— Тот же вопрос.
— Ничего не взяло, ты посмотри!
— Ты ко мне работать иди.
— Кто пустит — то?
— Я добьюсь.
— Давай! — кивнул. — Чтобы опять вместе, да?
— Да!
Руки сжали друг другу, словно силами мерились, только шатало асфальт отчего-то.
— Тогда до завтра.
— Приду, — с трудом соображая, кивнул Дрозд.
Санин палец выставил: обещал, помни!
— Осторожно двигай. У нас еще осадное положение не отменили, заметут патрули.
— Не заметут.
— Все. Ты налево, я направо.
— Угу, — заверил и развернулся как на плацу, почеканил нетвердый шаг. Коля проводил его взглядом и шатаясь пошел к своему дому.
В квартиру осторожно прокрадывался, чтобы Валечку не разбудить, но только дверь входную прикрыл, свет сам включился. Николай обернулся и встретился с осуждающим взглядом сестры. Смотрела та как мать, и похожи были страсть, а может, спьяну казалось?
Но как давным-давно, после первой получки еще зеленым пацаном наквашенный пришел, изобразил совершенно трезвого и тут же выдал аргумент против всех нагоняев:
— Сашку Дроздова встретил! Герой! Живой! — сообщил гордо.
Валя минут пять молчала, разглядывая брата, обида с жалостью в ней боролись. Последняя победила:
— Совести у тебя нет, Колючка! Знаешь, который час? Два ночи! А мне в шесть вставать!
— Так и мне! Не, а ты чего завелась-то?! Ты мне жена?! Мать?! — возмутился, подсознательно избрав тактику нападения.
— "Мать, жена", — взгляд сестры стал колючим до мороза по коже. — Видели бы они своего сына и мужа. Победитель хренов! "Боевой офицер"! Позорище!…
— Это я?! — задохнулся от возмущения. — Да ты, малявка! Ты по какому праву меня здесь позоришь?! Что ты знать можешь?!…
Валю скривило от презрения — стоял ее брат, офицер, разумный, сильный, правильный мужчина, прошедший через ад войны… и качался, как последний алкаш, кривился и орал, как клоун.
— Слава Богу, что мама тебя не видит, слава Богу что Лена твоя погибла и позора не знает. А то бы увидела тебя пьяного, как свинья. Противно!…
И слов достойных не подобрала. Рукой махнула и спать пошла.
А Николай застыл — сказанное как удар под дых подействовало. Сник, пытаясь что-то сообразить, и сполз по стене на пол.
— Ленка?… Леночка?… Я же ничего. Мы с Санькой по чуть-чуть… Ой, бога душу!
Дошло, стыдно стало. В душ дополз, голову под холодную воду сунул и пока не прояснилось, фыркал.
Уставился на себя в зеркало и зубами скрипнул: ну и рожа. А ведь, правда, свинья.
— Завязал, понял?! — ткнул в свое отражение пальцем.
Утром смотреть на сестру стыдно было. Ковырялся в тарелке, взгляд пряча. Бросил нехотя:
— Извини. Больше не повторится.
— Мне все равно. Но еще раз пьяным увижу — уйду. И пусть это на твоей совести будет, — ответила, как отрезала. Встала, тарелку сполосн6ула и в коридор. Дверь схлопала.
Вот так значит? — прищурил глаз мужчина: так обижены, что пешком на завод пойдем, только чтобы со мной в машине не ехать. Прокаженный, что ли?!
Смахнул посуду со стола от злости и голову руками накрыл. Слова Грызова вспомнились: "хреново мне Николай, уж так хреново, что хоть в петлю".
"В точку Федя", — застонал.
Легенда была составлена замечательная, хотя провалов имела много. Но дело не в них было — написать и за час новую жизнь можно, потом корректировать, а вот в сознание внедрить недели уйдут. Да еще трудности с месторасположением были. По легенде Лена на Урале быть должна, но никак не в Берлине.
