— С ума сошли совсем! — возмутилась и Лидия. — Это что получается, мы на свои кровные можем пять кусков мыла взять и дальше зубы на полку?
— Ой, не говори, — отмахнулась. — Мне вон Олюшке лекарство покупать, а на какие шиши? У Бориса льготы и то, говорят, отнимут скоро. Все на равном положении.
И рот закрыла: что-то не в ту сторону в разговоре пошла. Ковальчук сообразила и закивала:
— Ничего. Мы русские люди, вытерпим, раз так надо. В войну вон как лихо было, но товарищ Сталин сказал — победили, и тут как товарищ Сталин говорит, будет — наладится, и жизнь будет прекрасной.
— Угу, — поджала губы Морошниченко.
— Ты бы за своими тетехами присмотрела, Тамара. Совсем ведь наглеют. Иванова твоя да Спивакова самые ретивые.
— А чего они?
— По личным записываются к нашему. Отираются у меня во время рабочего дня. Бродят вокруг Николая Ивановича, как кошки вокруг масла. Так объясни или на собрании пропесочить нужно. Не дело, Тома.
— Вот ведь паразитки, — кивнула. — А я думаю, что они все в туалет отпрашиваются? Диарея что ли образовалась? Поняла Лида, устрою им баню. Хорошо, что сказала.
— Вот, вот, а то и тебе достанется. Наш за дисциплину строго, а тут во время рабочего дня разгильдяйничают.
— Ой, спасибо, что предупредила.
Санин в столовой кушал. Тома Спивакова поднос взяла, оценила "расстановку сил" вокруг — столы полупустые и вроде не лезь к полковнику, но она решилась: погонит, так погонит. А если нет?
— Можно? — застыла со скромным видом перед Николаем. Он глянул на нее снизу вверх, оглядел «местность», но не послал за соседний столик, кивнул: можно. Девушка симпатичная, с виду скромная. Авось спокойно пообедать не помешает.
— Меня Тамара зовут.
Николай кивнул, но не факт, что услышал — щи больше интересовали. Вкусные, наваристые, почти домашние.
— А в ЦДРИ открылась выставка новых произведений художников Москвы, — сообщила девушка.
— Вас привлекает искусство художников? — глянул на нее неласково.
— Живопись расширяет кругозор. А вам разве не любопытно?
— Ничего не понимаю в картинах.
— Ой, ну что вы, — расцвела улыбкой девушка. И улыбка у нее была трогательная, по-детски бесхитростная. Николай слегка улыбнулся в ответ. — В выставочном зале художественный салон в конце сентября открылся, так я раз пять уже была. Такие замечательные, реалистичные полотна! Удивительная передача чувств через краски. А портреты кистей Корна, Бродского — живые люди!
— Угу, — отодвинул опустевшую тарелку, придвинул второе.
— Хотите вместе сходим, я вам расскажу о художниках, покажу самые выдающиеся их произведения.
— Боюсь времени нет, — глянул на нее понимая, что его банально приглашают на свидание. Сам он приглашал, было, но чтобы его? Чудеса просто.
— Ой, Николай Иванович, — смущенно улыбнулась девушка. — Я поняла, вы думаете, я вас на свидание приглашаю. В мыслях не было, честное слово.
Тамара говорила искренне и по виду можно было понять, что Николай действительно ошибся.
— Н-да? — хлебнул компота изучая девушку уже с интересом. Милая. Ну и почему бы действительно в общеобразовательном плане на выставку с ней не сходить? — А что так на картины полюбоваться хочется?
— Как сказать, — помялась. — Хочется, конечно. В театр билетов не достать, в кино дорого, с билетами тоже проблема.
— А сходить куда-нибудь хочется. Дома скучно, проблемы, хочется отвлечься, — улыбнулся с пониманием.
— Есть желание, — скромно улыбаясь, потупила глазки. — Но это разве плохо?
— Нет, — плечами пожал. Допил компот.
— Одной-то не очень приятно ходить, пристают бывает, и вообще.
Николай стакан на стол поставил, разглядывая девушку: губы пухлые, руки нежные, грудь высокая…
— До скольки выставка ваша?
— Не моя, — смутилась. — До восьми.
— А смена у вас?
— До пяти.
— Хорошо, в шесть у ЦДРИ, — и встал, пошел на выход.
Тамара ладонь к груди прижала, сдерживая крик радости: ура!! Клюнул!
— Томочка Ивановна, — заканючила, вернувшись на рабочее место. — Можно мне немного пораньше уйти? Минут на тридцать, очень нужно. Голова невмоготу разболелась.
Знала, на что давить. У Морошниченко слабость к заболевшим и увечным, им она никогда отказать не могла и, пожалуй, единственно, кого понимала. Поэтому поворчала, понаблюдала за старательно изображающей умирающую Спиваковой и, отправила ее домой, сама за пульт села.
