И тут подал голос княжеский толмач Шестак, сидевший в сторонке и не вступавший в разговор до этого момента.
– Пленная мунгалка, взятая мною в сече у Черного леса, кое-что кумекает в этом деле, – сказал Шестак. – Из бесед с нею я выяснил, что у ее повелителя хана Бури среди наложниц есть китаянка, так ее отец-китаец заведует в Батыевой орде изготовлением негасимого огня и хвостатых сосудов для него. Моя пленница была дружна с этой китаянкой, поэтому и понабралась от нее сведений о камнеметах и о летучих огненосных шарах. Может, привести мунгалку сюда и расспросить ее как следует?
– Что же ты раньше-то об этом молчал! – рявкнул на толмача Юрий Игоревич. – Ну-ка, беги за своей косоглазой невольницей, да поживее!
Шестак вскочил со скамьи и опрометью устремился к двери.
Князь и воеводы в ожидании возвращения толмача с пленницей угощались хмельным медом, мочеными яблоками и сушеной рыбой. Все это принесли из кладовых служанки Любомира Захарича.
За окнами терема сгустились сумерки, в которых зарево обширного пожара было видно еще более явственно. Южная стена уже почти догорела полностью, на восточной стене выгорел большой участок, и огонь перекинулся на огромную воротную башню.
– Не пойму, куда подевался Кир Михайлович? Добрался ли он с дружиной своей до Переяславца? – обеспокоенно молвил Юрий Игоревич. – Пленные русичи, кои сумели к нам на стену забраться во время татарского приступа, поведали, что нехристи уже взяли Ижеславль и Белгород. Однако о судьбе моего брата Олега Игоревича и племянника Глеба Михайловича никто ничего не ведает. Живы ли они иль погибли оба?
– Коль живы, то непременно где-нибудь объявятся, княже, – заметил гридничий Супрун, жуя моченое яблоко.
Наконец в горницу ввалился запыхавшийся Шестак, таща за руку невольницу-мунгалку, одетую в длинную шубу, подбитую мехом степных лисиц. На голове у пленницы была меховая шапка с острой макушкой из мягкого войлока. Из-под шапки свешивались две длинных черных косы. Скуластое лицо юной монголки разрумянилось от быстрой ходьбы, ее красиво очерченные небольшие уста были приоткрыты, а темные узкие глаза были полны беспокойства при виде собрания знатных русичей.
Шестак сдернул с головы невольницы ее круглую шапку, опушенную гладким мехом выдры, и усадил ее на стул. Сам сел рядом с нею на другой стул.
Князь и воеводы расселись перед пленницей широким полукругом, кому не хватило места, чтобы сесть, те стояли за спинами у сидящих. Все с любопытством взирали на монголку, которая не могла понять причину такого внимания к ней, поэтому испуганно куталась в свою шубу.
– Давай, Шестак, спроси у нее про камнеметы и про знатока-китайца, который колдует над негасимым огнем, – нетерпеливо повелел толмачу Юрий Игоревич. – Пусть басурманка выкладывает все, что знает.
Шестак с готовностью кивнул, затем мягко взял невольницу за руку и заговорил с ней на каком-то непонятном степном наречии. То, что пленница понимает сказанное ей Шестаком, было видно по ее узким очам, испуг в которых сменился осмыслением услышанного. Внимая Шестаку, монголка несколько раз слегка кивнула, плотно сжав губы и обретя серьезный вид.
Отвечая Шестаку, невольница помогала себе жестами рук, видимо не слишком хорошо владея восточно-куманским диалектом, который был основным языком общения между различными кочевыми племенами в заволжских степях.
– В общем, Уки говорит, что ее подружку-китаянку зовут Су-ян, а отца этой китаянки зовут Лу Юнь, – переводил на русский Шестак все, что рассказывала ему невольница. – Лу Юнь имеет отдельную юрту и много слуг-китайцев, которые помогают ему изготовлять хвостатые шары и огнедышащие драконьи головы из глиняных сосудов. Он же знает секрет создания негасимого огня. Лу Юнь пользуется большим почетом у мунгалов…
– Еще бы! – мрачно усмехнулся боярин Твердислав. – Такой мудрец целого войска стоит!
– Пусть она про эти дьявольские шары и драконьи головы расскажет поподробнее, – сказал Юрий Игоревич толмачу. – Нутро пусть ихнее опишет. Отчего возникает такое сильное пламя и яркие искры?
Шестак вновь заговорил с пленницей, глядя ей прямо в очи и что-то показывая при этом на пальцах.
Монголка понимающе закивала головой и быстро затараторила на гортанном степном диалекте, то и дело вставляя короткие фразы на другом, неведомом для Шестака, языке. Когда Шестак переспрашивал невольницу, то она произносила некоторые слова медленно и по слогам, помогая себе жестами.
