Осколки объектива Надя собрала с пола и ссыпала в таз с грязной водой. Туда же полетели высыпавшиеся из матраца труха и вата. Теперь похититель может заметить урон, который нанесли его имуществу, только когда будет выносить грязную воду. А может, он доверит эту черную работенку самой Наде?..
Она заново собрала кровать. Установила ее на прежнее место. Затем бросила на нее матрац дырой вниз. А верхний край его подняла, наполовину прикрыв спинку. Если она будет полусидеть на кровати, опираясь на него, похититель вряд ли что-нибудь заметит.
Оба шара-набалдашника Надежда оставила в кармане джинсов, а железный прут сунула под матрац в изголовье кровати. И в качестве последнего аккорда переставила к кровати табуретку и водрузила на нее пустую миску, бутылку с водой и пустой баллон. С первого взгляда получалось, что ничего здесь не произошло. Покорная, смирная жертва поела, попила, помылась – и кротко лежит, ждет своей участи. На самом деле, полусидя на кровати, Надежда продумывала план своих дальнейших действий. И отчаянно трусила. Ее козырь – внезапность, но как, когда, каким образом лучше напасть на маньяка?
И в этот момент на верхнем этаже раздались знакомые звуки: сперва скрип открывающихся ворот, потом мерное урчание движка, шелест шин по гравию. А вот хлопает дверца, и человек выпрыгивает из кабины. Закрываются двери гаража…
Надя напряглась. Нервы натянулись в струнку. Она приготовилась к бою.
***Он спешил.
Надо было взять Жанну Ойленбург до того, как она вновь переедет за город. Из загородного дома она выезжала редко и в основном либо в сопровождении мужа, либо горничной. Поэтому следовало схватить ее в Москве.
Пока Кай добирался до Гостиницы, он следил по карманному компьютеру за местоположением Ойленбург. Маячок, прикрепленный к днищу «Купера», сигнализировал, что она выехала из Палашевского переулка, спустилась вниз по Тверской, развернулась у телеграфа, а потом по бульварам добралась до Петровки. На Петровке она запарковалась в устье Кузнецкого Моста: то ли по магазинам пошла, то ли в кафе – а может, у нее свидание?
Когда Кай входил в Гостиницу, маячок свидетельствовал, что мини-«Купер» по-прежнему стоит на пересечении Петровки и Кузнецкого. Надо как можно скорее освободить номер для Жанночки.
Он поднялся к себе, взглянул, что демонстрируют видеокамеры в кельях пленных. Мария Бахарева лежала в той же позе, как он ее оставил, – только крови, выглядевшей в не цветном изображении черной, натекло на постель еще больше. По картинке он не мог определить: жива она или уже мертва. Но даже при том несовершенном показе становилось ясно: она уже не жилец.
А вот вторая видеокамера – в закутке, где была заключена Митрофанова, – не работала. По экрану шла сплошная рябь. «Черт! Опять система барахлит, – подумал Кай. Он устанавливал видеокамеры сам, не мог доверить работу никому постороннему. А электрика была не самой сильной его стороной. – Может, крысы кабель перегрызли».
Он не заподозрил подвоха. В доме было полно крыс, особенно сейчас, в холодную пору. Они в основном гнездились на кухне и под ней. Приходилось даже убирать все крупы и макароны в стеклянные банки.
Он переоделся, а затем спустился на один этаж, в гостиную, а после в гараж и еще ниже – в подвал.
***Надя слышала его приближающиеся шаги. Она подумала: может быть, лучше встать и спрятаться за дверью? И как только маньяк откроет засов, напасть на него? Ударить железным штырем? Но интуиция (а может, страх) подсказала ей: не дергайся. Лежи себе как лежишь. Вот если он опять подойдет и склонится над ней – тогда…
Шаги прошаркали по лестнице. Замерли у стальной двери. Сердце у Нади застучало. Она нащупала под головой свое оружие, но притворилась спящей.
***С Митрофановой все было в порядке. Она полусидела в кровати и делала вид, что спит. А может, и вправду спит. Однако сейчас Каю было не до нее. Надо как можно скорей избавиться от Бахаревой, чтобы очистить место для новой гостьи.
Он достал ключи и открыл вторую камеру.
***Надя услышала: шаги удаляются от ее двери. Потом загремели засовы соседней камеры, и хлопнула дверь. За стеной по-прежнему было тихо, и даже мужских шагов не слышно.
Надя поняла: бой откладывается. И почувствовала неописуемое облегчение. Все мышцы расслабились. Она глубоко вздохнула. Схватка переносится на неопределенное время.
***Бахарева выглядела куда хуже, чем даже утром, когда он ее оставил. Не помогли ни глюкоза внутривенно, ни анальгетики, ни даже морфий.
