— Товарищ генерал, пациентка еще нестабильна, поэтому естественно еще не узнает ни вас, ни меня, себя-то не помнит. Возможно, развилась амнезия, что тоже вполне объяснимо. Но пациентка жива, думаю самый сложный острый период позади. Дальше процесс реабилитации покажет, что к чему.
— Амнезия это как?
— Это полная или частичная потеря памяти.
Артур задумался: может и не беда это, а счастье. Он бы с радостью все дерьмо, что за эти четыре года нахлебал забыл, да не забывается, хоть тресни.
— Память восстановится?
— Пока сложно об этом говорить. Для начала мышечный тонус нужно восстановить, поднять на ноги пациентку, а параллельно уже заниматься вопросами состояния нервной системы.
Мужчина помолчал, поглядывая на доктора с подозрением и, вышел. Не нравился ему Сивухин. Может и светило, но человек явно паршивый.
И решил своего психолога послать. Аркадий кустарь, а не светило, но мозг промывает — ни один мастер не сравниться. Пусть покопается, что к чему и Банге готовый вердикт выдаст.
Не верит он Сивухину.
Через пару дней Лена уже спокойно сидела на постели и разрабатывала пальцы, сжимая и разжимая мячик, и так была сосредоточена, что не заметила, как в палате появился седой мужчина в форме майора. Сел напротив нее.
— Что это за предмет? — спросил тихо.
— Мяч, — ответила и уставилась на мужчину.
— Аркадий, — кивнул.
— Елена, — бросила сухо.
— А отчество? — улыбнулся как-то светло, подкупающе. Лена с минуту изучала его и ответила не думая:
— Владимировна.
— Так мы тески с вами по отцам?! — обрадовался чему-то. «Странный» — отметила девушка. — Неужели еще и однофамильцы? У меня Рогожкин фамилия, а у вас?
— Санина.
— А годиков сколько?
Он все улыбался, будто родню нашел, а Лена усталость почувствовала от его вопросов. Вроде минуты не говорили, а словно часа три беседовали.
— Не помните?
Она даже не пыталась вспомнить вопрос. Вздохнула лишь, взглядом предлагая болтуну испариться.
— Устали? Не буду вас тревожить, отдыхайте. Навещу чуть позже. Не погоните?
— Да мне-то что?
— Ну, и прекрасно, — кивнул как-то суетно, услужливо и испарился, как появился. А может, Лена опять не заметила?
День за днем как во сне, как в тумане через который продираешься и борешься с ним, и устаешь от этого. И ничего ясного, яркого, понятного. Блеснуло что-то силуэтом и пропало. Только Аркадий Владимирович все доставал своими вопросами и доставал. Сначала Лена уставала от него, словно вагон угля разгружала. Потом злилась, затем привыкла.
Постепенно, нехотя что-то вспоминалось, но лучше от этого не стало. Она как раз начала вставать, делала первые шаги. Сил совсем не было, ноги дрожали и как будто были чужими. Приходилось делать передышку, стоять, вцепившись в поручень кровати, чтобы справиться со слабостью, одуряющим звоном в ушах. И снова шаг, прижавшись к стене, еще, передышка. А в ней фрагменты, но памяти ли, прошлого ли? Взрывы, грохот, крик солдат, и девушка без рук и ног: «застрели» — шепчет.
Лена зажала уши и закричала, сползла по стене, теряя сознание.
— Сестру!! Врача!! — закричал кто-то.
В тот же день Сивухин категорически запретил всякие посещения Саниной.
Рогожкин не стал спорить, уехал с докладом к Банге:
— Что инвалид, это бесспорно, — заявил сразу, без обиняков. — Память фрагментарна, восстановлению подлежит, но воспоминания серьезно травмируют капитана. Далеко ходить не надо — сегодня она что-то вспомнила и тут же пошло обострение общего состояния. Сейчас без сознания, в себя так и не пришла. Сивухин понятно, погнал меня в шею.
— Твой вывод? — хмуро глянул на него Банга.
— Для оперативной работы не пригодна.
"Да начхать мне на это!"
— Для жизни пригодна?
Рогожкин помолчал, раздумывая, стоит ли быть откровенным и, спросил:
— Не мое дело, но мне цель непонятна, а раз так, неясно с выводом и направлением работы.
— Хочешь знать, зачем я тебя к Саниной направил?
— Да, — не стал скрывать. Артур закурил, по кабинету прошелся, решая послать к черту желающего много знать или все же чуть «карты» перед ним приоткрыть? Выходило, что лучше последнее.
— Она моя племянница. Насмотрелась за войну, а девчонке только двадцать на днях исполнится, — бросил без энтузиазма.
— Вы хотите, чтобы она жила или работала?