– Уки молвит, что хвостатый шар, набитый железными колючками, называется по-китайски «цэй ли хо цю», а на языке татар он называется просто «огневой шар», – вновь начал переводить Шестак. – Вытянутый шар с железным клювом по-китайски зовется «те пао», а на языке мунгалов у него вообще нет названия. Горшки с зажигательной смесью называются «хо гуань», что переводится как «огневой горшок». Точно так же эти горшки называют и татары. Крылатые сосуды в виде драконьих голов называются по-китайски «чжэнь тянь лэй», что означает «железная голова». Татары называют крылатый сосуд «огненным драконом». Из чего состоит нутро всех этих шаров и сосудов, отчего возникает сильное пламя, Уки не знает. Она говорит, что этого не знают даже приближенные Батыя. Это большая тайна.
– Теперь спроси у нее про метательные машины, – промолвил Юрий Игоревич, кивая толмачу на монголку. – Кто ими занимается? Много ли их у татар? Какова охрана у этих камнеметов?
Пленница поведала, что все камнеметы находятся в ведении другого китайского мастера, по имени Ло Гань. У него тоже имеется отдельная юрта и много китайских слуг, которые и собирают различные метательные машины по его рисункам и схемам. Если мастер Лу Юнь еще крепкий мужчина, то Ло Гань уже глубокий старец. Татары обычно не возят за собой громоздкие камнеметы, они их собирают возле того вражеского города, осада которого грозит затянуться надолго. Для сборки камнеметов нужны длинные прочные стволы деревьев, много кожаных ремней и волосяных веревок. Вот камни и глиняные сосуды, используемые при обстреле вражеской крепости, татары всегда держат под рукой в своем обозе.
Со слов Уки выходило, что китайские мастера могут собирать до двадцати камнеметов различной мощности за полдня. Стража у метательных машин всегда усиленная и располагается обычно двумя круговыми оцеплениями. Причем воины из внешнего оцепления находятся в поле зрения воинов из внутреннего охранного круга.
– Вот и получается, бояре, трудненько нам будет пробиться к татарским камнеметам, – сказал Сдила Нилыч, внимательно выслушав невольницу Уки. – Лучше и не пытаться, дабы ратниками зазря не рисковать…
Кто-то из воевод пожелал узнать, как получилось, что такие искусные мастера-китайцы оказались на службе у кочевников-мунгалов.
Шестак спросил об этом у пленницы.
Уки ответила, что Чингис-хан, дед Бату-хана, двадцать пять лет назад завоевал царство тангутов Си Ся между пустыней Гоби и Алашаньскими горами. Затем Чингис-хан сокрушил государство чжурчжэней на реке Хуанхэ, называвшееся империей Цзинь. Тангуты, как и чжурчжэни, образовали свои государства на землях, населенных китайцами. Все достижения китайцев в военном деле тангуты и чжурчжэни использовали в войнах друг с другом. Впоследствии Чингис-хан, покоривший тех и других, стал набирать китайцев в свое войско как мастеров осадного дела.
– Ныне ни один поход монгольского войска не обходится без мастеров-китайцев, их камнеметов и негасимого огня, – добавила в заключение Уки.
Воеводы шумно загалдели, затеяв спор о том, стоит ли идти на вылазку и уничтожать татарские камнеметы, если мастера-китайцы всего за один день смогут собрать много новых метательных машин.
– Не камнеметы нужно уничтожать, а китайцев, которые эти дьявольские самострелы мастерят! – выкрикнул тысяцкий Яволод, стараясь перекричать всех.
– Да ты спятил, воевода! – возразил тысяцкому сотник Данила Олексич. – Как мы отыщем этих китайцев среди многих тыщ татар? Тем паче ежели на вылазку ночью пойдем!
– У нас же басурманка смышленая имеется! – Яволод ткнул пальцем в пленницу. – Пусть она скажет нам, каковы с виду шатры, в коих обретаются мастера-китайцы. А уж мы во время вылазки постараемся шатры эти отыскать в стане татарском и перебьем всех китайцев, кого найти сможем.
Воеводы опять зашумели, большинство были не согласны с Яволодом, полагая, что пытаться перебить кучку китайцев, затерянных среди множества татар, это все равно что искать иголку в стоге сена.
Юрий Игоревич с трудом восстановил тишину в собрании и снова обратился к толмачу:
– Ну-ка, друже, выспроси у своей басурманки, что она знает про мастеров-китайцев и пусть опишет юрты, в которых они живут.
По лицу князя было видно, что замысел Яволода чем-то увлек его.