И тогда он понял: к сожалению, речь уже не может идти о смерти в отмщение. Он-то в глубине души надеялся, что за те несколько часов, пока он отсутствовал, она если не выправится, то слегка приободрится… И сумеет перед гибелью бросить обвинения в адрес собственного отца, который обрек ее на муки…
Но нет – нынче она едва дышала. Теперь, даже если снова вколоть ей стимулятор, вид у нее будет только несчастный и жалкий. А время не ждет. Значит, убийство – возмездие не состоится. А жаль. Ах, как жаль. Он и не насладился как следует Марией. Ее смертью он, конечно, отомстил – однако не полной мерой. Не так, как отец Бахарев того заслуживал.
Кай подошел к ее кровати. Она тяжело дышала. Он наклонился к ней и громко спросил:
– Чего ты хочешь?!
Это было ее последнее желание – только она еще не знала об этом.
Вопрос медленно, но добрался до ее сознания, и Мария прошептала:
– Пи-ить…
Кай предусмотрительно захватил с собой бутылочку минералки и поднес к ее губам. Она жадно ухватила горлышко губами, словно младенец – соску или материнский сосок. Сделала несколько глотков, закашлялась, застонала. Из бутылки ей на грудь пролилось немного влаги.
Он отобрал бутылку и поставил ее на пол.
Наступала пора последнего расчета.
Видеокамеру он принес с собой. Водрузил ее на штатив – изображение должно быть качественным, а не дрожать, как в фильмах фон Триера. Кай построил последнюю мизансцену с Бахаревой так: он сам на переднем плане. В том же самом хирургическом костюме, заляпанном кровью, в шапочке, маске до бровей – и черных очках. На заднем плане – несчастная Мария. Ее землистое лицо на голом матрасе. Если повезет, то второй камерой, с потолка, можно будет снять другой ракурс – и смонтировать для пущего эффекта оба изображения, цветное и черно-белое. Получится маленький фильм.
Он надвинул шапочку глубже на лоб, нажал на камере «пуск», отошел на исходную позицию.
Обращаясь к камере, произнес:
– Теперь до тебя наконец дошло, Роман Иванович Бахарев, отчего страдала твоя дочь? И почему она умирает?
И сделал шаг назад от штатива. Оказался рядом с кроватью, где лежала Мария, вытащил из внутреннего кармана длинный и тонкий, словно спица, нож – и вонзил его прямо в грудь девушке. Бахарева сделала глубокий вздох, а потом как будто кашлянула, и из ее рта вытекла тонкая струйка крови.
«Вот и все», – подумал Кай. Он был расстроен. Глубокая печаль охватила его. Нет, он не жалел девчонку. Его огорчало только то, что в итоге у нее получилась не смерть-воздаяние, а смерть-избавление…
Однако некогда было рефлексировать. Шел четвертый час. Скоро солнце сядет. И Жанна Ойленбург может отправиться назад в свой особняк. Пора поторапливаться.
Он никогда не думал, что столичный ритм и стресс – быстрей, быстрей, быстрей! – достанет его даже в таком непростом и интимном деле, как убийство. А вот поди ж ты!.. Ему тоже приходилось спешить, он даже не мог как следует насладиться своей местью.
Кай отключил камеру, вытащил из нее диск, спрятал в карман халата.
Дверь в этот каземат можно больше не закрывать.
Он поднялся наверх, в гараж. Взял там любимую болгарку, подключил к удлинителю, воткнул в сеть. Потом спустился вместе с пилой в каморку к Марии.
***Надежда жадно прислушивалась к тому, что происходило в соседнем помещении. Она услышала вроде две-три фразы, негромко произнесенные мужским голосом, и все. И тишина. Затем мужские шаги протопали вверх по лестнице.
Через минуту шаги спустились и замолкли в комнате соседки. Все это время рядом царила тишина, и Надю вдруг осенило: «А ведь она – умерла!.. Ту заключенную, что пытали и мучили вчера, сегодня – добили. Или она скончалась сама». И тут Надя ощутила тягостность, растерянность, которая всегда возникает в присутствии мертвого человека. На глаза навернулись слезы.
А затем из-за стены донесся свист циркулярной пилы. Через секунду тональность звука переменилась, и Надя вздрогнула всем телом: «Он распиливает жертву на куски!»
Жуткий свист продолжался с короткими перерывами минуту, другую, третью… У Нади от ужаса даже свело пальцы на ногах. Слезы сами собой высохли. Она сжала кулаки с такой силой, что ногти впились в ладони. «Господи, – бормотала она про себя, – господи, помилуй меня…» Потом за стеной раздался глухой стук.
Жуткий свист продолжался с короткими перерывами минуту, другую, третью… У Нади от ужаса даже свело пальцы на ногах. Слезы сами собой высохли. Она сжала кулаки с такой силой, что ногти впились в ладони. «Господи, – бормотала она про себя, – господи, помилуй меня…» Потом за стеной раздался глухой стук.
