– Вот сама бы и искала там себе принца! Тоже мне, Золушку нашла. Мне не надо к восьмидесяти. Молоденького хочу! – басом капризничала сестричка.
– Ты только подумай – сейчас молоденьких девчонок на стариков тянет. Оглянись вокруг-то! Девчушке двадцати нет, а муж у нее пенсионер! А все потому, что удобно. Скажи мне, ну зачем тебе молодой кузнечик? Ни слова сказать, ни жену обласкать. А вот выйдешь за зрелого мужчину, сразу генеральшей станешь. Чем плохо?
Аллочка мигом захотела стать генеральшей. Прямо сейчас. Она стремительно унеслась в комнату, сидела там пятнадцать минут и вынеслась к сестре совсем в другом виде. Обрюзгшие щеки и неправильный прикус Аллочки всегда делали ее похожей на английского бульдога. Теперь же ее веки хлопали накрашенными ресницами так, что с них кусками валилась тушь, ланиты горели свекольным румянцем, а губы были старательно обведены Варькиной праздничной помадой и блестели, будто Аллочка только что грызла кусок сала. Дополнял образ невыносимый шлейф духов, которые, вероятно, сестрице остались еще от матушки.
– Все, я готова. Едем в госпиталь, – горделиво выпятила грудь девица на выданье.
– Нет уж. Сначала дела. Ты же помнишь, тебе Фомка сказал, чтобы ты обеды-ужины готовила. Вот и пойдем в магазины. А потом я усядусь к телефону. Надо же все же найти тех дам, которых Псов облапошивал, – изложила свой план Гутя.
– И что, весь мой макияж даром пропадет?
– Подаришь свою красоту продавцам и простым покупателям, – вздохнула Гутя и вышла из двери.
Не успели женщины выйти из подъезда, как случилось нечто непонятное – со скамейки, которая всю жизнь стояла у газона, поднялся приятный, прилично одетый мужчина и прямиком направился к сестрам.
– Извините, это вы Гутиэра? – спросил он Гутю и уставился на Аллочку.
– Да… а вы, вероятно, по объявлению? Жениться хотите? – бросила наметанный глаз Гутиэра Власовна.
– Да хочу… На вашей сестре, – печально произнес красавец. – Вон на ней.
Аллочка задохнулась от восторга, потупилась и залилась румянцем. Причем румянец охватил и шею, и уши, и даже, кажется, руки. Гутя беззвучно зашлепала губами, а потом наконец вымолвила:
– А у вас… справка есть? Ну… что никаких черепных травм… я не знаю…
– У меня все нормально, я вас уверяю, просто… просто я очень хочу жениться на вашей сестре, – еще раз повторил интересный мужчина, с тоской разглядывая облака. – Все со мной нормально, не беспокойтесь.
– Ну… я не знаю… тогда приходите завтра… Поговорим как следует, познакомимся… – не слыша себя, лопотала Гутя. Она хотела еще что-то сказать, но тут вдруг ожила «невеста» и понесла откровенную чушь:
– Я прям и не знаю. У меня уже почти муж генерал… Гутя, ты же мне обещала генерала! Молодой человек, а у вас какое звание?
Мужчина вдруг сообразил, что даму могут увести, и заволновался:
– У меня никакого звания. А зачем оно мне? А вам оно зачем? Мы с вами будем жить долго и счастливо без этого самого звания. Так я к вам завтра приду?
Гутя только молча кивнула, и мужчина, еще раз со вздохом глянув на невесту, убежал, высоко задирая длинные ноги.
– Аллочка… что это было?
– Гутя, ну идем же в магазин! Кстати, я совсем не хочу выходить замуж за этого кузнечика. Я хочу генерала!
Фома несся на стареньком «жигуленке» на завод, где в последнее время трудился Псов. Нужное предприятие он отыскал без труда, а вот как туда попасть, еще не придумал. Завод был обнесен высоченным забором из бетонных плит, и пройти на территорию можно было только через проходные. Проходных было две. Там на посту сидели преклонного возраста женщины и бдительно охраняли блестящие вертушки, через которые полагалось проходить народу. Фома остановился возле одной такой вертушки, и, пока придумывал, что бы такое сказать, женщина с грозным лицом неприветливо его окликнула:
– Ты когойт здеся выглядывашь?
