Глядя на испитые лица мужиков, жадно хлебавших из бутылки какое-то мерзкое пойло, Иван Тимофеевич холодно констатировал, что этот человеческий мусор – тоже Зло, требующее утилизации. От таких существ, которых он и людьми-то не хотел называть, был только один вред и никакой пользы. Они никогда уже не станут людьми. И все эти крики о защите пресловутых прав человека, все чаще раздающиеся с подачи западных кликуш, наоборот развязывают руки таким вот отродьям: алкашам, наркоманам, убийцам, избежавшим смертной казни из-за ее отмены слюнявыми правозащитниками… С ними носятся, пытаются перевоспитать, а это все бесполезно: горбатого могила исправит…
Иван Тимофеевич много лет знал одного из сидевших перед ним мужиков, Митрича, который жил в квартире этажом ниже. И все эти годы тот пил, теряя из-за этого работу за работой и опускаясь все ниже по социальной лестнице. Но если бы он опускался сам, это было бы полбеды, но он тащил за собой и других людей. Жена Митрича, разведясь с ним десять лет назад, была вынуждена с детьми жить с ним в одной квартире – у нее не было денег на доплату, чтобы разменяться и освободить себя и детей от кошмарного соседства. А Митрич, напиваясь, из года в год гонял их всех по квартире, избивая, а то и угрожая ножом.
Приезжала милиция, забирала его, но на жалобы женщины, что Митрич угрожал ее убить, каждый раз следовал ответ: «Угроза – это еще не совершённое преступление… Вот когда вам будут нанесены какие-то реальные ранения, тогда мы и сможем его привлечь, а так отсидит сутки в участке и вернется», – разводили милиционеры руками и увозили буйствующего Митрича с собой.
Иван Тимофеевич однажды слышал, как несчастная женщина, жалуясь соседкам, сказала, что готова сама подставиться под нож, лишь бы Митрича забрали куда-нибудь надолго, а то дети уже стали заиками…
Да, алкоголики и дебоширы являлись еще одним Злом, от которого нельзя было так просто избавиться. Сколько бы их не лечили, большинство из них все равно возвращалось к этому пороку. А из люмпенов теперь вообще никто не лечится. Раньше хоть общество насильно заставляло их проходить лечение, теперь же это все пущено на самотек.
Иван Тимофеевич содрогнулся от омерзения, и пробужденный в нем Ассенизатор вновь принял решение: «Подобное должно наказываться подобным…»
Имея доступ к различным безобидным по отдельности средствам, Иван Тимофеевич знал, как соединить их, чтобы превратить в яд, вызывающий быструю смерть.
В один из весенних вечеров, подкараулив гоп-компанию алкоголиков и бомжей у магазина, Иван Тимофеевич, внимательно оглядевшись: нет ли лишних свидетелей, подошел и предложил «страждущим» совместно распить литровую бутылку дорогой водки. Мол, одному пить заподло, как-то попробовал – не понравилось.
Митрич, тоже околачивавшийся там, узнав соседа, радостно обхватил его за плечи и поволок в простенок между магазином и забором. За ними пошли и остальные. Усевшись на валявшиеся у забора ящики, семь человек жадно смотрели, как Иван Тимофеевич наливает в принесенный им стакан светлую жидкость, с нетерпением ожидая своей очереди. Пили они залпом, даже не успев почувствовать какой-либо вкус.
– Эх, злая ключница варила! – крякнул Митрич, обтирая рот ладонью. – А себе, Тимофеич, чего не оставил?
– Да я перед вами уже пригубил, – сказал Иван Тимофеевич и, аккуратно положив пустую бутылку и стакан к себе в пакет, стал прощаться.
Слегка уже осоловевшие мужики, запротестовали, мол, «а как же: посидеть-поговорить по душам?», но Иван Тимофеевич, твердо сказав, что торопится, выскользнул из простенка и быстрым шагом направился в сторону своего дома.