Кто бы ни орудовал там, он был не человек: человеку свойственны чувства, хотя бы такие простые, как сострадание и отвращение. И – не животное: животные не распиливают хладнокровно свои жертвы. И даже – не маньяк: маньяк, убивая, испытывает какие-то чувства, порой чрезвычайно сильные.
Похоже, там орудовал холодный, бездушный робот. Человек со льдом вместо сердца.
***В итоге Мария поместилась в три мешка.
Левую руку, голову и обрубок правой руки Кай положил в один – холщовый, из-под сахара. Туловище – в другой, из крафт-бумаги. Обе ноги – в полиэтиленовый.
Затем Кай перенес мешки по одному в машину. На пол фургона он перед тем предусмотрительно положил полиэтиленовую пленку в несколько слоев. Перетащить то, что осталось от Марии, в «Форд» оказалось легко. Каждый мешок весил не больше пятнадцати килограммов.
Вот только… Абсолютно вся камера, где содержалась Мария, – стены, пол и даже потолок – была покрыта красными, бурыми и черными каплями и кляксами. И весь халат его, и шапка, и маска, и перчатки – оказались в крови. Ну, халат еще можно постирать. А вот как прикажете убирать в камере? Самому браться за ведро с тряпкой? Нет уж, увольте! И дело не в том, что он интеллигент-чистюля, белые ручки свои не хочет замарать. Он давно уже перестал быть интеллигентом. С первого же дня, как попал в тюрьму. Ему не чужда черная работа. Просто времени уже – почти четыре. Минут через сорок начнет темнеть. И как ему прикажете управляться в темноте с этими тремя мешками?
Тут ему пришла в голову счастливая мысль: а что, если приказать прибраться во второй камере – Митрофановой? Все равно ведь сидит у себя в «нумере», ждет своей очереди и ничего не делает, только кашу даром жрет… Да, идея хорошая – однако надо все как следует подготовить. Убрать отсюда, из бывшей комнаты бывшей Бахаревой (неплохой каламбур получился, а?), режущий инструмент, принести ведро, тряпку, чистящие средства… Но время, время! У него совершенно нет на это времени! Может быть, он позже запряжет Митрофанову – когда вернется.
Или вообще оставить комнату как есть? Допустим, он заселит сюда Жанну Ойленбург. Можно представить, как вытянется ее лицо, когда она увидит буренькие пятнышки на стенах. А может, устроить переезд? Отправить в «красную комнату» (Кай хихикнул: хорошее придумалось название, он будет этот нумер теперь именно так называть) Митрофанову. А на ее место поселить Ойленбург. Неплохо было бы, только не слишком ли сложно? Самые лучшие решения – простые, не зря его учили великие режиссеры. Митрофанова и без того примерно представляет (благодаря слуховому восприятию), что творится в соседней с ней камере. Для нее «красная комната» откровением, шоком, скорее всего, не станет. А вот если засунуть туда Ойленбург… Но ее для начала надо захватить…
Обо всем этом Кай думал, пока выгонял свой «Транзит», груженный бывшей Бахаревой, из гаража, а потом из ворот Гостиницы.
***Дима знал, чувствовал, был уверен: у него очень мало времени.
И еще: он не может, не должен надеяться ни на какую милицию, ни на какого Савельева.
Он должен сам отыскать Надю и вызволить ее из той кошмарной беды, в которую она попала.
Ему нужно самому установить преступника. Тем более что Полуянов – может быть, это бред, но все-таки! – чувствовал, что похититель имеет какое-то отношение к его, Диминой, жизни. Журналист научился верить своей интуиции, и сейчас она прямо-таки вопила о том, что действовать надо быстро и что похититель как-то пересекался с ним, Димой. От этих мыслей внутри все нетерпеливо зудело – похожее чувство он испытывал в тех редких случаях (в основном в начале своей карьеры), когда ему надо было срочно сдавать заметку, а у него еще не имелось идей, о чем писать.
Журналист вышел из деревянного шалмана вместе с опером. Они пожали друг другу руки. Савельев бросил на своем ужасном английском:
– Лете кип коннект!
И Диму на миг охватило ощущение дежавю: вот так же, пять лет назад, они прощались с опером у того же метро, и он бросил на английском ту же фразу… А затем… Затем последовали головоломные приключения, в итоге закончившиеся вполне благополучно. Только тогда Надя была с журналистом рядом. От первой и до последней минуты. А Полуянов тогда еще нисколько не ценил и не понимал, какое, оказывается, счастье, что эта тихая милая девушка находится с ним рядом…
Савельев пешком почапал по улице Адмирала Макарова в сторону своего управления. Дима нырнул в метро «Водный стадион». Кстати, где здесь находится водный стадион? Сроду его тут не видел!