— Я хочу, чтобы она не просто жила, а счастливо. Долг у меня перед ней. Долгая история и тебе ненужная. Лена отличный боевой офицер, герой Советского Союза, у нее больше четырех ранений. Гестапо за плечами. Четыре года этого дерьма, что она хлебала наравне со всеми, с пятнадцати лет. Если убрать родство: как думаешь, майор, заслужила она право нормально жить?
— Бу-бу буф, — выдохнул Рогожин, губы надув: новости, конечно. И чисто по-человечьи — ответ однозначный. Только проблемы есть. — Если все так как вы говорите, то воспоминания ей не нужны, даже опасны. Понятно теперь почему ей сразу плохо становится.
— Поясни? — развернулся к нему генерал.
— Что тут пояснять, Артур Артурович? Нужно радоваться, что у нее амнезия и ни в коем случае не восстанавливать память, а писать новое, удобное на том чистом листе, что сейчас и представляет ее память. Воспоминания — то тяжелые, состояние тоже тяжелое, прибавьте контузии, не одну, как понимаю. Вместе это шок, дур дом, если хотите, если вообще не умрет.
— То есть, ты хочешь стереть до конца все, что она еще может помнить?
— Оно все равно сотрется, дело времени. Процессы мозга не изучены до конца, но психика очень хрупкая штука. Боюсь, что нормальной жизни вспомни все капитан, не будет. Будет неспокойная, на больничной койке и ладно обычного госпиталя, а то ведь и до специального не далеко. Заклинит и пойдет в атаку, и будет идти пока не умрет. И не поймет, что война закончилась.
Банга головой покачал: хор-р-рошая перспективка!
— Предложения есть?
— От вас зависит.
— Излагай.
— Написать новый сценарий прошедших лет, выдать ей, наложив на поврежденные клетки. И домой. Одно «но» в этом. Писать нужно так, чтобы ничего и косвенно к войне отношения не имело. Чтобы реакция не началась случайная, не ахнула все в исток и опять под угрозу смерти или дурдома. А такая легенда исключает ее службу, звания, награды. Значит, льготы. Да и несправедливо это, товарищ генерал, мое мнение.
"А умереть, но со званиями и наградами — это справедливо. В двадцать лет, ничего не увидев кроме кошмаров войны, гребанного фашизма?! Хорош выбор…Ну, льгот допустим ей моих и отцовских хватит, так что заморачиваться не стоит"
— Делай.
— Что? — нахмурился.
— Легенду давай! — рыкнул мужчина. — Без орденов прожить можно, а мертвому они никуда не уперлись! Тоже выбор: жить, но без звания или умереть, но при всех регалиях! Составляй легенду, мне доложишь и вперед!
— Но Сивухин?
— Плевать мне на него! Сделает, что скажу. Вперед, майор! Все решили.
Глава 50
Второго сентября было объявлено о безоговорочной капитуляции Японии.
Вторая Мировая война закончилась.
Радовались люди и, появилась стойкая уверенность, что вот сейчас-то, наконец, все наладится, будет нормальная жизнь.
Николай не спешил с выводами, как-то отучился дальше сегодняшнего дня заглядывать, планы строить. Сегодня есть — хорошо, будет завтра, завтра и решится что-то. Остальное прах, потому что вилами на воде написано и то ли будет, то ли нет. Что говорить о планах, если даже последние три субботы, как не завел в ритуал, а вырваться на ВДНХ не мог. Пока американская делегация по авиационному заводу да художественным выставкам шастала, все в ружье были поставлены, пахали от зари до зари, следя за порядком и чтобы муха мимо гостей не пролетала, чтобы лишнего чего их глаза не увидели, уши не услышали.
Наконец уехали «гостечки».
А тут Победа над Японией и официальное объявление выходным днем третьего сентября. Выходной! Великий праздник, что и говорить!
Что Николай, что Валя впервые отоспались. Потом сестренка к подружкам убежала, чему мужчина рад был. А сам начистил сапоги, в порядок физиономию помятую от сна привел, и к шести к фонтану на ВДНХ двигался, лавируя в толпе гуляющих, отмечающих, празднующих.
И затормозил, сразу узнав Саньку. Тот посидел, заматерел лицом, но все таким же разгильдяем был. Форма капитана ему очень шла и привлекала внимание не только военных, отдающих честь, но больше женщин и девушек. И Дроздов явно млел, окидывал их насмешливым взглядом, оборачивался, провожая наиболее симпатичные и фигуристые экземпляры.
Николай от волнения за папиросами полез, руки тряслись, лицо кривилось от радости напополам со злость. Так и хотелось заорать: где ж ты был, черт тебя дери, Дрозд?! Я уж тебя двадцать раз похоронил, разгильдяй ты этакий!
Шаг сделал, другой — ноги как ватные, внутри дрожит все, крик рвется и не сдержался — схватил Сашку за грудки, к себе разворачивая, чтобы внимание, наконец, и на него обратил и выдохнул:
— Где ж ты был, чертяка?
