Хотя некоторые даже на минимальные ограничения не пошли – артист Пыльцов, например, явился весь в светлом: кремовые льняные брюки, ослепительная рубашка... Не вполне к месту, но смотрелось эффектно. Особенно в сочетании с бледным лицом, серебряной проседью в волосах и мягким, сдержанным баритоном. Ходил меж гостями, царственно улыбался дамам, всем, кто просил, писал автографы.
В общем, настоящие гламурные похороны. Ярмарка тщеславия и немножко бизнес. Ни единого по-настоящему скорбного лица Таня в толпе не увидела. Один Стас, когда на гроб стали падать комья земли, судорожно всхлипнул. Но тут же виновато огляделся, сжал губы и затем стоял с сухими глазами. А вдовец и вовсе, покуда могильщики (по случаю дорогих похорон тщательно умытые и в одинаковых, чистых комбинезонах) работали лопатами, смотрел в ярко-голубое летнее небо и улыбался. «Я б на его месте тоже радовалась, – услышала Таня чей-то саркастический шепот. – Такие миллионы унаследовать...»
Нелли Бориславская слово, данное Татьяне, сдержала – на похоронах не появилась. Впрочем, от ее отсутствия никто не страдал, даже официальный жених. Антон Шахов, хотя и нацепил подобающий случаю траурный костюм, но времени на скорбь не тратил. Сновал меж гостями, заискивающе улыбался и даже, заметила Садовникова, какие-то бумаги на подпись вдовцу подсунул. Тот подмахнул, не читая.
Не было на кладбище и Фаины, и Таня представляла, как той тяжело: не потому, что в тюрьме по ложному обвинению, а из-за того, что любимую хозяйку в последний путь проводить не смогла.
Народ на похоронах, Татьяна прислушивалась, активно шептался, строил собственные версии. Большинство (тихо, вполголоса) обвиняли в смерти Марины Евгеньевны мужа. Некоторые косились на Стаса. Одна напыщенная, килограммов на сто, особа в шелковом костюме от Марины Ринальди утверждала, будто Холмогорову погубил кто-то из домашнего персонала. Меж гостями маячили двое внимательных, в бедненьких костюмах, молодых людей. Явно менты. Присматривались, тоже прислушивались.
И Таня внимательно разглядывала гостей, но ничего подозрительного не заметила. Сплошь бесстрастные лица; торопливые, украдкой брошенные, взоры на многотысячной стоимости часы; приглушенные, через ладошку, разговоры по инкрустированным бриллиантами телефонам... У всех – бизнес. И похороны Холмогоровой – тоже часть бизнеса, на которую в деловом расписании отведено строго определенное время...
Один только артист Пыльцов никуда не торопился, лихорадочных разговоров по мобильному не вел. Таня услышала, как он обронил кому-то из гостей:
– Прости, господи, но спасибо Мариночке. Хоть в кои-то веки удалось на море вырваться.
Вот она, жизнь! Похороны – повод для посещения пляжа...
Таню все принимали за одну из обслуживающего персонала, что слегка ее обижало. Ладно, пока могильщики сверхурочные вымогали, но когда какая-то гламурная дамочка капризным тоном потребовала немедленно подать ей воды со льдом, Садовникова ей едва в физиономию не плюнула. Но удержалась. Саркастическим тоном посоветовала прогуляться до имевшейся на кладбище колонки.
– Как ты смеешь так со мной разговаривать! – взвилась тетка, явно чья-то богатая, избалованная женушка.
Гости с интересом оторвали взоры от гроба, начали коситься в их сторону. Назревал скандал. Забыть, что ли, временно про гордость, сбегать несносной дамочке за водой? Но, спасибо, какой-то мужчина выручил. Молодой, серьезный, как положено, в черном. И с глазами грустными, что странно выглядело на фоне равнодушной толпы. Он подхватил скандалистку за руку, отвел в сторонку, успев шепнуть Тане:
– Извините...