А она уже ходила, и люди вокруг разговорчивые — где она, без умысла доложить могли, и не связалось бы. Правда сознание часто девушка теряла. Чуть голову не так повернет — падает и ничего после не помнит. И пока все так, на свой страх и риск Артур написал без сантиментов и подробностей сопроводительное письмо племяннику Юре, который как раз в Свердловском госпитале работал врачом, и отправил девушку с оказией идущем в том направлении составом вместе с уволенным в запас Рогожкиным. Решил, что позже сам приедет, Юре все расскажет, а там и Яну станет известно.
А пока другие заботы — Нюрнберг на носу.
Да не суждено было.
Третьего октября Лена попала в Свердловский госпиталь, а Банга погиб от случайной пули. Мальчишки пистолет нашли и баловались в кустах у дороги, по которой машина генерала шла.
Случай. Два выстрела. Водитель жив, а Артура сразу не стало.
Глава 51
Юра в сотый раз перечитывал сопроводительное и то и дело поглядывал на девушку, ничего не понимая. Начать с того, что с дядей они лет семь назад последний раз виделись и, особо теплых чувств он к нему не испытывал. Дело даже не в том, что отец с братом "на ножах" были — в личной неприязни. Принципы Артура ему не нравились, отношение к людям, как к «винтикам» вне зависимости от пола, возраста, родства.
И точно знал, что просто так дядя за «левую» девушку хлопотать не станет.
А тут черным по белому: "Юра, Елена Санина мне очень дорога. Прими как родную и сделай все от тебя зависящее, как человек и врач. Будет время и возможность, подъеду и все объясню".
— Он ваш любовник? — спросил напрямки. Миндальничать с протеже дяди желания не было.
Лена непонимающе уставилась на него:
— Кто?
— Банга. Генерал Банга.
Девушка задумалась и потеряла нить мыслей.
— Простите, я забыла, о чем вы спрашивали?
Мужчина глянул на нее с подозрением и взял карточку: "тяжелая травма головы, частичная амнезия"… Так, так, так, — опять уставился на нее.
Вышел, сестру позвал:
— Люда, откуда она взялась? — кивнул на закрытую дверь, за которой осталась девушка.
— У приемника сидела, с документами. Пал Иваныч заметил, что второй час сидит, с места не сходит, и по виду как не в себе, замороженная. Спросил к кому, что надо. Сказала: "к Юрию Яновичу Банга". Вас и позвали. Что-то не так?
Мужчина головой качнул, задумчиво в сторону поглядывая:
— Нет. Нормально все.
— Я пойду?
— Да, Людмила, идите.
А сам к окну подошел, задумался: не послать ли эту девушку — сюрприз дяди, и пусть сам расхлебывается? Судя по карточке, новенькой совсем, с прочерками во всех графах относящихся к службе, он имеет полное право отказать ей. Она гражданская, а это военный госпиталь. Пусть в обычную больницу идет.
А документы?
Вернулся в кабинет и спросил:
— У вас есть документы?
— А? Да, — в вещмешок полезла, достала паспорт. Мужчина посмотрел и удивился: московская прописка годичной давности. Возраст девушки призывной. Сапоги, юбка опять же от формы, а вот кофта уже не форменная.
Подумал. Положил документы на стол и достал фонендоскоп:
— Раздевайтесь.
Лена стянула кофту чему-то смущаясь и Юра забыл на пару секунд, что хотел. Увидел гравировку на грудине и, сразу все сложилось. Понял, что девушка скорей всего была негласным агентом, сейчас нуждается в лечение. «Военник» еще не готов, может еще какие-то бюрократические трудности. Но факт в том, что выгнать ее у Юры духа не хватит.
Лена поглядывала на доктора и серьезно нервничала. Напоминал он ей кого-то, тревожил, вызывая неприятные ассоциации. Высокий, светловолосый, правильные черты лица, голос спокойный, немного грубоватый — вроде точно не знает, а вроде встречались.