Придя домой, он спокойно и тщательно вымыл стакан и бутылку из-под водки, поставил их под раковину, после чего принял душ и сел ужинать.
Где-то через полчаса он ощутил уже не раз испытанное им чувство «очищения пространства», когда воздух как будто наполнялся свежестью и становилось легко дышать. Уже зная, что это означает, он удовлетворенно прикрыл глаза и уснул с ощущением выполненного долга.
Через два месяца, сопоставив неожиданно участившиеся случаи летальных исходов, милиция заподозрила неладное, и начала оперативные действия по розыску источника «палёной» водки, вызывающей массовое отравление алкашей в одном районе. После получения очередного сигнала, они выезжали на место «травли», надеясь хоть кого-нибудь застать в живых, но тщетно – к их приезду все «синяки» были окончательно посиневшими.
Еще живые алкаши стали вдруг осторожничать в магазинах и спрашивать продавцов: уверены ли те в качестве товара? А те злорадно усмехались: «Что, мол, боитесь за своими дружками последовать?.. Всех вас, гадов, давно перетравить надо было!» На что подкованные алкаши отвечали, что «продажа блкоголя – одна из основных статей дохода государства, вот перемрем, а кто покупать у вас будет?..»
И никто даже заподозрить не мог, что за всеми этими смертями стоит не какое-то «левое» производство водки, а простой провизор, Иван Тимофеевич. А тот, убрав еще несколько «мусорных куч», решил на время, пока не улягутся страсти, взять тайм-аут. Приостановив свои «уборочные мероприятия», он сосредоточился на наблюдении и «накоплении данных».
После того, как Светлана со своим громким псом угомонились навеки, а Митрич почил в бозе, в подъезде установилась относительная тишина, прерываемая в основном только криками новорожденного младенца из квартиры на третьем этаже. Но это был благодатный шум, проявление жизни, никогда не раздражавшее Ивана Тимофеевича, очень любившего детей. Он мог часами с удовольствием наблюдать, как они играют во дворе.
Ольга Ивановна, выходившая погулять со своей внучкой, встречая Ивана Тимофеевича, который тут же начинал радостно тормошить малышку, не раз говорила, что ему давно пора жениться и обзавестись собственными детьми. На что Иван Тимофеевич только разводил руками: мол, пока была жива мама, не было подходящей женщины, которая бы ей понравилась, а теперь он уже привык жить один, и не так молод, чтобы менять свои привычки…
Именно на детской площадке Иван Тимофеевич и познакомился с представительницей третьей категории жертв Зла. Это была пожилая женщина из соседнего подъезда, Зоя Павловна, которая по вечерам и выходным гуляла во дворе с пятилетним внуком, живущим у нее после гибели сына и невестки.
Иван Тимофеевич, любивший летом посидеть на лавочке во дворе с газетой, давно обратил внимание на симпатичного, но немного замкнутого мальчугана. Он всегда играл особняком, таская в одиночку песок на своем игрушечном грузовике, в то время, как Зоя Павловна бдительно наблюдала за ним, сидя обычно на соседней от Ивана Тимофеевича скамейке.
Однажды Иван Тимофеевич набрался смелости и спросил ее, почему мальчик держится так отстраненно? На что Зоя Павловна только пожала плечами, объяснив, что у него такой характер и он не любит ни с кем играть… Но наметанный взгляд Ивана Тимофеевича давно распознал признаки, по которым было видно, что ребенок просто-напросто запуган и потому никому не доверяет.
Иван Тимофеевич начал осторожно приучать мальчика к себе, сначала просто копаясь в песочнице по соседству с ним, вызывая этим удивленно-недоумевающие взгляды Зои Павловны, а через несколько дней пошел дальше.