У мужчины глаза от удивления посветлели. Миг — одна ладонь Николаю на затылок легла, другая рука в китель на плече вцепилась:
— Колька? — он не верил, он лишь еще хотел поверить. Лицо судорогой подернулось, и мужчины крепко обнялись.
— Брат!
— Жив, старичок!
— Мать твою!! — закричали оба, подхватывая друг друга и отрывая от земли.
Дрозд по плечу Санину шарахнул:
— Ну, ты паразит полковник! — оценил звание с широкой улыбкой.
— Как на счет субординации, капитан?! — делано возмутился мужчина, но улыбка цвела как гвоздики на клумбе и выдавала радость.
— Ой, ой, ой, — хохотнул счастливый Александр. Схватил за грудки друга, встряхнул. — А по морде наглой?! Свин ты Колька! Самый настоящий свин! Живой и ни гу-гу! Совесть где?! А сейчас и тебя и Ленку отшлепаю! Пчела, мать ее! Хоть бы весточку дали! Я тут третью субботу воздух пинаю, думать что, не знаю!…
И вдруг стих, заметив как изменилось лицо Николая, улыбка спала и оно в восковую маску превратилось, взгляд больным стал.
И понял, что зря решил, что если Николай пришел, значит, знал, что Саша здесь. А узнать мог только от Лены.
И отступил, головой качнул от догадки: не говори ничего. Не говори!
Взгляд по толпе прошелся, еще надеясь найти в ней Пчелу.
— Нет ее, Саня, — глухо сказал Николай. Сел на бордюр фонтана и закурил, голову с весив.
Вот она радость — сначала до края небес, а потом без парашюта в бездну, вниз.
Сашка не верил, не хотел верить, топтался, еще на что-то надеясь. Он так ждал этой встречи, так уверял себя, что Ленка выживет, не может погибнуть, несправедливо это!….
А справедливость есть вообще?
— Как ты узнал о встрече? — развернулся к другу, уставился как будто винил. — Ты только от Лены узнать мог!
Санин кивнул:
— Встретились. В сорок третьем.
— А сейчас?! — склонился к нему, всеми силами желая, чтобы он разыгрывал его. Паршивая шутка, за такую морду бьют, но он переживет, даже простит старого дружка, только пусть он действительно шутит! И Лена сейчас подойдет! К лотку за мороженным отошла! Прическу поправляет в стороне и похихикивает, глядя на Сашку! Пусть что угодно, только жива, здесь она!…
— И сейчас, — посмотрел на него Санин. — Все там же, в сорок третьем.
Саша осел рядом, оглушило до звона в ушах. Лицо ладонями оттер, замер.
— Она же обещала… Я обещал — выполнил, а она?…
Николай только зубы сжал — нечего сказать. Плевать было фашистам на чьи-то обещания, им на людей в принципе плевать было. "Недочеловеки жить не должны".
Дроздов папиросу у друга забрал, затянулся, мешая горечь в душе с горечью во рту.
— Как? — спросил, немного в себя придя.
У Санина лицо вовсе серым стало. В сторону мужчина отвернулся, только чтобы друг не увидел в глазах, все, что его третий год крутит:
— Разорвало. Прямое попадание, — ответил нехотя.
Дроздов долго молчал, а потом зло на друга уставился:
— Как ты допустил? Как мог?! Что ей на фронте делать было?!!…
И понял — ерунду городит. Ткнулся лбом в плечо Николая, прося извинить и встал. Руки в карманы сунул, оглядывая людей. Красивые все вокруг, нарядные. Счастливые — радость! Еще одна победа!
А как те, кто о ней никогда не узнает?!!…
— Пойдем в ресторан, накатим, — не предложил — приказал и, попер в толпу. Санин поднялся и пошел за ним.
Первую молча выпили, не чокаясь. Вторую следом, почти без паузы, глуша воспоминания, а по третьей пошло, в руки стопки взяли и друг на друга уставились:
— Так мы быстро надеремся, — усмехнулся криво Дроздов. Паршивая ухмылка вышла, тоскливая.
— Мечта, — поморщился Николай. — Валюха зверь у меня, пить не дает.
— Женат? — прищурился. Санин тяжело посмотрел на него, помолчал и глухо выдал:
— Женат. Жену знаешь. А Валюха — сестра. Забыл совсем?
— Это пышка такая?
— Худышка, — залил в рот алкоголь.
— А мать как?
Санин папироску взял, размял и головой качнул.
Дрозд взгляд опустил, кивнул с пониманием и выпил. Пожевал соленых огурцов и спросил:
— Женат — с Леной сладились?
— Да, — принялся за соленые помидорчики. — Твои как?
Санька хмуро смотрел на него, словно и не слышал вопроса — ответ переваривал.