Плохо, когда с памятью проблемы.
— Одевайтесь, — отвернулся, послушав легкие. Не хотелось видеть шрамы — насмотрелся. — Что беспокоит?
— Ничего.
— Не понял? — повернулся к ней. — Тогда зачем к нам пришли?
— Сказали.
— Кто?
— Мужчина.
— Какой?
— Военный. Майор кажется.
— Фамилия, имя, отчество у майора были?
— Наверное.
— Хорошо, — подвинул стул ближе к пациентке и заглянул в зрачки — один чуть больше. — Теперь честно — не помните?
Лена кивнула, не глядя на доктора.
— Сколько вам лет?
— Двадцать.
— Имя, отчество, фамилия?
— Санина Елена Владимировна.
Монотонно, четко. Как приказ зачитала или о выполненном задании отрапортовала.
— Где служили?
— Нигде, — а это уже прозвучало неуверенно.
— Точно?
Лена молчала. Ей снились кошмары: взрывы — земля вздымалась вверх фонтаном и комьями летела в разные стороны. Ей снилось, как падают солдаты, как умирает на ее руках, какой-то мужчина в гражданском и шепчет отчетливо: "для того чтобы помочь им, я создал тебя". А еще доходяги в полосатых пижамах, ввалившиеся глазницы изнуренных лиц, ребенок, как тень, сидящий на каталке, а из вены кровь: кап, кап. Избитый мужчина и раскаленная железка в виде звезды, немецкий офицер, что-то кричащий Лене в лицо. И белокурая девочка зажатая стенами, бродила по битым кирпичам и искала выход, держа в руке одноглазого плюшевого медвежонка.
Ералаш, от которого девушка просыпалась в поту, беззвучно крича что-то непонятно кому.
Ералаш, от которого девушка просыпалась в поту, беззвучно крича что-то непонятно кому.
— Расскажите о себе.
Лена помолчала и отчеканила, как попугай:
— Родилась, училась. Началась война, эвакуировалась на Урал. Работала. Все.
— Где работали?
— Здесь.
— В госпитале?
— В Свердловске. Детский дом.
— А что так? Призывной возраст и на фронт не взяли?
Лена выставила руки, словно делала это раз триста — заученно:
— Упала на стройке на гвозди. Лечилась. Война закончилась.
— Родители есть?
— Нет.
— Погибли?
— Сирота.
И вдруг брякнула, не понимая что — само вышло:
— Отец — врач. Знать его не хочу.
И сообразила, что что-то не то сказала, только что не то? Встала:
— Вы правы, зря пришла. Паспорт отдайте, я пойду.
Юрий хмуро смотрел на нее — «несвязуха».
— Сирота, но отец врач. Это как?
— Я иногда болтаю ерунду из-за травмы. Бывает. Извините.
— Как травму получили?
— Не помню.
"Гениально. Но кустарно", — поджал губы мужчина уже сообразив, что девушка выдает ему обычную легенду. И, между прочим, не особо в нее сама верит.
— Как зовут вашего отца? — спросил, отдавая документы.
— Банга, Ян Артурович, — ответила автоматически, запихнула в мешок паспорт и медкнижку.
— Банга, — кивнул задумчиво и, вдруг дошло — качнулся к девушке. — Кто?!
"Что за бред?!"
Лена непонимающе уставилась на врача: что он кричит?
— Банга Ян Артурович мой отец, и сестер у меня нет, а у него нет дочери.
Лену качнуло. Словно густые тюлевые занавески выдул из окна ветер и открыл взору простор за окном, четкую картинку — она четко и ясно впервые за месяцы вспомнила кто, что, зачем. Уставилась на мужчину: это же ее брат!…
И как отец даже по характеру один в один.
— Ты прав, — ступила назад. — Нет у тебя сестры, а у него дочери — нет.