Затеяв как-то постройку крепости неподалеку от песочницы, Иван Тимофеевич вдруг громко воскликнул:
– Ай-яй-яй, как жаль, что нет у меня помощника! Как же мне одному построить эту крепость? Как бы я хотел, чтобы мне кто-нибудь помог и подвез на машине песочку…
Мальчик, повернувшийся на его голос, внимательно выслушал тираду Ивана Тимофеевича, а потом, нагрузив свой грузовик песком, потащил его в сторону «строительства», и вроде как ненароком перевернул машину, высыпав песок недалеко от «крепостной стены».
– Перевернулась! Ай-яй-яй, – совсем как Иван Тимофеевич, воскликнул малыш и потащил пустой грузовик обратно к песочной куче, чтобы заново загрузиться.
Подвезя новую порцию песка к «крепости», мальчик в нерешительности остановился.
Иван Тимофеевич, занятый возведением «крепостных стен», вдруг обратился к нему:
– Эй, на грузовике! Скорее давайте стройматериал, а то враг уже близко, а у нас еще стены не готовы! Водитель, слышите меня?
– Слышу, слышу, – ответил мальчик и засуетился, выгружая песок прямо под руки Ивана Тимофеевича.
Так началась его странная дружба с мальчиком Костей, которая поразила Зою Павловну и убедила ее в том, что Ивану Тимофеевичу можно довериться.
Как-то, недели через три, она вывела внука погулять, а сама, тяжело дыша, опустилась на скамейку рядом с Иваном Тимофеевичем.
Поздоровавшись и заметив ее подавленное настроение и красные, явно от слез, глаза, он обратился к ней:
– Так вроде не принято, но я фармацевт и мне можно, потому хочу спросить вас, Зоя Павловна: что у вас случилось? Вы сегодня очень плохо выглядите…
Поздоровавшись и заметив ее подавленное настроение и красные, явно от слез, глаза, он обратился к ней:
– Так вроде не принято, но я фармацевт и мне можно, потому хочу спросить вас, Зоя Павловна: что у вас случилось? Вы сегодня очень плохо выглядите…
– Лучше не спрашивайте, Иван Тимофеевич, – покачала головой та. – Сердце болит. У меня уже был один инфаркт, похоже, второй на подходе…
– Так вчера же все вроде было нормально, – удивился Иван Тимофеевич такому резкому падению ее самочувствия.
– Я с мужем поругалась, – тихо призналась Зоя Павловна.
– Он что же у вас, пьет? – спросил Иван Тимофеевич, внутренне напрягаясь.
– Да нет, что вы! – возразила она. – Просто у него характер такой, тяжелый…
– Опять характер! – воскликнул Иван Тимофеевич, укоризненно глядя на Зою Павловну. – Что-то у вас в семье все больно характерные!
– Вот именно: больно характерные… – грустно подтвердила Зоя Павловна, сделав ударение на «больно».
– И что же вы не поделили, можно узнать? – полюбопытствовал Иван Тимофеевич. – Просто интересно, что может вызвать ссору с такой спокойной женщиной, как вы…
– Да из-за ерунды скандал вышел, – в отчаянии махнула рукой Зоя Павловна. – Одеваясь, я сдвинула с места в коридоре на сантиметр его туфли, так он обещал мне голову проломить, если такое еще раз повторится…
Заметив недоверчиво-изумленный взгляд Ивана Тимофеевича, она пояснила:
– Да, моему для скандала большого повода и не надо, готов из-за мелочи в гроб вогнать. Иногда, поверите-нет, но жить не хочется…
– Еще чего не хватало! Да он сам не достоин жить, если так доводит женщину! – возмущенно произнес Иван Тимофеевич. – А уныние, Зоя Павловна, и тем более, самоубийство – грех великий… Вы не должны допускать, чтобы с вами такое вытворяли! Вы пробовали как-то противостоять ему?
– Не пробовала… боюсь, – честно призналась женщина.
– Боитесь? – удивленно переспросил Иван Тимофеевич.
