Варька не хотела идти к ней. Она вообще никуда не хотела с Серовой. Лучше всего дождаться, пока Ирка нырнет в свой подъезд, а потом потихоньку улизнуть, раз уж все равно не получилось наблюдения.
– Ты иди, Ира, я тебя здесь подожду, в павильончике. Может, и еще шоколадку куплю, – фальшиво расцвела улыбкой Варя.
– Ну, как хочешь, а то пойдем. У меня вон квартира, на третьем этаже, окна сюда выходят.
Варька чуть было не ляпнула, что уже знает, какая у нее квартира, ее кто-то звал, и она видела. А она сразу убежит, как только Ирка скроется в подъезде.
– Ну, не прощаюсь, – махнула рукой Ирка и, уже отойдя на шаг, обернулась. – Кстати, не вздумай убежать. У меня для тебя такая потрясающая новость есть. Про твоего Фому, между прочим.
И пошла. Ну что ты будешь делать. Теперь Варьке точно никуда не деться. Она ни за что не пропустит «потрясающую новость» про своего мужа из уст Серовой. Пусть даже ей придется идти с этой Иркой черт-те куда. А чего идти-то? В конце концов, Серова же не тащит Варю силком, она действительно убеждена, что такое любопытное место, как у Елизаветы Николаевны, хочет посетить каждый. Надо только сказать ей, что никуда Варька не пойдет, а новость она, конечно, выслушает. Ох, надо было сразу пойти вместе с Иркой, та бы собиралась и рассказывала.
Варя решила, что еще не поздно, отбросила в урну хрустящие бумажки от съеденной шоколадки и понеслась в квартиру Ирки.
Она не стала ждать лифта, взлететь на третий этаж для нее была не проблема, и уже почти взлетела, когда ее взгляд споткнулся о скрюченную фигуру возле Иркиной двери.
– Ир, это ты, что ли? – тихонько позвала Варька. – Ты чего это на грязный пол, Ира? У тебя с сердцем, что ли, плохо?
Ирка лежала возле собственной двери, свернувшись, точно эмбрион, и пакет с продуктами валялся рядом. Там, видимо, было молоко, потому что из пакета вытекала тоненькая белая струйка. Струйка затекала под голову Ирки и становилась красной.
– Ир, ты чего? Ударилась? – еще не могла поверить случившемуся Варька.
Она говорила еле слышно, будто боясь разбудить Ирку, которую отчего-то так некстати сморил сон прямо возле собственной двери.
Кажется, Варя еще что-то лепетала, и, только увидев, как молочная струя совсем потеряла белый цвет, а из-под головы Серовой наплывает темная лужа, Варька сообразила наконец, что произошло страшное. Вскрикнула и понеслась из подъезда, подальше от скрюченной Серовой, разорванного пакета и от темной лужи.
Где-то в мозгу стучала мысль – Варька могла видеть преступника! Но домыслить не было сил. И времени.
Выскочив на дорогу, Варя подняла руку, и перед ней тотчас же затормозил мужичок на какой-то потрепанной иномарке.
– Вам куда? – бросил он через плечо.
– Домой. Мне домой.
Аллочка направлялась к магазину «Чудо». В ней боролись противоречивые чувства, и каким из них отдать предпочтение, она еще не решила. Все дело в том, что Толик оказался к ней равнодушным. Да-да, именно равнодушным! Сегодня она решила попросить его о помощи, и вот здесь-то и выяснилось, что он абсолютно равнодушен к ней.
– Я не имею возможности, – напыщенно произнес Толик, почесывая в ухе. – Ты, если хочешь, ступай одна, а я пока здесь поваляюсь, тебя дождусь.
– То есть как это?! – спросила Аллочка.
– А что такого? Я теперь что, так и буду за твоим подолом таскаться? Говорю же – иди! Я не ревную. И вообще дай на диване поваляться.
Аллочка была оскорблена. Он отказался ей помочь, а ведь они были почти супруги! Аллочка уже знала, как назовет своего первенца, а потом у них будет девочка, а потом у нее еще приготовлено имя любимого артиста для третьего ребенка. И опять же именем Гути тоже надо назвать кого-то, вероятно, это будет четвертое дитя, и вот, пожалуйста! Такое отношение!
– Я отлучаю тебя от себя на три дня, – величаво сообщила она любимому.