Все верно. Никому она навязываться не собирается. На нет — суда нет.
Рванула дверь на себя и вылетела из приемного покоя. А Банга опустился на кушетку, пытаясь хоть что-то понять.
Лена пробежала стометровку, но не сбегая, а от радости, что ни слабости, ни пелены перед глазами, ни тумана в голове. Приостановилась и закружилась, задрав голову — деревья! Клены — она точно знает!
А еще знает, что война закончилась!
Давно, давно закончилась!
Девушка осела прямо на пожухлую траву и скрюченные осенью листья. Сгребла охапку и вдохнула аромат прелой листвы. Порохом не пахнет! Не пахнет дымом! Не пахнет кровью!
А дальше что? — огляделась.
А дальше курьез. Нашла отца. Нашла брата, нашла дядю, но не имеет родственников. Служила, но ни званий, ни наград, ни военного билета. Удружил дядя. А кто еще мог? Плюс она в Свердловске. Ничего себе? Что же с ней было?
Последнее что она помнила — испуганные глаза пацанов в полумраке подвала и форма этих мальчишек, форма гитлерюгенд. Все, дальше как смело.
Судя по листьям — сейчас конец сентября — середина октября, то расстояние в три месяца от того подвала до этого парка прошло совершенно ею незамеченное. Теперь эту дистанцию покрывал туман.
Ничего, справится.
Ведь главное — Победа! Нет больше фашизма, нет Гитлера, нет смертей и горя. Радость и только радость от края до края.
И жизнь.
Лена высыпала вещи из мешка. Внимательно изучила все от рублей до медкнижки. Записи не удивляли — шокировали. Выходило, что она не служила, что вообще никто. Позвонить генералу и спросить, какого черта? А если так надо, если с этим что-то связано? А она позвонит и он поймет, что она не в себе, значит, службе больше не подлежит.
Да нет, чушь. Но тогда, как объяснить метаморфозы?
Ничего, не пропадет, а что неясно, потом выясниться. Вот только поспать бы чуть, чуть.
Слабость одолевала и кружила голову. Открытие что она все помнит, пришло слишком резко и забрало эмоциями много сил. Лена сложила вещи обратно, во внутренний карман пальто положила паспорт и деньги, и случайно нащупала ключ. Вспомнила о квартире и поняла, что будет делать — поедет в Москву.
Вот только поспать бы.
Обняла вещмешок и прислонилась к клену, закрыла глаза, зарывшись ногами в листву — пару минут сна, всего пару…
Она проснулась резко, как от толчка — Коля! Набережная двенадцать, двенадцать!
И сорвалась с места, поспешила прочь из парка, чтобы спросить первого попавшегося прохожего, где вокзал. И на поезд. В Москву. К Николаю!
Лена не шла, а летела, счастливая и не верящая своему счастью. Хотелось подняться в само небо и закричать — Победа, люди! Долг перед вами и Родиной выполнен! Родина свободна! Вы живы! И я могу обнять Колю!
Она поживет жизнь за погибших. Родит ребенка, как того хотела Марина. Пойдет учиться. Вернее сначала пойдет учиться, потом родит ребенка… Но это неважно. Теперь сбудутся все мечты! У всех!
На подходе к вокзалу у Лены голова от переполнявших душу эмоций разболелась и так сильно, что хоть отрубай ее. Аптечный пункт послужил маячком. Выпросив у продавца пару упаковок таблеток от головной боли, девушка тут же выпила четыре. На всякий случай, чтобы точно помогли.
Нашла кассы и получила от ворот поворот. Поезда на Москву ходили раз в месяц, а на поезд военного назначения гражданским лицам билеты не давали.
Лена убила бы в этот момент Бангу. Была бы она прежней девчонкой, той, что ехала в Брест в сорок первом, наверное, растерялась бы, испугалась. Но сейчас ее не пугали ни трудности, ни препятствия. Она ехала к мужу!