Пленница сказала, что мастер Лу Юнь должен находиться в стане хана Бури, так как его дочь – ханская наложница. К тому же хан Бури очень дорожит Лу Юнем и не расстанется с ним ни за какие богатства. Из всех чингизидов в орде Бату-хана такой знаток по изготовлению негасимого огня имеется только у хана Бури. По этой причине Бату-хан вынужден считаться с Бури и даже в чем-то уступать ему при дележе добычи. Мастер Ло Гань находится на попечении у Гуюк-хана, и даже юрта его всегда стоит рядом с ханской юртой.
– Ну-ка, друже, выспроси у своей басурманки, что она знает про мастеров-китайцев и пусть опишет юрты, в которых они живут.
По лицу князя было видно, что замысел Яволода чем-то увлек его.
Пленница сказала, что мастер Лу Юнь должен находиться в стане хана Бури, так как его дочь – ханская наложница. К тому же хан Бури очень дорожит Лу Юнем и не расстанется с ним ни за какие богатства. Из всех чингизидов в орде Бату-хана такой знаток по изготовлению негасимого огня имеется только у хана Бури. По этой причине Бату-хан вынужден считаться с Бури и даже в чем-то уступать ему при дележе добычи. Мастер Ло Гань находится на попечении у Гуюк-хана, и даже юрта его всегда стоит рядом с ханской юртой.
Затем Уки описала внешнее убранство юрт хана Бури и Гуюк-хана, а также убранство и цвет юрт, принадлежащих китайским мастерам.
– Ну вот, други мои, – обратился к воеводам Юрий Игоревич, позволив Шестаку и его невольнице уйти с военного совета, – теперь нам многое ведомо. Осталось только расспросить тех русичей, что побывали в плену у мунгалов, в каком из татарских становищ под Рязанью они видели шатры, только что описанные нам басурманкой Уки. При вылазке нам надлежит нацелиться именно на эти становища, дабы добраться не токмо до камнеметов татарских, но и до мастеров-китайцев, от коих и исходит главное зло для нашего града. Против сабель и стрел татарских мы еще устоим, но против негасимого огня нам не выстоять. А посему, други мои, на вылазку идти все равно придется!
* * *К полуночи южная стена Рязани превратилась в груду обгорелых развалин; восточная стена выгорела наполовину.
От пепелища исходил такой сильный жар, что взойти на крепостные валы было невозможно. Растаявший снег стек множеством ручьев в ров и в Черную речку. На валах обнажилась желтая пожухлая трава.
Несколько сотен татарских воинов попытались было под покровом ночи проникнуть в Рязань с южной стороны. Едва татары ступили на лед Черной речки, раздался треск и длинные трещины избороздили подтаявший ледяной панцирь на реке. Местами ледяной покров прогибался под тяжестью вооруженных людей, местами татары проваливались в черные полыньи. Пеший татарский отряд спешно повернул назад.
В Рязани всю ночь стучали топоры – это шла работа по возведению частокола у восточного и южного валов.
Юрий Игоревич за ночь не сомкнул глаз, распоряжаясь, где ставить бревенчатые башни, где возводить высокий тын, где городить частокол пониже, где устраивать проходы в частоколе для выхода к валам. Все дома, стоявшие поблизости от валов, по приказу князя облили водой, чтобы ледяная корка предохраняла жилища рязанцев от возгорания. Поливали водой из колодцев и вновь возведенный частокол. Этим были заняты в основном женщины и дети.
Несколько десятков холопов, которым дали вольную, долбили кирками и заступами песчаный откос на Соколиной горе близ княжеских теремов. Добытый таким образом песок вперемешку с мерзлыми комьями глины подвозили на санях к валам и насыпали там большими кучами на всем пространстве, куда могли долетать горшки с зажигательной смесью и огнедышащие «драконьи головы».
За два часа до рассвета татары ринулись на штурм южного вала Рязани. Враги преодолели ров, наполненный жидкой кашей из полурастаявшего снега и воды, бросая в это месиво тонкие бревна и длинные жерди. На вершине вала среди обгорелых бревен плотной шеренгой стояли русичи, закрывшись красными продолговатыми щитами.
Выгоревший большой участок стены вселял в татар уверенность, что Рязань обречена, что эти несколько сотен русских ратников, вставших у них на пути, есть последняя преграда перед желанным грабежом города. Идя на этот приступ, воины Батыя прихватили с собой веревки, чтобы вязать пленниц, многие взяли и кожаные мешки для ценных изделий из золота, серебра и самоцветов.
Однако сеча на южном валу показала татарам, что опрокинуть русичей с ходу им не удастся. Рязанцы подпускали врагов на самое близкое расстояние и расстреливали их из луков, забрасывали дротиками и камнями. Сверху на татар падали обломки обгорелых бревен и досок, горшки с песком, снятые с петель двери, корзины, набитые мусором и щебнем… Не прошло и часа яростной битвы, а уже весь внешний склон южного вала окрасился кровью убитых и покалеченных татар, которые скатывались в ров и лежали там грудами поверх вдавленных в снеговую жижу жердей и бревен. Идущие на приступ все новые сотни татар были вынуждены топтать ногами своих же мертвецов.