Садовникова с интересом посмотрела странной парочке вслед. Она его жена, что ли? Но даме, несмотря на всю пластику, верный полтинник, а мужику – от силы двадцать семь.
– Кто это? – спросила Татьяна у Антона Шахова, очень кстати оказавшегося рядом.
– Супруга мэрская, – хмыкнул тот.
– А мужик?
– Мишка Беркут. Большой здесь, в Сочи, авторитет. Крупнейшее в городе охранное агентство и куча всего другого, – просветил Шахов.
А ведь он молод для большого авторитета! Таня с интересом посмотрела ему вслед. Хорош! Высокий, осанка царственная, дорогой костюм безупречно облегает стройную, в меру накачанную фигуру. Сразу видно – настоящий мужчина. Не чета избалованному мальчику Стасу. Впрочем, девушка быстро отвела взгляд. Как не стыдно, ей-богу! Сама осуждает Холмогорова-младшего, что тот свою личную жизнь в преддверии похорон устраивает, а тоже на кладбище на мужиков засматривается...
Впрочем, Садовникова могла гордиться собой – ее работа, организация похорон, оказалась выполнена на пять баллов. Мест в машинах хватило всем, ни единой задержки нигде не произошло, ни единой накладки. И стол, когда вернулись в особняк, был уже сервирован. Повариха, правда, с ходу нажаловалась на привлеченную к готовке Зухру – та спалила три листа свиных отбивных под гранатовым соусом. И хлеба, оказалось, катастрофически не хватает... Но Таня цыкнула на ябеду, ободряюще улыбнулась запуганной Зухре и в срочном порядке отправила один из внедорожников вниз, в Красную Долину. Покуда гости соберутся, рассядутся – тысячу раз можно успеть хлеба купить. И уж тем более привезти готовые отбивные из любого ресторана.
А когда наконец зазвучали первые тосты – как положено, за безвременно погибшую и пусть земля будет ей пухом, – Татьяна тихонько выскользнула из-за стола. Убежала в свою комнату, бессильно раскинулась на кровати. До чего же она устала... И какая вообще дура, что взялась за все хлопоты. Да еще бесплатно. В голову только сейчас хорошая идея пришла: надо было не за красивые глаза и за жалкую информацию соглашаться, а предложить Стасику сделку: устройство похорон в обмен на те злосчастные пятьдесят тысяч евро аванса.
В дверь тихонько постучали. Никуда от них не денешься!
– Открыто! – обреченно выкрикнула Татьяна.
Опять Зухра. Виновато смотрит, бормочет:
– Татьяна Валерьевна, выручайте! Там Игорь Феоктистович опять себя ведет неанде... неадеква... бузит, короче.
– Господи, а я-то здесь при чем?! – не выдержала Садовникова. – Я что вам всем – мама родная? У этого алкаша, в конце концов, сын взрослый. Иди к Стасику. Пусть он разбирается.
Зухра мученически закатила глаза:
– Да искала я Стасика. Нету его нигде. Ни в его комнате, ни в саду.
– Значит, плохо искала!
– Татьяна Валерьевна, ну пожалуйста! Он же сейчас подерется с кем-нибудь. Перед людьми неудобно!
– Да мне-то что... – начала Татьяна. И осеклась. С кем она спорит-то... – Ладно, сейчас разберусь.
Пять минут, пара окриков на охранников – и счастливый вдовец уже водворен в свою спальню. А Таня – раз уж все равно из своей комнаты вышла – на минутку заглянула в столовую. В конце концов она тоже заслужила поминальную рюмку водки.
Здесь ничего не изменилось, пир шел горой, раскрасневшиеся лица гостей ярко контрастировали с их черными одеяниями. Горничные не успевали обносить поминающих усопшую водкой – Тане своих пятидесяти граммов пришлось минут пять ждать. И ломтик сырокопченой колбасы она с блюда ухватила последний.