И Фому понесло. На чело наплыла грусть, в глазах появилась влага, и он, старательно отводя взгляд, хлюпнул:
– Да вот… брат у меня здесь работал… Псов Назар Альбертович… Пришел… Думал, может, у него кто из друзей здесь есть… Так поговорить о брате захотелось…
– Погодь-ка… Псов… Это же Назарка, из нашей смены… Его ж хоронили уже, да? – обратилась охранница к подруге, такой же седой тетушке. – Слышь-ка, Николавна, к Назарке брат пришел.
– Так нету ж его, – удивленно вздернула реденькие бровки Николавна.
– Ну… с другом хочет брат-то поговорить… Чево с им делать-то, пропускать?
Николавна поднялась, подошла к окошку и крикнула Фоме:
– Ты, слыш чево… Ты паспорт покажи свой.
Фома протянул паспорт.
– Дык а чевой-то у вас разны фамильи? – насторожилась охранница.
– У нас с ним матери разные были… – со слезой в голосе проговорил Фома. – У нас только отец общий… Вот поэтому и получилось, что он Псов Назар Альбертович, а я Неверов Фома… Леонидович.
– Ну чево ж, быват, – вошла в положение Николавна и щелкнула кнопочкой. Вертушка закрутилась, пропуская «несчастного брата» на завод.
– Ты вон туда иди, вишь, откуда дымок? Там Борька Аникеев работает, он больше всех с Назаркой-то дружил. Ты иди, спросишь Аникеева, тебе покажут.
Фома и правда спросил, ему и правда показали. Аникеев был щуплым мужичонкой, с добрыми красными глазами и с младенческим пушком на голове. Он упоенно швырял уголь лопатой в жаркую пасть печи, и по его костлявой спине сбегали струйки пота.
– Здравствуйте! – крикнул Фома. – Мне бы поговорить…
– Мне бы тоже, так вот видишь, едри ее! Не отпускает милашка моя. Сто потов сойдет, пока накормишь. А чего за разговор?
– Брат у меня… Псов Назар… Погиб брат, на похороны я не успел, добирался долго, вот и хочу сейчас с кем-нибудь о нем поговорить, вспомнить…
– Помянуть, что ль? – уже внимательнее посмотрел на непрошеного гостя Аникеев.
– Ну да… и помянуть.
– Так чего сюда пришел? На заводе нельзя, сразу всех премий лишат, а то, чего доброго, и вовсе выпрут. Сейчас сколько времени?
– Так уже час.
– У меня в четыре смена заканчивается. Ты к проходной подъезжай к четырем, я тебя встречу, и помянем. Только не забудь.
До четырех Фома успел съездить в забегаловку, купить нехитрой закуски, выпивки, взял в киоске журнал «Колесо» и уселся дожидаться назначенного часа.
Аникеев не подвел, появился ровно в четыре. Выйдя из проходной, он повертел головой в разные стороны и, заметив, что Фома машет рукой ему из «Жигулей», радостно кинулся к машине.
– Не подвел, значит, молодец, – похвалил он Фому-самозванца. – Ох, а ты и накупил всего! Пра-ально, негоже поминать на сухую-то. Токо слышь че… я это… не могу возле завода. Прям кто как за руку держит. Ты гришь, что добирался долго, значит, нездешний, выходит, к тебе не поедем. К себе позвать тоже не могу, жена у меня хорошая баба, но мегера. Чистый Геринг. Так что, ежли не брезгуешь, поехали ко мне в гараж.
Фома не стал брезговать, тем более что пить он и вовсе не собирался – за рулем. И вскоре новые друзья остановились возле подземных гаражей.
– Ты машину-то здесь оставь, не тронут, а сами пойдем, посидим, – позвал Аникеев. – У меня там чисто, не боись.