Любимый сыто икнул и осоловело уставился в телевизор.
– И на неделю от кухни! – добавила Аллочка.
– Как это от кухни?! – вскочил Толик и принялся нарезать круги возле пышной избранницы. – А почему это такое неравноправие? От тебя так на три дня, а от кухни… Я хотел сказать… Аллочка, ты жестокая! Я тебя почти полюбил! Да! Я полюбил тебя, Аллочка!
– Тогда поехали со мной!
– Ни за что! Из принципа!
– Тогда голодуй!… Голодай… В общем, что хочешь, то и делай, но наш порог не переступай! – вынесла приговор Аллочка и выперла возлюбленного за дверь.
Теперь она, конечно, раскаивалась. Ну зачем надо было вытряхивать из Толика душу? Ведь ясно же, что мужчина устает, вероятно, где-то трудится, а сам еще каждый вечер приходит к ней, к Аллочке, понятно, что выматывается. Все это ей стало понятно сейчас, когда несчастный Толик уже был выкинут за дверь и даже, поскулив немного, успел убраться. Вот и приходится сейчас одной тащиться в магазин «Чудо», потому что ей нужно узнать точный адрес. А потом она отправится в домоуправление, посидит с бабушками на лавочке и сама узнает про эту Данилову все, что надо.
С бабушками вышло просто замечательно. Аллочка решила не трогать политику, а просто купила два стакана семечек и с кулечком уселась на скамеечку возле подъезда, который ей назвала Гутя. Через пять минут возле нее уже сидела щупленькая старушка в розовом платке.
– Берите, бабушка, угощайтесь, – протянула ей горсть семечек Аллочка.
– А и спасибо, милая, да токо шшелкать мне сиравно нечем, – смущенно подергала ворсистым подбородком бабуся и залезла прямо в кулек морщинистой рукой, минуя предложенную горсть.
Аллочка мимолетом отметила, что в ладошку старушки уместилось как раз полтора стакана. Если к ним присоединится еще одна такая бабушка, Аллочке придется бежать и покупать еще стакана три семечек, надо же старушек чем-то побаловать.
– О-ой, ишь, расселись! И чегой-то? – как по команде стали стекаться старушенции со всего двора. – Слышь-ка, Анисьевна, двинься. А чего, нынче всем бесплатно семечки-то дают?
– Да всем, выборы ж скоро, вот и манют народ, семечками зубы-то затыкают, – начали накаляться страсти.
Аллочка поерзала на скамейке, а потом решила, что, пока семечки не все съели, надо начинать разговор, благо старожительниц собралось достаточно.
– Я не агитатор, я так просто. Честно сказать, так я мужика своего здесь караулю, – плевалась Аллочка шелухой, искоса наблюдая, как у старушек заинтересованно разгораются глаза.
– А и чаво тут-то караулишь, неуж кака краля из нашего подъезду? – с фальшивым равнодушием спросила толстая старушка в ярко-желтой куртке с цыплятами на животе.
– А чего б я здесь сидела? Тут-то? Стал, поганец, из дому бегать да деньги таскать, ну кому ж такое понравится! Я уж добром просила и скалкой охаживала, ничего не берет, бегает, и все тут. Уж, думаю, выслежу, все лохмы разлучнице-то повыдираю!
Старушки оживились. Давненько в их подъезде не было таких вот драм.
– А у нас, слышь-ка, в деревне-то как раньше-то делали, вертихвостке-то все двери дегтем мазали. Вонишша! И не отскребешь, вот в чем дело!
– Ты сама-то думай! Это ж в деревне! Там один дом стоит и вокруг ветер обдуват, а у нас-то! – покрутила у себя возле виска другая старушка, тощая, в огромных кроссовках, вероятно, позаимствованных у внука. – У меня напротив Люська живет, уж така свиристелка! Так ежли ей кажный раз двери-то дехтем мазать начнут – мы перемрем от удушья-то все! Тоже, посоветовала!
– Нет, мой не к Люське ходит, это точно. Тут подруга моя его на днях видела. Идет, говорит, с какой-то дамой, сам ей улыбается во все зубы, а та серьезная такая, одета богато. Ну, моя-то подруженька тоже не под забором родилась, проводила их до дверей, а потом расспросила, как эту даму зовут. Оказалось – Данилова Полина Андреевна. Вот я и сижу, думаю, и что это за Данилова такая. Чем же это она лучше меня будет? – справно врала Аллочка.