Девушка постояла и двинулась на перрон, прослушав новости из репродуктора. Война с Японией, которая закончилась месяц назад была для нее новостью, но так же натолкнула на мысль, что с востока сейчас движутся эшелоны с частями на запад. Солдаты едут домой, и контингент этот разнообразный по месту жительства. Наверняка те, кто с Украины и Белоруссии будут следовать через Москву.
Осталось найти состав, идущий в нужном направлении и договорится с ребятами.
На ее счастье она наткнулась на пожилого солдата, что набирал воду в котелок.
— Извини, отец. Не подскажешь, как бы до Москвы добраться. Мне к мужу надо, а поезда раз в месяц ходят и то, билетов нет.
Мужчина пожевал усы, разглядывая странную женщину в пальто явно с чужого плеча, но в форменных сапожках, бледную, как поганка, да еще со шрамами на лице.
— Сама, чья будешь?
Лена говорить не стала, паспорт показала. Солдат глянул, склонив голову на бок, прочел и опять оглядел.
— Чего ж сюда-то занесло? Бежишь, что ли?
— Нет. От кого мне бежать?
— Так эвакуированные из Москвы все хотят вернуться, а открепительных нет. Ты это, смотри. Сама под статью идешь, меня еще под монастырь подведешь.
— Нет, отец, честное слово, я не бегу. Мне к мужу надо. Из госпиталя я.
Взгляд мужчины изменился, лицо разгладилось:
— Ну, другое дело. Только лейтенант с нами. Буза дочка будет. Так что извини, помочь не смогу.
— А вы в Москву?
— Ну…
Кто ж ответит? Но судя по неопределенной мимике — туда.
— Можно я с лейтенантом поговорю.
— Ох, дочка. Суровый он у нас, спасу нет.
— Ничего, не таких видела.
— Нуу… Получится договориться, мы очень даже не против будем, место-то найдем, чего тут? Но это с ним.
И махнул ей рукой: идем.
По шпалам и рельсам двинулись, два состава под стыками вагонов прошли. Лена увидела силуэт в темноте и услышала:
— Махлаков! Мать, перемать! Отправляемся! Где черти носят?!
Солдат потрусил, припустив шагу к силуэту:
— Так туточки я, товарищ старший лейтенант.
— "Туточки". А это что еще?! Ты не сдурел на старости, Махлаков?! — заорал, увидев силуэт женщины. Лене даже смешно было — что надрывается?
Ничего ей настроение испортить не могло. Она жива. Все помнит, едет к Коле! И он тоже жив, она уверена! И Санька! Встретятся на ВДНХ! Аааа!!!!
И расцвела улыбкой, подходя ближе к грозному командиру.
— Та вот в Москву надо девушке, к мужу. Из госпиталя сердешная.
— Какой к мужу?! Ты извозчик, что ли?! Это военный объект! Зона особого контроля! Под трибунал старый захотел?!
Лена застыла — в темноте сильно не рассмотришь, но напоминал ей лейтенант кого-то, хоть убей. Встала перед ним, чтобы лучше рассмотреть:
— А мы с вами не знакомы случайно, лейтенант?
— Так, гражданочка, прошу отойти. И быстро! Сейчас патруль крикну, в комендатуру загремите!
— Сколько слов-то, — и чуть не ахнула. — Тетя Клава?
Махлаков закашлялся услышав такое и головой мотнул: ну, сейчас точно загремит женщина под фанфары!
А лейтенант наоборот смолк, во все глаза на нее уставился, хмурился, силясь не столько вспомнить, сколько поверить.
— Ну, здравствуй, тетя Клава, — прошептала Лена уже ничуть не сомневаясь — Леня Фенечкин перед ней. — Жив, бродяга! — всхлипнула, на шею кинулась, невольно выступившие слезы сдерживая. Обняла. — Здравствуй, братка!