Тамара только вышла из управления, побежала в парикмахерскую.
К Дому Работников Искусств Николай подъехал на машине. Отпустил водителя и, заложив руки за спину, не спеша пошел к девушке, что уже ждала на ступенях. Осень кружила голову стылым ветром и запахом прелых листьев. Мужчине казалось, что он впервые слышит этот запах и он привлекал его не меньше стройных ножек и прочих достоинств фигуры Спиваковой.
Меланхоличное выражение лица полковника улыбнуло Тамару.
— О чем-то мечтаете, Николай Иванович?
Санин улыбнулся в ответ и посмотрел в небо, на кроны почти голых деревьев.
— Подумалось просто.
— О чем же?
— Запах чувствуете? Ароматы осени. Я будто век о ней не помнил, а тут вдруг с ней во всей ее красе столкнулся.
— Как вы поэтично об этом говорите. Любите осень?
Николай плечами пожал:
— Мне как-то все равно было, что осень, что зима. Форма одежды другая и только. Послушайте, Тамара, вам очень хочется на эту, — чуть не ляпнул "чертову", — выставку.
— Ну, не так чтобы очень…
— Может быть, просто прогуляемся. Осень-то какая красивая, посмотрите, даже пропускать не хочется. А выставка не последний день.
— С удовольствием. Признаться хватает духоты, что дома, что на работе. Еще и здесь?
Николай улыбнулся: прекрасно, что их мысли сходятся.
— Идем? Вы где живете?
— Дзержинский район.
— Не близко. Но реально?
Девушка рассмеялась:
— Так прямо пешком до самого дома?
— Почему нет? — улыбнулся и Николай.
Они шли не спеша, болтали, вернее больше говорила девушка, а мужчина слушал или вставлял свои "пять копеек". И не жалел, что сегодняшний вечер проводит не в обществе четырех стен дома, Валюши или Сани. Тамара все больше нравилась ему — глупенькая, но душевная. И симпатичная. Последнее больше всего привлекало, особенно фигурка. Вернее только она, если быть честным. Он чувствовал желание и подумалось: от чего нет? Но было что-то встающее как барьером против стремления естества, вступающее в конфликт с ним.
Увлечение ради удовлетворения, наверное, естественно, но что дальше?
Он ничего не может дать Тамаре, как она ничего не даст ему кроме минутного удовольствия. Миг и стихнет. А потом будет противно самого себя.
— Я вас утомила? — почувствовала смену настроения Тамара.
— Нет. Вы очень интересно рассказываете о живописи. Ясно, что неравнодушны к этому виду искусства.
— Но вас оно не интересует, — поняла Тамара.
Николай состроил неопределенную гримасу.
Ему вдруг особенно остро захотелось, чтобы рядом оказалась Леночка и с ней они шли по улице, вдыхали этот стылый запах осени и молчали. С ней и говорить не надо было — она чувствовала его, он ее, и в их молчании жила такая щемящая нежность, что и сейчас вспоминая, невольно растворяешься в ней.
Нет, такое не повторяется, как не обманывай себя, наповоду каких доводов разума или инстинктов не иди. Тамара красивая девушка, но не его и его не будет. Не нужна более чем в пошлом употреблении, слишком низменном и для нее и для него. А та, что нужна больше всех Тамар, Зин, Люсь, больше этой осени, самого себя со всеми минутными, близкими и далекими желаниями и планами, нужна не на миг, нужна даже только для того чтобы знать — есть, вот так же идет по улице, вдыхает запах осени и разговаривает с каким-нибудь кавалером; уже никогда не пройдет рядом ни с ним, ни с другим, не улыбнется, рассеивая мрак в душе одним своим взглядом.
Сколько бы он отдал, чтобы увидеть ее? Все. Что есть, что было и может быть. Жизнь бы свою отдал за один момент осознания — Леночка жива.
Но ничего не изменишь, и жизнь его остается при нем.
— Вы почти всю дорогу молчали, — сказала девушка уже возле своего дома. Конечно, прогуляться рядом с полковником Тамаре было приятно, но мало. В ее планы входил не один вечер и не только прогулки. — Вы, наверное, устали?
Николай смотрел на нее и думал: глупец — на что ты надеялся, что хотел от свидания с Тамарой?
И пожал плечами:
— Кажется, я испортил вам вечер.
— Нет, что вы. Наоборот, сегодня мне было удивительно хорошо. Спокойно. С вами, — сказала тепло, проникновенно, но взгляд был кокетлив и Николай мысленно усмехнулся, не поверив и на грош.
Девушка смотрела на него и явно чего-то ждала. И он знал чего, но уже точно знал, что не мог ей этого дать.