Старушки переглянулись.
– Полина, говоришь? Вот ить, че деиться, а так и не подумаешь ни в жисть, – сокрушенно замотала головой одна из старушек.
– А чего? Она женщина незамужня, может, и пригрела ково, токо мы не углядели. Всяко быват, – понуро рассудила другая бабуся. Казалось, то, что они не углядели, она всерьез считала своей халатностью.
– Да как же незамужняя? Я слышала, у нее муж есть, Сазоном звать… – потихоньку выведывала Аллочка.
Старушки дружно замахали на нее руками.
– Да бог с тобой! Сазон-то какой муж, брат он ей. Родной брат, как есть родной.
– Она сама-то в ституте говнетики работат, уж больно больша шишка, – доверительно сообщила бабуся в желтой куртке и начала быстро рассказывать, боясь, что подруги ее перебьют. – Полька никода в замуж-то не ходила, жила ровно как осина – одна. Я-то и мать, и отца их знала, мы ж первые заселились. Вот, послушай.
И бабушка рассказала. Даниловы заселились действительно одни из первых. Семья была дружная – мать, отец да сынок – Бориска. Жили справно, не шумели, отец сильно не пил, а когда и выпьет, жену по двору не гонял, и она тоже вела себя смирно, встретит пьяненького супруга, разденет, разует, да и спать уложит, хорошая была семья. Сын рос, был баламутом, как и все в его возрасте, время пришло – пошел в армию. А вот когда сынок-то в армию отлучился, тут и оказалось, что у Даниловых не только сын, но и дочка имеется. Дочь прибыла неизвестно откуда, с огромным животом. Бабы соседские потихоньку у Веры, матери-то, вызнали. Оказывается, девчонка поехала учиться в большой город, еще четыре года назад, да, видно, учеба не тем боком пошла – вот, привезла ребенка, ну и, ясное дело, никакого отца у этого дитяти не намечается. Бабы хоть и сочувствовали Вере в глаза, а за глаза каждая своего мужика покрепче к себе тянула – мало ли чего молодой девке в голову взбредет, а ну как она решит и еще кого родить? Но Полина ни на кого даже не смотрела. Девочка у нее родилась. Очень рано отдали ребенка в ясли, а сама Полина снова ударилась в учебу. Потом работать пристроилась. Мать-то, пока жива была, помогала, как могла, а потом-то не стало их – ни Веры, ни Николая, болезни замучили, рано умерли. Осталась Полина с дочкой одна, и братец приехал. После армии он на какую-то стройку подавался, долго там куролесил. Ничего не нажил, но научился пить, кутить и отдыхать на полную катушку. Вертопрахом жил Бориска. Уж сколько с ним Полина мучилась: и на работу гнала, и сама его устраивала, да все без толку. Полина-то на девчонку тянулась, учила, одевала, как куклу, все самое хорошее ей покупала, а как только дочка-то подросла, собралась и заявила:
– Все, мам, поеду я, в театральный поступать. А вообще в институт кинематографии хочу.
– Да что ж тебе, детонька, здесь-то не учиться? – испугалась Полина.
– Да здесь и учиться-то негде! Театральные институты – они только в столице, у нас нет. А там тебе и ВГИК, и Щукинское, и ГИТИС, в один не пройду, так в другой примут. Ты, мама, меня не держи, я все равно здесь, возле твоей юбки, не останусь.
Полина погоревала. А потом уселась с дочерью вечером на кухне и высказала ей все свои опасения.
– Я же тоже ездила учиться, а приехала… какая там учеба, тебя вот только и привезла. Чего уж там, молодая была, глупая, казалось, что любовь – это всерьез и навечно… Поэтому и учебу забросила, а оно видишь, как обернулось.
– Мама, сейчас время другое. Я не дурочка, голову на плечах имею.
И уехала.