За столом шла оживленная беседа, подвыпившие гости говорили в полный голос, дамы щедро расстегнули верхние пуговки своих траурных платьев и активно строили глазки мужчинам, то и дело слышались взрывы смеха. Тане стало совсем грустно, и она уже поднялась, чтобы уйти, когда вдруг за спиной раздалось:
– Налить вам еще?
Голос был мужским.
Она в удивлении вскинула глаза – тот самый красавчик, который выручил ее на похоронах. Кажется, Михаил. С выразительной фамилией Беркут. Стоит совсем рядом, внимательно смотрит в лицо. И вблизи выглядит еще более симпатичным, чем на кладбище. Или ей водка в голову ударила?
– Налейте, – кивнула Таня.
И хватанула еще пятьдесят. Спиртное ожгло горло, приятно согрело желудок, губы сами собой расплылись в улыбку, а хохочущие гости перестали казаться такими противными. Сейчас этот Беркут ее за последнюю алкашку примет. Но тот лишь сочувственно произнес:
– Устали?
– А то... – вздохнула Татьяна. – Попробуй организуй такую ораву...
– Но справились вы блестяще, – похвалил он. И протянул девушке визитную карточку.
«Холдинг „Золотой глаз“. Михаил Беркут, президент», – прочитала Татьяна. И глупо ухмыльнулась в ответ:
– Я тоже когда-то была начальством... творческий директор. А теперь вот наемная писательница. И менеджер по похоронам.
– И еще очень красивая девушка, – серьезно закончил Беркут.
– Ох, ладно вам... – поморщилась Садовникова. От двух подряд рюмок водки в голове шумело, руки, видно, от недосыпа и последних переживаний, подрагивали.
– Я согласен, кладбище – не лучшее место для знакомства. И завязывать отношения на поминках мне тоже не по душе. Но вдруг иного случая не представится? А вы мне правда очень понравились. – Он понизил голос и словно бы для себя добавил: – Впервые кто-то понравился. Впервые за пятнадцать лет...
И тут Таня вспомнила, где раньше слышала его фамилию: кажется, именно о каком-то Беркуте говорили, когда речь шла о погибшей фотомодели. Он еще добивался, чтоб улицу в Сочи назвали в память о ней. Фу, опять похоронная тематика.
Таня поспешно встала. В голове зашумело, и девушка, чтоб не качнуться, схватилась за спинку стула. Пробормотала Беркуту:
– Извините... У меня еще есть дела.
И спешно покинула столовую.
У нее действительно были дела. Таня вдруг забеспокоилась: почему за поминальным столом нет Стасика Холмогорова? Мальчик, конечно, взрослый, и смерть матери вроде переживает не сильно, явно рук на себя не наложит, но мало ли что... Все-таки инвалид, ранимая психика... Нужно убедиться, что с ним все в порядке. Только где искать парня? Проверить в саду? Или сначала подняться в солярий? Очень может быть, что младший Холмогоров там. Сейчас как раз закат, из солярия его видно прекрасно, а Стас ей однажды говорил, что нет прекрасней зрелища, чем умирающее светило. Н-да, умирающее... Опять кладбищенская тема...
Таня вихрем взлетела на третий этаж, торопливо зашагала по устланному коврами коридору. И вдруг услышала из-за двери одной из спален:
– Да, Игнат. Все бумаги готовы. Да, да... Сейчас шум немного уляжется – и начинаем.
Голос Матвея Максимовича.
Садовникова остановилась. Алтухов же, не ведая, что его подслушивают, продолжал:
– Нет, Игнат. Три ресторана – это совсем не много. Ведь гостиница, не забывай, на восемьсот номеров, плюс кемпинги и частные пансионы. А как дорогу из Красной Долины протянем – трех кабаков и вовсе будет маловато...