В гараже было на самом деле чисто. Диванчик застелен пледом, подушка с шелковой цветастой наволочкой, в углу то ли маленький столик, то ли тумбочка и… никаких следов машины.
– Машину-то у меня угнали еще лет семь тому назад. Да, – пожаловался Аникеев, будто подслушав мысли Фомы. – А вот здесь твой братец и жил…
– Как… как это здесь? – разволновался Фома.
– Да как… Каком кверху! Ты чего не разливаешь-то? Вот ведь я поставил стопки. Здесь он жил… Не всегда, конечно, когда с очередной бабой не уживался… А он отчего-то никогда ни с одной бабой ужиться не мог. Такой прям нежный был, не приведи господь. Я вон со своей уже сколько мучаюсь, а ведь ничего, терплю. А он нет, чуть что не так, и ко мне в гараж. Гордый был. Давай помянем. А тебе нельзя, ты за рулем. Ну да я один.
Фома терпеливо ждал, пока мужичок выпьет, потом тщательно закусит все это дело порезанной колбаской и настроится на продолжение разговора.
– Мы с Назаркой-то и подружились через этот гараж. Мужики у нас на работе болтают про комнатку-то эту, сами здесь не раз пили, ну и ему, видать, болтанули. Вот он и прицепился – пусти да пусти жить. Тебе же, говорит, удобнее. Сам дома спишь, а я в гараже. И уж точно знаешь, что никакая холера сюда не сунется. Я пустил, конечно, мне не жалко. А только потом подумал – а какого хрена ко мне кто залезет, машину-то все равно уже сперли! А только Назару ничего не говорил, пусть живет, ежли негде больше. А вот ты мне скажи… как тебя?
– Фома.
– Вот и скажи мне, Фома, чего ж ты брату-то не помог? Не дело ж это, чтоб человек без угла проживал.
– Да я… Дурак был. Вот теперь каюсь… А у брата были вещи какие-нибудь, может, письма, записки?
– Думаешь, он деньги запрятал? Не было у него денег, он мне сам говорил.
– Фома.
– Вот и скажи мне, Фома, чего ж ты брату-то не помог? Не дело ж это, чтоб человек без угла проживал.
– Да я… Дурак был. Вот теперь каюсь… А у брата были вещи какие-нибудь, может, письма, записки?
– Думаешь, он деньги запрятал? Не было у него денег, он мне сам говорил.
– Мне не нужны его деньги, мне… ну, может, письма, я не знаю…
– А ты налей, пока я вспоминать буду, – распорядился Аникеев.
Фома щедро налил водки в стопку и пододвинул хозяину гаража. Борис опрокинул в себя стопочку, на короткий миг перекосился, выдохнул и сообщил:
– Вон в том столе посмотри. Там у него валялись какие-то бумажки. Мне-то некогда у него по ящикам рыться, а тебе если что надо – забирай. Как-никак ты – родная кровь… Хоть и хреновая!
Фомка залез в столик. На верхней полочке аккуратно стояли банки с солью, с сахаром и, кажется, еще с какой-то крупой. Тут же находились красная пачка чая и кружки с чайными ложками. На нижней же полке лежал обыкновенный детский портфель, с которым детишки ходят в школу. Портфель был тоненький и ужасно потрепанный.
– Вот это можно мне с собой взять? – дрожащим голосом спросил Фома.
– Покажь, чего там? – пьянел прямо на глазах Аникеев.
Фома нажал на блестящий замочек, и портфель открылся. Два любовных романа, смятый журнал с откровенными снимками, ручка, карандаш красного цвета и целая подборка из старых газетных листов, бережно сцепленных скрепкой.
– Забирай, – махнул рукой Аникеев. – Наливай давай, что ты сюда, за этим хламом, что ли, притащился?
Фома и не надеялся, что ему попадется такой «хлам»! Обретя такую находку, захотелось поскорее остаться одному. Он еще не успел толком разглядеть, что там такое под скрепками, но справедливо полагал, что это было Псову дорого. Однако к Аникееву тоже каждый день бегать не станешь, поэтому Фома налил хозяину еще стопку и спросил:
– Я вижу, ты друг хороший, надежный, а врагов на работе у брата не было?
– Да какие там враги! Откуда? Мы на заводе все, как одна семья… шведская, – продолжал пьянеть хозяин гаража.
– Так уж и семья! Псов же охранником работал, а, допустим, кому-то надо что-то с завода… ну, скажем, позаимствовать…
– Стащить, что ли? Дык тащи! Кто не дает! У нас уже давно все ценное сперли, а теперь тащи чего хошь!
– А могло быть так, что Псов проявил сознательность и воров поймал? Ну, или пытался поймать?
– Зачем? Что ж он, сволочь последняя, что ли? Ежли людям… Ты наливай, не жадись… Ежли людям что приглянулось, дык у нас всегда с охранником договорятся. А на что ж тогда у нас охрана жить будет? Нет, у нас это хорошо налажено: надо чего вынести – плати, и никаких загвоздок.
– А вы не знаете, к нему в последнее время никто с такими просьбами не приходил, ну, я имею в виду, с договорами?
– Не знаю. Но, думаю, не приходили. У нас сейчас очень тяжкий период на работе. Камеры везде понаставили с глазками, а где они понатыканы, мы еще толком не разобрались. Теперь пока воровать боязно. А тебе что спереть надо? Говори, дня через три все разузнаем и стянем. Наливай.
– Да я налил, вы пейте, пейте, – задумчиво пробормотал Фома. Значит, с работой у Псова проблем не было. Никто не полез бы к нему из-за новых телекамер. Понятно, пойдем дальше. – А почему он с бабами-то жить не хотел?
– Дык… Может, это они не хотели? – пьяненько дернул головой Аникеев.
– А что такое? Назар кого-то обижал?
– Хто-о? Назар? Да кого он мог обидеть? – еще больше хмелел Аникеев. – Это… его все время… бабы обижали… они у нас такие… прям медведихи! А бедненький Назарка… он никак не мог от них отбиться… горемычный… Он даже книгу про них хотел написать… про баб… про жаб… Называется… Царевна-лягуха… а может, это и не… он написал…
Хозяина утягивало в сон. Говорить с ним становилось с каждой минутой все труднее. Уже можно было идти домой, но Фома все не знал, как оставить в гараже ничего не мыслящего мужика.
– Борис! Господин Аникеев! Проснитесь же! – тормошил за рукав Аникеева Фома. – Скажите, куда вас довезти? Вы где живете?
– Я? – на миг пробудился Аникеев. – Я нигде не живу! Я му-ча-юсь! Ты меня должен… лечить! Налей… где моя бутылка?!
Фома совсем растерялся. Аникеев храпел, точно бульдозер, во сне он улыбался и от удовольствия выкрикивал бранные слова. Фома выглянул за дверь. Рядом, в гараже по соседству ковырялся со своей машиной незнакомый парень.
– Слышь, парень, ты не знаешь, чего с ним делать? – безнадежно спросил Фома.
– А, это ты про дядь Борю! Да ничего не делать, сейчас, погоди… – Парень поднялся, снял с полки маленький приемничек и покрутил ручку. Из динамика рванула песня известной американской певицы. Парень с удовольствием причмокнул, потом хихикнул и сунул приемник Фоме. – Во, дядь Боре в ухо сунь. Посмотришь, чего будет.
Крохотный приемник разрывался иностранными фразами, и Фома сунул его Аникееву в ухо. В тот же миг пьяный в хлам мужчина, которого не могли разбудить никакие потуги Фомы, вскочил столбиком, будто суслик, и бодро затараторил:
– Душенька моя! Рыбка! Я уже возле подъезда. Открывай двери, иду…
Певица взяла какую-то обалденную ноту и этим еще поддала словесного скипидару. Аникеев, трясясь от волнения, еще раз вякнул:
– Я уже возле подъезда, ягодка моя, я уже поднимаюсь!
Если бы песня не кончилась, Аникеев бы доложил, что он уже стоит возле родных дверей.
Фома выдернул приемничек из рук Аникеева и вернул хозяину. Фома спешил, время упорно двигалось к вечеру, а надо было еще добросить до дома Аникеева. А уж потом одному зарыться в газетную подборку.
Варя просто не знала, что делать. Упорная Сорокина снова прорвалась на территорию офиса и сидела перед подругой, по-свойски закинув ногу на ногу.
– Вот, Варюша, посмотри. Это я для тебя расстаралась. Вот как только ты мне сказала, что твоя мать найдет мне мужа богатого, так я прям сама не своя стала. Все думаю: ну как тебе помочь?! И вот, оцени! Завалилась вчера к Ирке Серовой, ну и, пока она в ванне плюхалась, для тебя добыла вот эту прелесть.
«Прелесть» лежала на столе. Это были разнообразные фотографии Фомы. Варя и сама не подозревала, что страсть захватила Серову так прочно. И где она только добыла эти фотографии? Вот это Фома с друзьями в лесу. Они тогда ездили за кедровыми орехами и, облазив все сосны, так и приехали с пустыми руками. А вот эта фотография – когда Варька с Фомой были на даче. Здесь Фомка вышел удивительно хорошо, так похож на Кинг-Конга! А вот эта вырезка из газеты. Фомка рассказывал, что на дороге случилась авария, сбило мужика и он оказывал пострадавшему первую помощь. Даже по телевизору его показывали. А вот эта фотография… А эта фотография явно из альбома самой Варьки! Вот тут даже ее собственной рукой подписано «несчастный Том». Тогда Фома на даче угодил в мышеловку, которую Варька поставила от мышей. Первым в мышеловку влетел Фома, потом туда чуть не вляпался Матвей, и в конце концов защемило тапку у Аллочки. Напуганная тетка тогда вопила, словно опоздавшая электричка. Интересно, как это фото попало к Серовой, Ирка никогда не посещала замужнюю подругу. А вот Ленка Сорокина…
– Лен, а ты зачем у меня эти фотографии стащила? – уставилась на Сорокину Варька. – Да еще и Ирке передала.
Сорокина захлопала глазами, потом решила, что с Варькой никак нельзя портить отношения, и театрально закрыла лицо руками.
– Ах Варя! Прости! Я – Иуда! Квазимодо! Серая Шейка! – Ленка быстро сообразила, что наговорила лишнего. – Но я уже не та! Я все поняла, осознала, и теперь у меня новая жизнь. Тогда Ирка попросила… ну я… решила, почему бы не помочь влюбленному, страдающему сердцу, ну и притащила эти фотографии. Кстати, не все! У нее и свои были.
– А ты не подумала о моем страдающем сердце?
– Варь! Ну какое страдание. И вообще! На фига тебе фотографии Фомы, когда он у тебя есть весь, целиком?! Не переживай. Между прочим, Ирка сказала, что сейчас твой супруг находится в отпуске и уж она, конечно, найдет способ с ним встретиться. Даже сегодня обещала его увидеть. Варь, а ты чего скисла? Слушай, а ты не говорила с матерью про моего жениха, а? Она еще никого не присмотрела?
Варька отвалилась на спинку стула и задумчиво почесала карандашом в затылке.
– Ты знаешь, Леночка, был один…
– Ой, как классно! Когда это она успела найти?! – взвизгнула Ленка.
– Подсуетилась. Ей только пару звонков сделать… Хороший мужичок, домик недавно на Мальте прикупил, жениться хочет, спасу нет. Ну, маменька, конечно, сразу про тебя вспомнила. Он к нам в тот же день на «Мерседесе» прикатил. С ним я разговаривала. Все про тебя, сама понимаешь. Только с лучшей стороны…
– Ну и чего? Говори же ты быстрее!
– Я и говорю, мужик раскис, глаза маслом горят, очень ты ему по всем статьям подходила. Но тут я, сдуру, ляпнула про твою отзывчивость. Ну что, мол, меня ни на минуту в беде не оставляешь. Что прям до тошноты твоя забота. Поперек горла уже, не знаю, куда от нее деваться, а он, представляешь, Лен, он аж посинел весь. Нет, говорит, мне такая балаболка не нужна!