Полина осталась одна, а чуть позже братец ее с очередной бабенкой развелся, да к сестрице, в родительскую квартиру-то, и въехал. С сестрой-то ему куда удобнее. Она никаких денег с него не трясет, ругать никогда не ругает, кормить кормит, даже одевает иногда. Чего еще надо. Ну, бывает, взбрыкнет, когда настроение плохое, тогда Бориске приходится неделю, а то и две самому себя обслуживать, а потом снова все нормально. Вот так и живет Полина уже сколько лет. Замуж не вышла, да и не смотрит она на мужиков, как тут выйдешь. Зарабатывает теперь хорошо, она профессором в своем институте, но на себя тратится мало. Дочка у нее артисткой так и не сделалась, но уцепилась за какого-то мужичка, живет с ним в коммуналке, там, в большом городе, дите ему родила, а тот все никак ее до загса довести не может, так и живут нерасписанные. Дочка Полине тут однажды письмо написала, мол, жалеет, что мать не послушала, но обратно не вернется, слишком уж город по душе. Да и муж, пусть и незаконный, а оторваться от него никаких сил нет. Еще плакалась, что ребенок у нее маленький, а денег не хватает и без помощи матери совсем туго. Полина теперь оставляет себе вообще сущие крохи, а все дочери отсылает. У них даже скандалы с Бориской стали все чаще и чаще. Поэтому и выходит, что не могла Полина на чужого мужика позариться.
– Если я правильно поняла, Бориска – это родной брат Даниловой, так? А при чем тут тогда Сазон? – не совсем поняла Аллочка.
– Бориска и есть Сазон. Это у него прозвище такое, еще с малых лет, – пояснила старушка. – Бориска долго букву Р не выговаривал. А его все время спрашивали – как зовут. Мальчонкой он больно хорошенький был, вот и приставали к нему все подряд. Парнишке стыдно картавить-то, вот он услышал где-то имя Сазон и давай повторять. Вот с тех пор и повелось – Сазон да Сазон. Его раньше даже участковый врач Сазоном звал.
– Чего-то этот ваш Сазон таким стариком выглядит, я слышала, борода у него, как лопата. Сколько ж ему?
– И-и-и, борода! – засмеялись бабуси. – Он уж не мальчик, конечно, ему сколь ужо, Анисьевна?
– Дык поди-ка сорок три… ну да… Полька-то ровня моей Нинке, а ей сорок пять в этом году отмечали. А Бориска сестру на два года моложе. Вот и считай – Польке сорок пять, стало быть, Бориске все сорок три стукнуло.
– Во, не старый он ишо. А борода, так он ее специально отращиват кажну осень, чтоб в конкурсе Дедов Морозов первый приз получить. Он уж в каком-то получал. Не, не стар он.
– Вы говорили, в каком институте Полина работает? – уточнила Аллочка.
– В ституте говнетики, чегой-то там разрабатывают, хто их знат, – отмахнулась старушка. – А чево, твой-то точно к Полинке бегат? Может, и хорошо это, пущай уж баба и для себя поживет.
Аллочка поперхнулась семечкой:
– Ни фига себе! Значит, пускай ваша Полинка для себя живет с моим мужиком, да? А я тогда куда?
Старушки погудели, бурно обсуждая, куда можно пристроить ненужную жену, и так ничего и не решили. Аллочка еще посидела с ними для приличия, но возвращения Даниловой, самом собой, дожидаться не стала.
Она шагала домой с чувством исполненного долга. Эх, жаль, что сегодня Толика вытурила, вот бы ему рассказать, как она лихо провернула эту операцию! Вспомнив про Толика, Аллочка немного загрустила. Это сколько она ему сказала не появляться? Три дня? Да, погорячилась, ну да ладно, пусть это будет проверкой на прочность их отношений.
Варя влетела в дом и сразу же наткнулась на широкую спину Фомы. Тот уже успел вернуться и теперь переживал предательство супруги, усиленно заколачивая гвоздь в стену. Этот гвоздь его просили вбить уже второй месяц, но все никак не доходили руки, а тут, от злости, он готов был долбить стену целый день. Гвоздь уже давно был заколочен, но теперь он стал совсем непригодным, потому что Фома вбил его так глубоко, что шляпка прочно ушла в стену и повесить уже ничего было нельзя на такой гвоздик.
Варька уткнулась в спину мужа и истерично завопила:
– Ну?! Чего, доигрался?! Любовничек! Убили твою Ирку Серову! Это ты виноват, нечего было с ней шуры-муры разводить!! Жена дома сидит, а он себе… завел…
– Не верю! – растерянно бухнул Фома. Нечто подобное он хотел высказать самой Варьке, но стоит жене только открыть рот, как тут же получается, что виноват именно он, Фома. Ерунда какая-то получается. – Не верю! Я никого не развожу. А вот ты мне скажи: где ты в рабочее время шатаешься? Мне тут звонит черт-те кто, сообщает, что на работе тебя уже забыли, что ты себе интересную компанию завела. Такую интересную, что и про дом, и про офис свой забыла! Может, ты мне скажешь, что там уж такого интересного?