– Да, боюсь! Боюсь, что шарахнет в ярости меня об стену или еще обо что-нибудь, я концы и отдам, а кто Костика растить будет? Он-то один с внуком не справится, рыдать потом на моей могиле будет… – помолчав, она добавила: – Хотя нет, не будет он меня бить, он меня словами в могилу сведет, иногда такое скажет! – и, не сдержавшись, Зоя Павловна, отвернулась, смахивая слезы.
– Да… – задумчиво покачал головой Иван Тимофеевич. – Ну не плачьте, Зоя Павловна, должна и на него найтись управа…
– А ведь женились мы по большой любви, – перебила его женщина. – Мои родители никак не хотели отдавать за него, так он несколько лет меня добивался. Хотя тоже было… Представляете, приходит как-то раз ко мне на свидание с расстроенным лицом, я ему: «Петенька, что случилось?» А он мне: «Понимаешь, Зоя, я тут случайно встретил девушку, с которой до тебя гулял, так она меня до сих пор любит и говорит, что руки наложит на себя, если я женюсь на другой. Ума не приложу, что делать…» А я-то, дура наивная, ему и говорю: «Ну раз так, то женись на ней, нельзя, чтобы человек жизни себя лишал из-за любви». А он мне грустно так кивает: «Ах, какая ты, Зоенька, чуткая! Наверное, мне так и придется сделать…» А у меня сердце кровью обливается, зубы стиснула, слезы наружу просятся, я держу их в себе, что есть сил. А он потом вдруг как расхохочется: «Дурочка, говорит, это же я тебя проверял, насколько ты меня любишь…» Представляете?!
– Да он у вас просто садист! – поставил диагноз Иван Тимофеевич, решив про себя, что обязательно должен посмотреть на этого любителя мелодраматических розыгрышей.
Он задал ей еще несколько вопросов о муже и постарался, как мог, ее развеселить.
После этого разговора Зоя Павловна неожиданно пропала на несколько дней, и Иван Тимофеевич, не видя ни ее, ни Костика, забеспокоился.
Решив зайти к Зое Павловне, чтобы спросить: не случилось ли чего, может, лекарства какие нужны, он направился через двор к подъезду, где она жила.
Поднявшись на третий этаж, он подошел к ее квартире, и только хотел нажать звонок, как услышал за дверью низкий мужской голос, который выкрикивал текст, состоящий из сплошного мата и завершившийся убийственной фразой:
– Чтоб ты сдохла, зараза! Как ты мне обрыдла!
Что ответила ему Зоя Павловна Иван Тимофеевич не услышал, но ему и так было достаточно, чтобы догадаться, откуда у нее взялся инфаркт и почему ее внук сторонится людей…
«Интересно получается… – думал Иван Тимофеевич, спускаясь по лестнице. – Если какой-нибудь гад всадит человеку нож в сердце – его посадят в тюрьму за убийство, а если он доведет человека до инфаркта, по сути дела до такой же смертельной дыры в сердце, то его даже не привлекут к ответственности, ведь слова – не пальцы, отпечатки оставляют невидимые… Попробуй, докажи, что он умышленно довел человека до смерти… Да и статьи „за доведение до смерти“ в нашем уголовном кодексе, кажется, не существует, а зря…»
Уже подходя к выходу из подъезда, Иван Тимофеевич почувствовал, как внутри у него вздрогнул, просыпаясь, Ассенизатор, и понял, что пришло время «очистить» жизнь Зои Павловны и ее внука от того Зла, которое несет в себе ее муж…
«Подобное должно наказываться подобным… Пусть сердце злодея лопнет, как перекачанный футбольный мяч, пусть он на себе почувствует, каково это, когда тебе рвут сердце…»
В один из вечеров, дождавшись, когда Зоя Павловна, оправившись после сердечного приступа, вновь вышла с внуком во двор, Иван Тимофеевич незаметно проскользнул в ее подъезд и позвонил к ним в квартиру.