И голос такой деловой, озабоченный. Совсем не скорбный. Впрочем, насильно печалиться не заставишь... Таня уже собралась двинуться дальше, когда вдруг услышала:
– И не говори, Игнат. Вроде умная баба была, а золотую жилу не прочухала. Такую чушь несла! Заповедная, ха-ха, территория, птички, речушки, воздух... Смешно слушать. Какие, на хрен, птички? Да тут, когда все завертится, не миллионами – миллиардами пахнет!
Таня вновь замерла на месте. Обратилась в слух. До нее донеслось:
– Да, ты прав. Мертвые молчат. И не протестуют. А супруг ее как был лохом... За копейки все отдал...
И в голове наконец сложилась картинка: Алтухов начинает большое строительство – на землях Марины Евгеньевны. Тех самых, где она мечтала сохранить заповедный край. Пока Холмогорова была жива, за свой заповедник стояла насмерть. Таня вспомнила: прием в гостиной особняка... друзья детства хохочут, вспоминают, как подсунули в гроб котенка... но вот Матвей Максимович вдруг становится серьезным и начинает рисовать подруге заманчивые перспективы, а та резко отвечает, что никакого строительства на своих землях она не допустит... Теперь же, когда Марины Евгеньевны не стало, ее вечно пьяный и патологически глупый супруг разрешение на стройку, конечно, дал. Что ему до воли жены – было б денег побольше!
«А ведь они оба выиграли от того, что Марина Евгеньевна умерла, – мелькнуло у Тани. – И ее муж, и еще больше – Алтухов».
Разговор за дверью стих, и девушка тихонько двинулась прочь.
Она не видела, что дверь гостевой спальни приоткрылась и ей в спину уперся пристальный взгляд глаз цементного магната. И не слышала, как Матвей Максимович снова набрал телефонный номер и негромко произнес в трубку несколько слов.
Валерий Петрович
Танин мобильник, конечно, не отвечал. Особняк Холмогоровых приветствовал отстраненным женским голосом автоответчика. До Москвы было сто пятьдесят километров. До Красной Долины – почти две тысячи.
Петр Петрович Горемыхин стоял у окна. Лицом в стекло, плечи поникли. Он действительно наивный, этот советник. Добряк с лицом Квазимодо. Человек с мозгами, похожими на калькулятор. А калькуляторы – они ведь умеют считать, но ничего не понимают в человеческих отношениях.
...Примерно полгода назад Матвей Максимович Алтухов приехал к нему за очередным советом. В Красной Долине продавали два гектара земли. Лет десять назад их можно было купить за копейки, но нынче, в преддверии Олимпиады, цена взлетела до небес: сотка – двести тысяч у.е. Как на столичной Рублевке. А на круг выходило четыреста миллионов долларов... Местечко, конечно, выигрышное: совсем рядом горнолыжные подъемники, возводятся ледовый дворец и гостиницы для олимпийцев. Одна беда: весь капитал Алтухова как раз и исчислялся этой суммой. А ведь нужны еще деньги на строительство. И на откаты – чтоб позволили воздвигнуть дома в блатном местечке.
– Но я, Петюня, считаю: все равно надо рискнуть! – горячился Матвей Максимович. – Наберем кредитов – и все отобьем, нутром чую, за пару лет.
Но Горемыхина идея не вдохновила. Слишком рискованно. И неразумно. Двести тысяч за сотку, он считал, – нереально много. Даже в преддверии Олимпиады.
И тогда Петр Петрович задумчиво произнес:
– Слушай, Матвей. А чего ты уперся в Красную Долину?
– Так ведь Олимпиада именно там будет, в поселке, – возразил друг.
– Не думаю, что вся жизнь замкнется Красной Долиной, – пожал плечами Горемыхин. – Олимпиада – это сотни тысяч приезжих. Понимаешь, сотни! Один поселок их всех элементарно не вместит. Вот и забудь о Долине. Совсем необязательно именно в нее инвестировать. Где-нибудь по соседству выйдет гораздо дешевле. И не менее прибыльно. Какие там поселки поблизости есть?
– Да никаких, – вздохнул Матвей Максимович, – одни горы да леса. И Сочи в часе езды.