Варька уставилась на мужа. Так выходит, что он вовсе не где-то шатался, а за ней же, за Варькой, и следил. Нечего сказать, высокие семейные отношения.
– Фома, я тебе сейчас все расскажу… Понимаешь… – Варя опустилась на пол, забыв скинуть дубленку. – Понимаешь, я за тобой следила… Ну, мне одна знакомая сказала, что у тебя с Серовой…
– Постой, с какой Серовой? – что-то припоминал Фома.
– С обыкновенной! Она твоя пациентка… была, а моя одноклассница… Вот, а другая одноклассница… Ну, в общем, мне сказали, что Серова с тебя глаз не спускает и вроде как ловит, выслеживает тебя… Понимаешь, Фома, если она за тебя возьмется, то ты не устоишь, это уже доказано, – всхлипнула Варька. – Вот я и решила проследить за вами. Думаешь, мне все равно, с какими ты дамочками время проводишь?
Фома удивленно пялился на жену. Он считал, что Варька была замечательной супругой во всех отношениях, у нее был только один недостаток – абсолютно не ревнивая, и это было ужасно обидно. Конечно, Фома надеялся как-нибудь поработать в этом направлении, ну вызвать хотя бы легкое беспокойство у жены, но все было некогда. А оно оказывается… Ишь ты!
– А тут у нас еще и главный на учебу уехал, то есть такая возможность замечательная появилась… За тобой приглядеть… вот я и пошла за Иркой…
– А зачем за Иркой-то? – спросила Гутя. Она из комнаты услышала бурные молодежные разборки и немедленно отбросила надоевшие обои, чтобы восстановить мир.
– Так за Фомой же не уследишь! Он же на машине! Вот я и решила, что за Иркой мне легче будет… А сегодня… Я за ней следила, следила, а потом она меня сразу заметила, пойдем, говорит, со мной, я тебе кое-что интересное про твоего мужа расскажу. Ну я, как дура, нет, говорю, я тебя здесь подожду. Она и ушла. Пообещала только сумки бросить, она из магазина шла. А я вдруг решила, чего это я ее буду на улице ждать, когда с ней могу дома поговорить. Ну и побежала. Она всего минут на пять раньше меня в подъезд вошла. А я… поднимаюсь… а там она… лежит и уже уби-и-итая-а-а, – снова разревелась Варька. – Я убежала, а потом в милицию позвонила, даже дождалась, когда они приехали. Только они меня не видели, я боялась на глаза показываться – точно скажут, что у нас семейка маньяков.
Фома медленно поднял жену, усадил ее в кресло и пошел к аптечке.
– На, выпей, – заботливо протянул он ей успокоительные таблетки и стакан с водой.
Варька большими глотками осушила стакан, а таблетки так и остались у мужа.
– Варя, а откуда тогда адрес этот? Мне сегодня тоже позвонили и продиктовали точное твое местонахождение. Ты не знаешь, кто по этому адресу проживает?
Варька не знала точно адреса, но у нее было только одно предположение – карманный дом культуры.
Через десять минут умытая и чуть успокоенная Варька сидела за столом, лопала Гутины плюшки и подробно рассказывала все с самого начала. Фома тоже вспомнил ту девушку с больной ногой, которая одолевала его в поликлинике и которая, как оказалось, и есть та самая Серова.
– Надо идти на квартиру к этой Елизавете Николаевне, так хозяйку зовут? Может, это кто-то из прежних дружков и укокошил Ирину, – выдвинула предположение Гутя.
– Надо, – глубоко вздохнула Варя. – Должны же у Ирки быть подруги, друзья… кроме Ленки Сорокиной.
– А кто это Сорокина? – вздернул брови Фома.
– А это та дама, которая беспокоилась о моем моральном облике. Та, которая тебе звонила.
Сегодняшний день был просто неприлично богат на новости – через какой-то час заявилась Аллочка и сразила всех наповал своим рассказом о Даниловых. Неверовы слушали ее, широко распахнув рты.