Девушка смотрела на него и явно чего-то ждала. И он знал чего, но уже точно знал, что не мог ей этого дать.
— До свидания, — кивнул.
В глазах Тамары мелькнула растерянность и разочарование, но девушка быстро справилась с собой и улыбку вымучила почти естественную:
— Да, спасибо, что проводили. Как же на счет выставки? Может быть в другой раз?
Николай стоял и смотрел на нее, понимая, что самое простое сказать «да» и тем взять на себя обязательства, а ей подарить надежду. Только все это будет ложью. Он хотел проверить себя, хотел что-то понять и понял абсолютно отчетливо — он принадлежит мертвой всем своим существом и эти узы так крепки, что как не рвись, только душу поранишь.
Но это все его трудности, Тамаре они не нужны. Молодая, красивая — у нее все впереди.
— Вы замечательная девушка, Тамара. Я провел приятный вечер в вашем обществе и благодарен вам. Но второго вечера не будет, не стоит обманывать друг друга и себя.
Неожиданное заявление обескуражило Спивакову.
— Я совсем вам не нравлюсь?
— Нравитесь. Как вам нравятся полотна Корна.
— Что это значит?
— Ничего. До свидания, — взял под козырек, отдавая приветствие и развернувшись, решительно зашагал прочь.
Тамара хмуро смотрела ему в спину, соображая, где допустила просчет, не достаточно естественно сыграла роль "аленького цветочка". Проигравшей она себя не считала, просто первый тайм прошел со счетом один-один. Ничего, нужно немного выждать и предпринять новые шаги. Если первый тайм не удался, не стоит форсировать со вторым — первая неудача должна забыться.
Тамара терпеливая, подождет пару месяцев. Этого будет достаточно, чтобы предпринять вторую попытку и добиться второго свидания.
Домой Николай пришел поздно и первого кого увидел — Дроздова, и первое что услышал:
— Только не говори, что ты все это время работал.
— Привет, — хмыкнул.
— Привет, привет.
— Какими ветрами задуло?
— Саша опять сбежал от девушки, — развела руками Валя, проявившись в коридоре.
— Третий раз за месяц? — снимая сапоги, глянул в кухню на друга с деланным удивлением.
— Так складываются обстоятельства.
— Кто на этот раз? — прошел на кухню. Валя суп греть поставила, уверенная что брат голоден и лукаво щурясь, поглядывала на Дроздова:
— Когда-нибудь собираться все девушки и поколотят тебя.
— Вот, здрассте, за что это?
— За обман.
— А я не обманываю, просто правду не говорю.
Девушка фыркнула, Николай засмеялся:
— Опять от Зины сбежал по оперативным делам на конспиративную квартиру?
— От Луши, — сунул в рот сухарик.
— Значит теперь Лукерья. А Зина?
— Зинаида умная женщина, все поняла после первого "заседания", — хмыкнул.
— Кушать будешь, ловелас? — спросила Валя.
— Кто? — скривился и на друга уставился. — Что мне в твоей сестре дюже вредной маковке нравится, удивительная начитанность. Подберет в вумной книжке слово и обязательно в жизни применит.
— А ты как хотел?
— Щей хочу! И спать.
— Опять у нас ночевать будешь? — рассмеялась девушка.
— А у вас совести меня в ночь выгнать хватит? — почти натурально удивился Санька. И получил тарелку супа. — Другое дело! Слышь, Коля, это вредное создание без тебя меня только чаем морила.
Николай улыбнулся и тоже получил тарелку с супом.
— Ты где был-то, Коля? Я уже беспокоилась, — села за стол Валя.
— Сама почему не кушаешь?
— Ела, — отмахнулась.
— Ложь! — сдал ее Дроздов.
Николай молча придвинул сестре свою тарелку, встал и налил себе другую.
Валя поняла, что лучше промолчать, а то брат будет опять ругаться. При Саньке не хотелось. Вдвоем ей устроят черти что. Да и кушать, признаться, сильно хотелось. Вообще, пытка это, готовить и не пробовать.
Санин увидел, что Валентина принялась за суп и, промолчал — спаслась на этот раз. И вздохнул: сколько же нужно будет сил, времени, чтобы отучить ее от страха перед голодом?
— Так, где был-то? — с пытливым прищуром глянул на него Дроздов, уминая Валин шедевр.
— Не поверишь — на свидании, — хмыкнул и принялся хлебать суп.
Зато остальные перестали: Валя заулыбалась, Саша насторожился. Судя по лицу Николая, встречался он не с девушкой, а с генералом.
— И как? Хорошая девушка? — спросила Валентина.
— Угу. Замечательная, красивая, умная, добрая.
— Если мужчина таким тоном расписывает достоинства женщины, значит, она нравится ему как музейный экспонат, — заметил Дроздов, не спуская взгляда с друга. Тот спокойно доел суп и налил всем чай. О девушке больше не слова.