— Нормально, — отмахнулся.
— Где служил — то? Мы Белоруссию брали, я все тебя встретить ожидал. Но сколько не спрашивал у партизан, никто не знал.
— Мы зону держали партизанскую. Ранило, как раз наши войска пошли. Госпиталь. Потом первый Украинский.
— Стоп, вы же с нами Берлин брали.
— Было, — кивнул. — Я даже на рейхстаге расписался: Помню! Знак Лене… Ладно, давай еще, — разлил водку по рюмкам.
— Уволился когда?
— В июле. Ты не спрашиваешь, допрашиваешь, — хмыкнул и посерьезнел. — Сам-то как? Я тогда уверен был — убило тебя. Ленка не верила, представляешь? Думал, сдвинулась по контузии. В отряд пришли, она вовсе — Санина. Верила она, — посмотрел на друга с тоской. — Любила тебя.
Лучше б молчал.
Николай лицом закаменел, молча выпил водки и смотрит перед собой:
— Я тоже думал — погибла. А когда в сорок третьем ее к нам лейтенантом разведки кинули… посидел.
Затылок огладил — не рассказать всего, слов таких нет.
Так и сидел с мрачной физиономии перед собой глядя. Радостно должно быть — друзья встретились. А радость как искра вспыхнула и погасла, и опять тьма в душе, пустота.
— Сука война, фашисты гребанные, чтобы им… Об одном жалею — не разровняли мы Германию, а надо было. Чтобы веками ничего не росло и ни одного ублюдка не рождалось! — по столу грохнул Дрозд.
— Нормальные-то немцы причем? — глянул на него Коля. — Трусов и предателей и среди наших хватало, так и среди немцев немало нормальных. Встречались твари среди мирного населения. Да не жить им. Все равно удавят. Свои же.
— И правильно!
— Но остальные не причем. Антифашистов хватало и хватает.
— Может, — кивнул, а взгляд стеклянный. — Только я и другое знаю… Ты гетто видел? — уставился на друга. Тот смотрел, ждал, что скажет. — Не видел, — понял. — А мне довелось. Согнали тысячи евреев как скот в загон и каждому желтую звезду на спину и на грудь. Стрелять удобно, не промахнешься. Тысячи людей. А потом санитарный день и никого нет. Всех вывезли и расстреляли. Новых загнали. Опять расстреляли. Или «душегубки». Ходит машина по городу по дороге едет. Солдаты хватают, кто под руку попадет и туда. Как набьют полно — газ пустят. К опушке или к оврагу и трупы туда. За новой партией поехали. И просто так. Обыденно. Я все сначала думал, что это колониальная война, но как-то быстро само дошло — ни черта! Эти бессмысленные убийства аргумент только одному — фашисты воюют против самой жизни. Им по хрену было кто, за что. Без всякий метании — выстрел и все. А детей даже не стреляли — пули экономили. Об угол сарая или о стену головой. Всех выметали. Вырезали поголовно! Только за то что жить смеют, за то что есть!… Концлагерь один в Польше освобождали, так там на путях составы стояли. Мы думали, люди там, а оказалось… Волосы. Целые тюки волос. От пола до потолка. Один вагон, десятый… Волосы! С мертвых женщин срезаны. Каштановые, русые, черные, белые, пепельные — рябило в глазах.
Николай рюмку ему пододвинул, не в силах больше слушать — злость в душе бурлила.
— Выпей.
— Думаешь, поможет? — прищурил глаз, скривив губы. — Мне это никогда не забыть, сколько не выпей. Как и мыло из человеческого жира. Ты можешь это себе представить? Из человека — мыло делать? Вот ведь педантичность! Безотходное производство! — грохнул по столу кулаком. И затих, взгляды посетителей почувствовав. Одарил ответным, таким, что моментально о его существовании все вокруг забыли.
Николай закурил, решив тему сменить, а то в паре с Санькой разнесет сейчас ресторан к чертям, а он тут причем? Столы эти, стулья, люди, что празднуют победу?
— Васю Голушко помнишь?
— Васю?
— Да, выходил с нами в сорок первом, хозяйственный такой, как хомяк "все пригодится".
— Ну?
— Без ноги. Но жив.
— Дааа…Антона помнишь? Зек. Погиб. В отряде с нами был.
— Знаю, Лена рассказывала.
Смолкли и закурили.
Никакого позитива, как и куда не уходи в разговоре.
Молчали и пили. К ночи все изыскания «светлых» тем были оставлены за безуспешностью.
Домой в обнимку шли. Одна радость была у Дроздова — Санин жив, одна у Санина — Дроздов жив. Но это даже странным казалось.
— Кульбит судьба выдала. А на черта, Коль? — пьяно допытывался Саша.
— Тот же вопрос.
— Ничего не взяло, ты посмотри!