Татарские лучники, находясь в отдалении от вала, засыпали стрелами защитников Рязани. Если какой-то рязанец падал, сраженный насмерть стрелой, на его место вставал другой ратник из второй воинской шеренги, стоящей у внутреннего склона вала.
С восходом солнца полчища татар отхлынули прочь, унося своих убитых и раненых.
Мирошка Кукольник кое-как добрался до своего дома на негнущихся от усталости ногах. Все тело его ныло от полученных в сече ушибов и ссадин. Мирошка шатался из стороны в сторону, измотанный до предела тяжкими ночными трудами, когда ему приходилось на себе волочить тяжелые бревна, оттаскивать от пожарища убитых и раненых соратников, долбить мерзлую землю для установки прочного тына с башенками. В сражении на валу Мирошка дважды оказывался на волосок от смерти, но оба раза его выручали княжеские гридни, сражавшиеся бок о бок с ним.
Оказавшись дома, Мирошка бросил на пол тяжелый щит и окровавленный топор, затем снял с себя полушубок и кольчугу.
На шум из своей светлицы выбежала Пребрана в одной исподней сорочице до пят и с распущенными по плечам волосами. Спросонья она выглядела смятенной и испуганной. Ее светлые синие очи при виде измученного отца наполнились слезами сострадания.
– Тятенька… – пролепетала Пребрана, прижав руки к груди. – Я так рада, что ты жив! А матушка побежала тебя искать. Мы с ней почти всю ночь не спали, копали могилы для наших погибших ратников. Так умаялись, что просто на ногах еле держались!
Сидевший за столом Мирошка жадно ел холодную гречневую кашу из глиняного горшка, постукивая об его широкую горловину деревянной ложкой. Рядом на столе стоял его помятый шлем.
– Давай я перевяжу твои раны, тятенька, – сказала Пребрана, доставая с полки скатку чистого льняного полотна. – На тебе же живого места нету!
– Успеется! – промолвил Мирошка с набитым ртом.
Съев всю кашу, Мирошка одним махом опорожнил большой жбан квасу.
– Тятенька, правду ли молвят люди, будто вчера татары пускали на Рязань летучих огнедышащих драконов? – спросила Пребрана, присев на скамью у печи.
– Истинная правда, доченька, – устало и как-то равнодушно ответил Мирошка. – От тех огнедышащих драконов южная стена сгорела дотла, да еще выгорели три башни и прясла между ними на восточной стене, как раз между Исадскими и Пронскими воротами. Страшно вспомнить, что вчерась творилось! Много ратников было покалечено дьявольскими искрами и шипами, многие сгорели заживо в башнях. Кузнецу Радонегу у меня на глазах мелкими камнями полголовы снесло. Рядом с Аникеем разбился большой горшок с негасимым огнем, так он вспыхнул бедняга, как свечка! Изжарился в пламени в несколько мгновений!..
Мирошка перекрестился на образа в красном углу и вдруг стал валиться прямо на пол.
Пребрана бросилась к отцу, но не успела его поддержать. Она решила, что отец умер, и залилась слезами, сидя на полу подле распростертого бесчувственного Мирошки.
Вернувшаяся домой Васса застала дочь в таком виде.
Васса перевернула супруга на спину, нащупав жилку-живицу у него на шее.
– Не реви, глупая, – сказала Васса дочери. – Жив твой батюшка. Спит он. Умаялся бедолага!
Однако Пребрана продолжала рыдать, размазывая слезы по лицу.
– Что с тобой? – Васса силой усадила дочь на стул и подала ей платье. – Оденься лучше! Скоро опять могилы рыть пойдем.
– Аникей в огне сгорел, – сквозь слезы выдавила из себя Пребрана, – и отец Стояны убит камнями, прилетевшими с неба в хвостатом шаре. Как об этом сказать Стояне и Устинье?
– А никак не говори! – сердито ответила Васса. – Пусть Устинья думает, что брат ее живой и где-то среди ратников находится. И Стояна пусть так же думает об отце своем. Смертей ныне и так с избытком! Слез не хватит, чтобы всех павших оплакать.
Глава пятая. Последние дни Рязани
Все утро близ старой бревенчатой Вознесенской церкви женщины хоронили павших воинов.
Убитых подвозили на санях и выгружали прямо на подталый грязный снег, который тут же пропитывался еще не остывшей человеческой кровью. Занятые этим делом мужики и боярские челядинцы были деловиты и невозмутимы, будто под руками у них находились не человеческие останки, а мешки с различной кладью. Некоторые тела были так обезображены, что даже близкие люди не всегда опознавали в них сына, мужа или брата.
Гробов не хватало, поэтому мертвецов погребали завернутыми в холст или рогожу.