— Второго свидания не будет — я правильно понял?
Николай хлебнул чая и достал папиросы. Закурил:
— И это было глупостью.
— Чего ж назначил?
— Не я — мне. Не отказался. Хотел понять, а может еще что?
— Сказать, что?
Дроздов серьезно смотрел на него исподлобья и Николай бросал не менее серьезные взгляды. Чувствовалось то ли напряжение, то ли недосказанность и Валя поняла, что мужчины при ней говорить не хотят.
— Я чай в комнате попью, почитаю. Саша, я тебе на полу как в прошлый раз стелю.
— Угу.
Девушка вышла, Дрозд опять на друга уставился:
— Сдался, да?
— В смысле?
— Старичок, с девушками крутить естественно, а вот жить бобылем — нет. Тебе лет сколько?
— Не то ты Саша говоришь. Ни причем тут года? — затылок огладил со вздохом. — Потянуло и думал, может смогу… А оно — миг и пустота дальше.
— Точно не то, — кивнул Сашка, руки на столе сложил. — Ленку ты забыть хотел, себя. Жить начать нормально. Да не та видно подвернулась.
— Та, просто я не тот. Быстро понял — не смогу.
— Другую ищи! На меня посмотри?
И смолк. Посмотрели друг на друга и поняли, что и тот и другой одним искалечены. И одна мечта была. И воспоминания.
— А ведь и ты, Саня забыть ее не можешь, — протянул Николай.
Дроздов нервно выщипнул из пачки Санина папиросу, закурил:
— Ну и не могу, — желваками на лице заиграл. — Но смогу! Пытаться нужно.
Николай грустно улыбнулся:
— Пытайся.
— И ты.
— Нет. Сегодня все понял. Не могу да и не хочу. Думал, притупилось, а оно живое. Днем вспоминается, дела есть, а вот ночью… Сниться, что рядом она, живая, теплая, улыбается во сне, сопит на плече… А просыпаешься и нет Леночки. И так… — кулак сжал. — Лежишь и думаешь: на черта проснулся?
— Правильно ты клин клином решил, Коль.
— А нет клина, Сань, — руками развел, усмехнулся горько. — Неет!
Выпить бы сейчас, — подумалось и, Дроздов словно услышал. Посидел хмарый и в коридор. Вернулся с бутылкой. Чай из кружек выплеснул, водки налил. Выпили, сухариками заели и молчат.
— Ты меня даже не спрашивал, как она в отряде была.
— Не хочу, — зубами скрипнул Николай и еще водки разлил. — Шрамы на теле видел. Мне хватило.
В кухню Валя зашла. Водку увидела и возмутилась:
— Это еще, что такое?!
— Тихо, Валюха, — поморщился Николай.
Саша в третью кружку плеснул, попросил так, что и не откажешь.
— Выпей с нами, помяни погибших.
Девушка притихла. Вроде гнать надо с пьянкой, а само желание пропало. Лица у мужчин не те, чтобы кричать и ругаться, скорбь на них и взгляды трезвые, тоскливые.
— Видишь как Валюха, — поднял кружку Дроздов. — Влетели мы с твоим братом, не думая ни гадая не в одно купе тем летом проклятым — в один омут глаз, — и усмехнулся горько. — Вот жизнь-то, а? Ехали четверо — два гордых донельзя своими лычками лейтенанта и две малышки — комсомолочки, умишко с зернышко, смешные принципы. Ехали, ехали, а на конечную только эти два придурка лейтенанта и приехало.
Выпил, как точку поставил.
— Лучше б наоборот, — тихо заметил Николай и выпил следом.
Валя сидела притихшая. На мужчин смотрела, грея спиртное в кружке и жалко ей было до одури и Колючку и друга его разухабистого. Даже мысли не допускала, что настолько глубоко оба ранены.
— А я женюсь, — заявил вдруг Дроздов, как широкий жест сделал — с гордостью, с уверенностью. Только слышалось под бравадой — "всему назло". Может и правильно?
Николай кивнул:
— Дай Бог.
— И ты женишься, — разозлился, словно понял, что друг сокровенное счел.
— Я женат, — спокойно парировал мужчина. Санька еще бился с собой, а Николай сдался, потому что одно понял — пусть хоть в нем, но жива Лена будет и не выгонит он ее из души, сердца из жизни своей ни ради Тамар, ни ради погон, ни ради покоя и устроенности. Ничего то ни стоит, и сам тогда гроша стоить не будет.
А Санька пусть. Он сможет, наверное. Его любовь всегда как вспышка молнии была.
Проще так возможно, но каждому свое. Как отмерялось, так пусть и будет.
— И все-таки пить, это слабость, — выдала Валя. Мужчины дружно уставились на нее: это ты к чему?