шаамана. Этот Зелимхан, вообще, «бакинец», он в Азербайджане живет, просто так вышло, что приехал к родственникам погостить ненадолго. А тут такое случилось. Как узнал, сразу сюда примчался, узнать, что стряслось.
Гвардейцы нас высокомерно предупредили: сейчас лучше не заходить, можно запросто под разбор попасть. Сердит вождь. Абу недовольно скривился, не стесняясь гвардейцев, сказал по-русски (по-моему, даже намеренно, мы промеж себя обычно на родном общаемся):
— К царю нельзя, да? Царь сердится! Пусть холопы не беспокоят...
Мы сели под навесом, нам даже не удосужились подать чай и нарды. Немного подождали. Из дома доносился шум. Шамиль громко ругал своего собеседника, голос его бы наполнен гневом. Это было странно, мы даже и не подозревали, что вождь способен на проявление таких чувств. Он в любой обстановке тверд и непоколебим, как скала, его просто невозможно вывести из равновесия. А тут — с каким-то юнцом разговаривает, а смотри как разошелся...
Через некоторое время гвардейцы вождя вывели Зелимхана Атабаева. Был он весь красный, в наручниках, взгляд растерянный. Его под руки вытащили со двора и куда-то повели.
Мы зашли к Шамилю. Почему Абу меня с собой всегда берет, даже на самые важные встречи? Он ведь по-русски нормально говорит, мог бы с Шамилем с глазу на глаз общаться. Тут у амира есть маленький пунктик. Он болезненно самолюбив, считает себя выше всех остальных и ведет себя со всеми, как начальник с подчиненными. Нет, даже не как начальник, а как султан с подданными. С Шамилем такие вещи не проходят. Бывает такое, что он просто посмеивается над Абу, прикалывается насчет его поведения. Ничего обидного не говорит, а просто смотрит так снисходительно и ухмыляется в бороду. В таких случаях Абу мгновенно забывает русский язык, начинает чесать скороговоркой по-арабски, да еще с цитированием всех подряд наших классиков — он их едва ли не наизусть всех помнит. Ну, а я перевожу — Шамиль с такой скоростью не понимает. Атмосфера встречи сразу становится официальной, тут уже не до усмешек.
Вождь был мрачен, поприветствовал нас очень коротко, даже не сделал попытки привстать. Абу первым делом спросил:
— Что с Зелимханом?
— Ничего, — сказал Шамиль. — Просто молодой, глупый еще, не понимает...
— Я тебя прошу — пусть он живет, — попросил вдруг Абу. — Младший не должен отвечать за ошибки старшего, это одна из основ ислама. А если он тебе нагрубил, я готов взять его вину на себя и возместить тебе моральный ущерб, как ты захочешь.
Шамиль с удивлением посмотрел на Абу. Я тоже был удивлен. Он никогда ничего не просит! Это его все здесь просят и клятвенно обещают отработать его деньги на сто процентов. И потом, какое ему дело до Атабаева младшего?
— Я не собираюсь его убивать, — сказал Шамиль. — Я и так чувствую себя виноватым перед их родом, хватит с меня и старшего... Просто пусть в яме немного посидит, остынет. А то бросается тут, понимаешь, обещания всякие раздает без толку...
— Отдай его мне, — опять попросил Абу. — Пусть на меня поработает. Хороший парень, жалко, пропадет.
Шамиль внимательно посмотрел на Абу, пожал плечами и задумался. Тут надо сказать пару слов об этом младшем Атабаеве и о его отношениях с вождем. Если Атабаев старший был просто одним из многих командиров, то Зелимхан являлся до последнего момента личным порученцем Шамиля, выполнял для него разные деликатные дела в Азербайджане. Он «бакинец», там живет давно, после первой войны переехал. Женат на азербайджанке, у него свой бизнес, все налажено, связи везде. Очень пробивной парень, хотя ему всего двадцать семь лет. Так вот, после того, что случилось, он для Шамиля потерян навсегда. Теперь у них может быть либо никак, либо война. Это просто такое правило у чеченцев, исключений пока что не было. Не надо думать, что Шамиль расстреливает соплеменников партиями, это, вообще, случается довольно редко, и надо очень постараться, чтобы заработать себе такую участь. Но если уж случается, то родственники наказанного просто отходят в сторону и больше не имеют с вождем никаких дел. Потому что воевать с ним глупо и смешно — я выше говорил насчет исключительности этого человека и его особом положении среди своего народа.
Логическим завершением сегодняшней беседы Шамиля с Зелимханом будет бессрочная ссылка последнего по месту постоянной прописки. То есть он на своей машине, как привык, через Грузию обратно не поедет. Знаете, там много троп и дорог, можно заблудиться и нечаянно обратно приехать. Гвардейцы погрузят его на поезд в Гудермесе, с парой сопровождающих отвезут в Москву, передадут своим людям, и те посадят его на рейс «Москва — Баку». И предупредят: в Чечне ты персона нон грата, в ближайшие десять лет не появляйся. Это продиктовано заботой о Зелимхане, а вовсе не соображениями личной безопасности вождя. Парень молодой, горячий, может наделать глупостей. Шамилю он ничем повредить не может, а самого убьют запросто. Поэтому его отправят под конвоем в Москву и забудут о нем навсегда...