Муж Зои Павловны раздраженно открыл дверь, видимо, ожидая увидеть на пороге свою жену, забывшую, наверное, что-нибудь дома, и удивленно уставился на представшего перед ним Ивана Тимофеевича.
– Что надо? Если вы по поводу каких-нибудь очередных выборов, то я не голосую, – грубо сказал он.
«Ну и Петенька!», – хмыкнул про себя Иван Тимофеевич, внимательно рассматривая стоящего перед ним жлоба. При этом он был немного удивлен: обычно подобные люди с посторонними бывают «сама любезность», а злость свою срывают в основном на безропотных близких и детях. Этот же экземпляр, видимо, не делал никаких различий на своих-чужих, и груб был, как говорят, «по жизни», то бишь всегда. Но все агрессивные люди либо психически ненормальны, либо жуткие трусы, скрывающие за своей агрессивностью и жестокостью патологическую трусость и предательское нутро.
Зная об этом, Иван Тимофеевич, не смотря на свой тщедушный рост, пошел на риск.
Резко выкинув вперед правую руку, он вдруг с силой втолкнул ошалевшего Петеньку в квартиру, потом вошел сам и плотно закрыл за собой дверь.
– Ну ты, козел, чего тебе здесь надо? Я тебе счас рога поотшибаю, сука! – взревел Петенька, надвигаясь на Ивана Тимофеевича.
Но тот, не вынимая левой руки из кармана, угрожающе посмотрел на него и сказал:
– Только рыпнись, всажу пулю между глаз.
Петенька метнул взгляд к оттопыренному карману Ивана Тимофеевича и остановился в нерешительности.
– А ну двигай в комнату! – тихо, но внушительно приказал ему Иван Тимофеевич.
– Мужик, ты чего? – совсем другим тоном произнес Петенька, пятясь от него в комнату. – Что тебе нужно?
– Сядь! – приказал Иван Тимофеевич, указывая ему на диван.
Тот послушно опустился на краешек дивана, и испуганно дернулся, когда Иван Тимофеевич бросил ему пачку с сигаретами:
– Кури!
Петенька подрагивавшими пальцами вытащил из пачки одну из трех лежавших там сигарет, и, взяв с тумбочки у дивана зажигалку, суетливо прикурил. После чего протянул пачку обратно Ивану Тимофеевичу.
– Положи рядом с собой, – сказал Иван Тимофеевич и отошел к окну, чтобы не дышать табачным дымом.
Петенька положил пачку на диван, и, глубоко затянувшись сигаретой, вдруг закашлялся.
Переждав, пока тот откашляется, Иван Тимофеевич сказал:
– Я пришел предупредить тебя, что если ты еще раз повысишь голос на Зою Павловну, то ты – покойник…
В слезящихся от сигаретного дыма глазах Петеньки мелькнуло недоумение тут же сменившееся злостью, и он процедил:
– Ой, бля… Я-то думал, что ты из-за чего серьезного ко мне приперся! А, оказывается, тебе просто эта стерва настучала… – и он было начал подниматься с дивана, но вдруг покачнулся и осел обратно.
Слова его стали для него приговором.
– Я же сказал тебе «сядь», так сиди и не рыпайся, – брезгливо сказал Иван Тимофеевич, уже не сомневаясь в правильности принятого решения.
А Петенька, пьяно мотая головой, озадаченно посмотрел на сигарету, которую он держал в руке.
– Что ты мне подсуну-у-л? – спросил он заплетающимся языком и вдруг завалился на бок, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой.
Иван Тимофеевич медленно приблизился к нему.
Осторожно вытащив из левого кармана футляр со шприцем, он открыл рот Петеньке, помедлил несколько секунд, а потом всадил длинную иглу тому в горло, быстро выпуская в мышечную ткань препарат желтого цвета.