Народу в метро было немного. Все в шапках, в шарфах поверх шуб и дубленок.
«Думай давай!» – приказал Дима себе. Ему всегда хорошо думалось в метро. Лучше даже, чем за рулем. В подземке ничто не отвлекало. Под стук колес, уставясь в схему метрополитена или какую-нибудь рекламку…
«Кто бы это мог быть?.. Совсем сошел с ума опустившийся журналист Казанцев?.. Но, спрашивается, при чем тут зампрефекта Бахарев и его юная дочь? Бахарев тоже где-то перешел несчастному Казанцеву дорогу? И теперь тот ему мстит?.. Или рассмотрим другую версию. Допустим, это моя сбрендившая любовь на пятом курсе Юля… Стоп. Но «Фордом Транзит»
управлял мужчина. И мужчина был на той безумной пленке. Мужик отрезал Бахаревой руку… Может быть, ненормальная Юля наняла кого-нибудь? Или настолько влюбила в себя мужика, что он начинает мстить всем, кто пренебрег его любушкой?.. А вот это уже ерунда, – осадил сам себя Полуянов. – Бред на уровне женских детективов. В жизни так не бывает. В жизни все гораздо логичней и проще. Жизнь не роман, она выбирает самые прямые и простые пути».
Поезд проносился мимо «Сокола», «Аэропорта», «Динамо». Дима любил «зеленую» ветку. В ее станциях чувствовалось что-то величественное, словно в сталинских высотках, и в то же время нечто теплое, домашнее. В вагоне ему стало жарко, и он снял шапку, размотал шарф, расстегнул дубленку.
«Давай пойдем иным путем, – сказал он себе. – Что может связывать простую библиотекаршу Митрофанову и дочку Бахарева, питомицу ВШЭ, явно из мажоров? Могли они когда-то встречаться?.. Надя мне ничего ни о какой Бахаревой не рассказывала… Ни о какой юной, семнадцатилетней Марии – тоже… Но, может, они виделись накоротке? Или, например, обе случайно стали обладательницами какой-то тайны, которая угрожает кому-то явным разоблачением?.. Но если вдруг они обе сделались кому-то неудобны и их знание стало кому-то угрожать – зачем расправляться с девушками столь садистски, столь вызывающе?.. Зачем снимать процесс на видеопленку и подбрасывать диски с записями?..»
Промчалась «Белорусская» – здесь, на пересечении с Кольцевой, многие пассажиры вышли, а вагон пополнился новыми людьми. Пролетела «Маяковская» – самая любимая Димина станция в московской подземке. Хорошо идти по ней, не спеша, запрокинув голову, и наблюдать, как парят на фоне лазурного мозаичного неба люди, комбайны, планеры кисти Дейнеки. Но сейчас Полуянову было совсем не до прогулок по станциям и даже не до мыслей о них.
«Как связаны между собой Бахарева и Митрофанова?.. Надо, конечно, попытаться отработать эту версию. Позвонить, например, напарнице Нади лисичке Кристине… Но почему бы не поставить вопрос иначе: а как он сам, Полуянов, связан со старшим Бахаревым?..»
Дима порылся в памяти. Нет, ни с каким Бахаревым (или Бахаревой) он незнаком. И не писал о таком персонаже никогда. Может, давно, на заре журналистской юности, он и сталкивался с ним – но не как с главным героем очерка или фельетона (иначе бы он помнил!), а с проходным персонажем, о котором в статье остается фраза-другая. Такое может быть – но для того чтобы выяснить наверняка, надо перечитать все собственные статьи за последние пятнадцать лет. А еще лучше – все свои блокноты перелистать. Но где, спрашивается, взять на это время?
На «Тверской» Полуянов вышел, продираясь сквозь шубы жаждущих войти. Прошел по переходу на «Пушкинскую», привычно втиснулся в последний вагон. На метро получалось путешествовать гораздо быстрее, чем на машине. Ничем, кроме чистого пижонства, не объяснить тот факт, что он каждое утро заводил свою «Короллу» – и потом как минимум полтора часа толкался по пробкам, прежде чем являлся на работу.
А сейчас мало того, что все путешествие займет не более часа, он еще кое-какие планы сумел в метро построить. Ему нужно поговорить с жеманницей Кристиной на предмет того, что связывало Митрофанову и Бахареву. А потом, может, спросить об этом и Надину начальницу (с которой она его столь счастливо недавно познакомила). Это раз. Затем все-таки добиться разговора со странной Юлей из его собственного прошлого. Это два. И, наконец, три: выяснить у коллег, где сейчас пребывает бывший коллега Казанцев. И, может, поговорить с ним самим.