Логическим завершением сегодняшней беседы Шамиля с Зелимханом будет бессрочная ссылка последнего по месту постоянной прописки. То есть он на своей машине, как привык, через Грузию обратно не поедет. Знаете, там много троп и дорог, можно заблудиться и нечаянно обратно приехать. Гвардейцы погрузят его на поезд в Гудермесе, с парой сопровождающих отвезут в Москву, передадут своим людям, и те посадят его на рейс «Москва — Баку». И предупредят: в Чечне ты персона нон грата, в ближайшие десять лет не появляйся. Это продиктовано заботой о Зелимхане, а вовсе не соображениями личной безопасности вождя. Парень молодой, горячий, может наделать глупостей. Шамилю он ничем повредить не может, а самого убьют запросто. Поэтому его отправят под конвоем в Москву и забудут о нем навсегда...
— Тебе что, жить надоело? — немного подумав, спросил Шамиль.
Спасибо, не сказал прямо: это ведь ты виноват во всем случившемся, Зелимхан ведь прекрасно понимает, что из-за тебя все так получилось.
— Моя жизнь — мое личное дело, — довольно резко возразил Абу. Сейчас, по логике вещей, он должен будет перейти на арабский.
— Если с тобой что-то случится, в первую очередь с меня спросят, — Шамиль покачал головой. — Зачем тебе эти проблемы?
— Ладно, давай оскорбляй меня, — Абу не спешил переходить на арабский и вообще, вел себя как-то нетипично, я бы даже сказал, смиренно. — Скажи еще, что я никогда не держал в руках оружия, не могу позаботиться о своей безопасности и позволю себя убить любому мальчишке...
— Да забирай, если хочешь! — Шамиль пожал плечами. — Такое добро... Забирай, делай с ним что хочешь, можешь из него шашлык сделать, мне он совершенно безразличен. Давай о делах поговорим...
Поговорили о делах, разобрали вчерашнюю ситуацию. Шамиль дал понять, что инцидент в Калмык-Юрте сейчас совсем не к месту, очень жаль, что так вышло, на будущее надо будет решать ситуацию как-то по-другому. Абу кивал, соглашался и, вообще, вел себя подчиненно. Я опять удивился, что такое с ним сегодня случилось? Не иначе, какую-то хитрость замыслил...
* * *Мы вышли от Шамиля, а с нами два гвардейца, которым было приказано передать нам с рук на руки Зелимхана. Это определенный риск, если Зелимхан что-то не так сделает, теперь за это придется отвечать Абу. Тут с этим строго, никто не станет уточнять что у парня горе и он может совершить глупости в состоянии аффекта. Взяли — отвечайте.
Зелимхана достали из зиндана, посадили на лошадь, наручники снимать не стали. Хозяин лошади, один из наших аскеров, пошел пешком, вел ее в поводу.
— Что родным передать? — угрюмо поинтересовался один из гвардейцев Шамиля.
Это они подумали, что мы его расстреливать повезем, типа, сами решили разобраться. Шамиль ведь не сказал, что с ним делать. А по логике получается: конец ему. Оскорбил вождя, надели наручники, посадили в зиндан — значит, одна дорога. Они жалеют парня, знают, из-за чего, а самое главное, из-за кого так получилось с его братом. Шамилю свою угрюмость они проявлять не смеют, а нам можно.
Абу не счел нужным даже обернуться. Велика честь для какого-то аскера, чтобы амир перед ним отчитывался!
— Шакалы, — тихо сказал кто-то из гвардейцев нам в спину, когда мы уже отъехали подальше.
Вот вам и отношение к боссу всего Сопротивления. Когда-то там Абу станет народным героем, и его будут на руках носить, один Аллах знает. А пока — вот так. Неблагодарный народ...
Мы добрались до развилки: одна тропинка прямо бежит, на нашу «базу», другая влево отходит, к селу, где Атабаевы живут. Абу велел ссадить Зелимхана с коня и снять с него наручники. Он показал нам жестом, чтобы отъехали, а сам остался с ним. Мы отъехали, но недалеко, Дауд и Фатих стволы под рукой держат, мало ли что парню в голову взбредет?
Абу достал пистолет и, поигрывая им, сказал:
— Я не думал, что так получится с Шааманом. Он конечно, не выполнил мой приказ, но, в принципе... поступил как мужчина. Думаю, окажись я на его месте, поступил бы точно так же. Это решение Шамиля, я не настаивал. Вообще об этом речи не было. Но случилось то, что случилось... А я не Шамиль, на меня ваш мораторий о кровной мести не распространяется. Так что, думаю, ты и сам понимаешь — глупо было бы оставлять в живых человека, который будет спать и видеть, как бы побыстрее тебя убить. Это простая логика, верно?
Зелимхан молчал, только гордо вскинул подбородок и пристально смотрел на амира. Сколько ненависти и презрения было в его взгляде! Понимает, что уже ничего сделать не может, Абу — опытный воин, весь магазин успеет в него разрядить, если бросится, рядом телохранители, стволы нацелили... А все равно, смотрит так, как будто он король, а Абу какое-то недоразумение ходячее, невесть откуда упавшее в эти древние горы.
— Но мы люди и не всегда повинуемся логике, — мягко сказал Абу, выдержав сжигавший его взгляд. — Некоторые вещи должны исходить отсюда (тут он приложил руку с пистолетом к сердцу). Я чувствую вину перед тобой лично и перед твоим родом за то, что случилось с Шааманом. Потому что я не очень хорошо знаю ваши обычаи... И мне надо было хорошенько подумать, прежде чем отдавать такую команду. И я готов эту вину искупить. Держи...
Абу сделал шаг вперед и протянул свой пистолет Зелимхану. Парень машинально взял его, рука привычно легла на рукоять...
Вах! Мы все остолбенели. Что он творит?!
— Держи, — Абу снял с пояса свой кинжал в богато инкрустированных ножнах и отдал его Зелимхану. — Если ты собираешься это сделать, сделай это железом, я все-таки воин. Никто из моих людей тебя пальцем не тронет, я им сказал. Единственная просьба: я бы хотел помолиться, как и подобает правоверному. Ты не возражаешь?
Обычно у человека от эмоции к эмоции существует какой-то переход, это простая биохимия. А тут все получилось сразу: гнев и презрение перешли в полнейшую растерянность и даже прострацию. Зелимхан разинул рот, не мог поверить в то, что происходит.
— Рот закрой, простудишься, — жестко сказал Абу. — Ты не забыл, зачем мы здесь? Тебе нужно отомстить за кровь брата, своей рукой покарать его убийцу.
— Да, но... Это не ты убил брата, — пробормотал по-чеченски Зелимхан, растерянно глядя на оружие в своих руках.
— Прости, я плохо знаю ваш язык, — продолжил по-русски Абу. — Я рожден воином, всю жизнь провел в разных странах, помогая их народам бороться с врагами ислама. Все языки ведь не выучишь.
— Его убил Шамиль, — сказал по-русски Зелимхан, в глазах которого, наконец, появилась какая-то осмысленность. — Ты, конечно, виноват, но...
— Но до Шамиля ты не доберешься — руки коротки, — все так же жестко продолжил Абу, как будто провоцируя парня на решительные действия. — И брат твой так и останется неотомщенным.
А я — вот он, перед тобой. И готов ответить за зло, причиненное твоему роду.
— Это будет неправильно, — покачал, головой Зелимхан, и, тяжело вздохнув, протянул оружие Абу. — Ответить должен тот, кто лично виновен. Иначе это будет не по закону.
— То есть, если я правильно понял, ты не собираешься меня убивать? — Абу не торопился принимать обратно свое оружие.
— Не знаю, — Зелимхан опустил голову. — Ты, конечно, виноват... Но это будет неправильно. Нет, я не должен тебя убивать. Забери свое оружие.
— Это подарок, — Абу жестом подозвал аскера, на коне которого ехал Зелимхан. — Этот «араб» — тоже подарок. Это самое малое, что я могу для тебя сделать. Хороший конь, чистокровный. В Баку, конечно, не покатаешься, но в горах может пригодиться... Вот шайтан — забыл, тебе в горах теперь долго показываться нельзя, Шамиль не разрешает...
Зелимхан машинально оглянулся — там, сзади, остался Шамиль, который убил его брата, а теперь не разрешает ему находиться на родине! В глазах его вновь мелькнула ненависть, только теперь уже по другому адресу. Ух ты!
— Ну ничего, эту проблему мы решим, — небрежно махнул рукой Абу. — Езжай домой. Похоронишь брата, поезжай в Аргун, к одноглазому Мустафе. Там его все знают, покажут. Жди меня там. Теперь ты будешь работать на меня. Если хочешь, конечно. Если не хочешь — дело твое, после всего этого я не имею права на тебя обижаться. Поступай как знаешь, ты сам себе хозяин. Только скажу одно: ты мне можешь очень сильно помочь. А я дам тебе такую работу, что и прославишься, не хуже Шамиля, и весь в деньгах будешь. Ну все, давай — встретимся в Аргуне. А если не встретимся, я тебя прошу: не наделай глупостей. Потому что я тебя забрал и теперь я за тебя отвечаю. Давай, удачи...
* * *Всю дорогу, пока ехали на «базу», аскеры посматривали на Абу: ждали команды догнать отпущенного на волю Зелимхана. Думали, что это очередная шутка амира, он вообще горазд на такие хитрости. Абу только ухмылялся, ничего не говорил, но видно было, что настроение его заметно улучшилось. Как будто он не просто прокатился побеседовать с Шамилем, но уже одержал над ним какую-то маленькую победу.