– А если подумать? – не отставал Горемыхин.
– А если подумать... – Лицо Матвея Максимовича просветлело. – Живет в тех краях одна баба. Бизнесменша. У нее дом в горах, в двадцати километрах выше Красной Долины. И пятнадцать гектаров земли в долгосрочной аренде. Кажется, на пятьдесят лет.
– Нормально! Вот и забрось удочку: за сколько она землю продаст?
– А стоит ли? Вот если б земля в собственности была...
– Да какая разница? Главное, чтобы разрешение на строительство дали. А бабки свои ты за три года отобьешь, а дальше только прибыль получать будешь. Все пятьдесят лет аренды.
– Но как туда люди добираться будут? Выше Красной Долины дороги нет. Только на внедорожнике...
– Ох, косно мыслишь! Любая дорога – даже в горах – дороже миллиона за километр стоить не может. Вот и сравни: двадцать миллионов за дорогу – или четыреста миллионов за жалкие два гектара.
– Да, Петюня, ты действительно голова! – согласился наконец Алтухов.
На том и порешили: Матвей Максимович попробует договориться с бабой. И выкупить злосчастную землю...
– Но мне и в голову прийти не могло, кто она! Я даже подумать не мог, что речь идет о Маришке! – потерянно повторял сейчас Петр Петрович. – До чужой бабы какое мне дело? Я убеждал Алтухова, что чистюплюйничать не надо. Что землю нужно любой ценой оттяпать, что любые средства хороши... вплоть до физического устранения бабы и переговоров с ее более сговорчивыми наследниками...
Простейшая комбинация. И Таня Садовникова, ни о чем не ведая, оказалась в эпицентре. А он, Ходасевич, слишком поздно понял, сколь серьезная опасность грозит падчерице.
...Валерий Петрович снова, чуть не в сотый раз, набрал номер особняка. Телефон опять не отвечал.
Таня
В солярии Стаса не оказалось. Не было его и в гостиной, и в кухне, и в бассейне. Таня заглянула в кабинет – тоже пусто, только звонит-надрывается телефон. Кто, интересно? Очередной не доехавший до особняка гость? Охота была вежливо выслушивать его соболезнования!
Она машинально взглянула на дисплей, отображавший количество звонков. Ого: целых двадцать четыре. Продолжают скорбеть. Изображают, как им жаль Марину Евгеньевну. Удалить, что ли, все лживые сообщения скопом?
Но Таня все же нажала на «play», и кабинет заполнился приторным, будто патока, женским голосом:
– Дорогой Игорь Феоктистович! Примите мои самые искренние соболезнования! Какое горе!..
На заднем плане играла музыка, слышался заливистый смех. Таня, не дослушав, вдавила кнопку «delete». Автоответчик послушно перешел к следующему сообщению, и Таня вдруг услышала такой родной голос:
– Здравствуйте. Мне нужно срочно поговорить с Татьяной Садовниковой...
Валерочка!
– Пожалуйста, передайте ей, чтобы немедленно мне позвонила. Мой телефон...
Голос отчима подрагивал. Что-то явно случилось.
Валерий Петрович
Полковник Ходасевич уважал безопасность, однако новые правила в аэропортах явно перехлестывали через край. Что за маразм, когда трехлетнего мальчишку заставляют снимать сандалики? И зачем глубоко беременную женщину несколько раз гонять через «рамку»?
Валерий Петрович не сомневался: среди окружавших его пассажиров террористов нет. Он, конечно, прекрасно знал, что невозможно определить преступника по внешнему виду или по глазам. Но безошибочно улавливал флюиды страха, исходящие от тех, кто готов на все. Сейчас, он чувствовал, все безопасно, мирно. Однако аэропортовская служба безопасности работала строго по инструкции – проверить без исключения всех, и плевать, что громкоговоритель повторяет: регистрация на рейс 843 до Сочи закончена, а девушка по ту сторону, за стойкой, кричит: