— Магия, — сказал он. — Кто-то чародействовал здесь.
Креакины, спутав лошадей, сели в кружок.
— Анхарат ничего не говорил о магии, — сказал Мандрак, самый малорослый из них — чуть ниже шести футов. — Речь шла только о трех стариках.
— Насколько она сильна? — спросил Драско, второй по старшинству после Бакиласа.
— Вчетверо сильнее обычного. Волками, должно быть, управляли энтукку, и чародей двинул против них огонь-халигнат, что доступно только великому мастеру.
— Почему ты думаешь, что волками управляли? — осведомился Пеликор.
— По части знаний ты не силен, брат, — не сдержав раздражения, ответил Бакилас. — Будь это обыкновенные волки, их отогнал бы любой яркий огонь. Халигнат, или священный свет, используется только против иллогиров. Он должен был отшвырнуть энтукку обратно в город, если не дальше. Те, что находились ближе к источнику света, могли даже умереть.
— Если у них есть такой чародей, почему мы до сих пор не ощутили его присутствия? — спросил Драско.
— Не знаю. Возможно, он прикрывается неизвестными нам чарами. Как бы то ни было, впредь нам надо вести себя более осмотрительно.
— Осторожность хороша для трусов, — заявил Пеликор. — Я этого колдуна не боюсь, кто бы он ни был. Энтукку он победил, но что он может предпринять против креакинов?
— Мы не знаем что, — сказал Бакилас, стараясь сохранить спокойствие. — В том-то все и дело.
По его знаку креакины сели на коней, и Мандрак, поравнявшись с ним, заметил:
— Он всегда был нетерпелив.
— Мне досаждает не его нетерпение, а его глупость. Притом он обжора, а меня это качество всегда отталкивало.
— Да, его голод вошел в поговорку.
Они выехали из леса, и солнце ударило Бакиласу в лицо. Он надел шлем, поднял капюшон и пришпорил коня. Свет резал ему глаза, и он тосковал по ночи, по свежему ветру, по холодной красе звездного неба.
Их кони начали уставать. У подножия высокого холма Бакилас изучил следы. Преследуемые остановились здесь, чтобы перепрячь лошадей, и сидевшие в повозке, две женщины и ребенок, поднялись на холм пешком. Бакилас ехал по их следам. Одна из женщин взяла ребенка на руки — грузная женщина, чьи ноги отпечатались глубже остальных.
С вершины он увидел следы колес, уходящие в другой перелесок, и порадовался обещанию скорой тени.
Знают ли они, что за ними гонятся? Разумеется, знают. Нельзя похитить королеву, не опасаясь погони. Знают ли они, что их преследуют креакины? Почему бы и нет, раз у них имеется чародей. Бакилас думал о нем постоянно. Драско сделал верное замечание: почему они до сих пор не ощутили его присутствия? Магия должна висеть в воздухе. Бакилас закрыл глаза и пустил в ход все свое чутье.
Ничего. Ни следа чародейства, между тем как даже маскирующие чары должны оставлять за собой осадок. Это внушает тревогу. Анхарат всегда был слишком самонадеян — именно эта его черта привела иллогиров к поражению в Битве Четырех Долин. Неприятель так слаб, заявил он, что вынужден полагаться на каких-то трех стариков. А если все обстоит как раз наоборот? Если враг так могуществен, что может обойтись всего лишь тремя стариками? Черный воин не из тех, кто легко сдается. Рано или поздно он попытается сам атаковать преследователей — это в его натуре.
Креакины въезжали в лес настороженно, с мечами наголо.
Нападения, однако, не случилось, и они еще час ехали по следам повозки.
Отпечатки колес теперь стали более свежими и четкими.
Потом следы свернули с дороги в лес, и Бакилас придержал коня. Повозка поломала густой подлесок. Зачем им понадобилось выбирать такой трудный путь?
Бакилас снова снял шлем и понюхал воздух.
— Ну что, чуешь? — спросил, подъехав к нему, Мандрак.
Бакилас кивнул. Люди не могут застать креакинов врасплох, ибо выделяют множество запахов. Из пор на их коже выступает отвратительная пахучая жидкость. Мандрак из всех братьев обладал самым острым чутьем. Бакилас оглядывал лес, не позволяя взгляду задерживаться на двух местах засады, которые он обнаружил.
— Там прячутся трое, — сказал Мандрак.
— Я распознал только двоих, — шепотом ответил Бакилас.
— Один сидит вон за тем большим дубом на пригорке, другой за кустом чуть пониже. Третий поместился немного подальше, вместе с лошадьми.
— Почему мы остановились? — спросил Пеликор.
— Сними шлем и узнаешь, — тихо ответил Бакилас.
Пеликор снял, обнажив широкое плоское лицо с маленькими, близко посаженными глазами. Волосы у него были белые, как у всех братьев. Он раздул ноздри и улыбнулся.
— Позволь мне заняться ими, брат. Я голоден.
— Разумнее будет окружить их и отрезать путь к отступлению, — заметил Мандрак.
— Их там всего трое, а не тридцать! — рявкнул Пеликор. — Разве они смогут от нас уйти? Пора покончить с этой смехотворной миссией.
— Ты хочешь побить их один, Пеликор? — спросилБакилас.
— Да.
— Действуй тогда, а мы посмотрим.
Пеликор водрузил на место шлем, достал свой длинный меч и ударил коня шпорами. Конь галопом помчался в лес. Из-за дерева вышел Чернокожий с ножом в руке, и Пеликор осадил скакуна.
— Думаешь остановить меня вот этим? — крикнул он иснова ринулся вперед.
Черный метнул нож, и тот, пролетев мимо всадника, выбил из гнезда деревянный клин с пропущенной сквозь него бечевкой. Молодое деревце, согнутое как лук, распрямилось, и три острых кола, привязанных к нему, вонзились в грудь Пеликора, пробив черную броню, ребра и легкие. Конь пронесся вперед, содрогающееся тело креакина повисло в воздухе, Бакилас, услышав слабый шорох, вскинул руку, и стрела, пробив ладонь и перчатку, вошла в его бледную щеку и ранила язык. Древко жгло, словно кислота. Бакилас попытался выдернуть стрелу, но ее не пускал зазубренный наконечник. Рыча от боли, он протолкнул ее сквозь другую щеку, отломил острие и вытащил, освободив рот и руку. Раны тут же начали зарастать, но ожог от дерева еще держался.
— Они убежали, — сообщил Мандрак. — Поскачем вдогонку?
— Только не по лесу. Там могут быть и другие ловушки. Мы настигнем их на дороге — и скоро.
Бакилас подъехал к пронзенному кольями Пеликору. Тот, вися на дереве с широко открытыми глазами, прошептал:
— Помоги мне.
— Твое тело умирает, Пеликор, — холодно молвил Бакилас. — Скоро ты снова станешь Ветрожителем. Вкус твоего страха услаждает нас. Мы с Драско и Мандраком недавно поели — пусть же другие братья насытятся остатками твоей оболочки.
— Нет… я еще могу… исцелиться.
Бакилас трепетал от удовольствия, смакуя его растущий страх. Пеликор, как и все остальные, несколько тысяч лет томился в мире несуществования, и мысль о возвращении туда ужасала его.
— Кто бы мог подумать, что ты способен на такой мощный ужас, Пеликор? Это сродни искусству.
Бакилас отъехал в сторону, и шестеро креакинов приблизились к висящему с кинжалами наготове.
Дагориан осторожно ступал по старому мосту. Древние доски настила — десять футов в длину, восемнадцать дюймов в ширину и два в толщину — зловеще потрескивали на каждом шагу. Мост, менее двенадцати футов шириной, был перекинут через пространство в сто футов. Под ним неслась, бурля по камням, раздувшаяся река. В двух милях ниже по течению рокотал водопад. Если провалишься, тебе конец — с таким течением ни один человек не совладает.
Доски были приколочены к поперечным балкам через каждые девять футов, и между ними зияли трещины. Дагориан шел через реку, обливаясь потом. После нападения волков страх не оставлял его и делался все сильнее. Наряду со страхом и сомнениями он испытывал яростную жажду жизни. Все его существо требовало освобождения от долга, принятого им на себя. Только чувство чести удерживало его на этом безнадежном пути, но даже и оно ослабевало. Надо было остаться в монастыре, думал он, ступая по гнилым доскам. Ногуста приказал ему переправить фургон через реку, если будет возможно. Он оглянулся на остальных. Все смотрели на него, и королева тоже. В конце концов он добрался до того берега, но по-прежнему не был уверен, выдержит ли мост повозку.
Быстро вернувшись назад, он наказал всем идти осторожно, держась за каменные перила. Ульменета ступила на мост, ведя под руку Аксиану, следом двинулись Фарис с Суфией. Коналин остался у повозки.
— Переходи, парень, — велел ему Дагориан.
— Я поеду с фургоном.
— Не сомневаюсь, что тебе это под силу, но ты мне нужен живой. — Парень заспорил было, но Дагориан прервал его: — Я знаю, что ты смелый человек, Коналин, и уважаю тебя за это. Но если хочешь помочь мне по-настоящему, переведи на тот берег запасных лошадей. Я последую за вами, когда вы все переберетесь.
Коналин слез, Дагориан сел на его место, взял вожжи и стал ждать.
— Разговаривай с ними, — посоветовал он ведущему лошадей Коналину. — Они боятся шума воды.
Парень был на середине моста, когда доска под ним заколебалась. Одна из лошадей уперлась, но Коналин пошептал ей что-то и двинулся дальше. Дагориан наблюдал за ним с восхищением. Выйдя на берег, парень обернулся и помахал ему. Дагориан тряхнул вожжами, и упряжка въехала на мост. Лошади беспокоились, и он ободрял их, говоря тихо, но уверенно. Доски трещали под колесами. Одна доска треснула, но удержалась. Весь в поту, Дагориан доехал до середины. Шум реки казался ему громовым. Одна из лошадей оступилась, но устояла.
Коналин слез, Дагориан сел на его место, взял вожжи и стал ждать.
— Разговаривай с ними, — посоветовал он ведущему лошадей Коналину. — Они боятся шума воды.
Парень был на середине моста, когда доска под ним заколебалась. Одна из лошадей уперлась, но Коналин пошептал ей что-то и двинулся дальше. Дагориан наблюдал за ним с восхищением. Выйдя на берег, парень обернулся и помахал ему. Дагориан тряхнул вожжами, и упряжка въехала на мост. Лошади беспокоились, и он ободрял их, говоря тихо, но уверенно. Доски трещали под колесами. Одна доска треснула, но удержалась. Весь в поту, Дагориан доехал до середины. Шум реки казался ему громовым. Одна из лошадей оступилась, но устояла.
Потом раздался особенно громкий треск, и повозка накренилась. На одно жуткое мгновение Дагориан подумал, что сейчас свалится в реку. Он замер на козлах с бешено бьющимся сердцем, потом осторожно слез. Левое заднее колесо наполовину провалилось, и только ступица удерживала его на мосту. Дагориан, тихо ругнувшись, взялся за повозку снизу и попытался ее поднять. Она не сдвинулась даже на волосок.
— Едут! — крикнул Коналин. Дагориан, оглянувшись, увидел трех старых солдат, скачущих во весь опор. Ногуста перед самым мостом спрыгнул и повел своего громадного черного коня, держа его под уздцы. Кебра с Зубром последовали его примеру, но мимо повозки проходу не было.
Зубр передал своего коня Кебре и сказал Дагориану:
— Садись обратно на козлы и подстегни лошадок, когда я скажу.
— Ты ее не поднимешь, — возразил Дагориан.
— Всадники! — закричал Коналин.
Креакины с мечами наголо приближались к мосту. Дагориан взобрался на козлы, Зубр ухватился за колесо.
— Давай! — крикнул он, приподняв повозку. Дагориан хлестнул лошадей вожжами, и фургон швырнуло вперед. Зубр не устоял на ногах, но сумел увернуться от окованного железом колеса.
Дагориан продолжал погонять лошадей, повозка набирала скорость. Ногуста и Кебра бежали следом с конями в поводу.
Как только повозка достигла берега, маленькая Суфия забралась в нее и своим тонким голоском запела что-то на непонятном языке.
Двое креакинов уже въехали на мост. Из руки Суфии вылетел огненный шар, и мост загорелся. Один из креакинов отступил к берегу, но другой пришпорил коня и проскакал сквозь огонь. Зубр бросился наперерез ему, размахивая руками и вопя во все горло. Конь встал на дыбы, и Зубр, нырнув под передние копыта, уперся ему в грудь и толкнул что есть мочи. Конь вместе с седоком опрокинулся назад, доски проломились, и оба рухнули вниз, в ревущую реку. На Зубре загорелись штаны. Он в панике ринулся к берегу. Ногуста и Кебра, повалив его, тщетно пытались затушить штаны. Но Суфия протянула руку, и огонь с одежды Зубра ушел в ее пальцы. Зубр сорвал с себя тлеющие штаны — левое его бедро было сильно обожжено. Суфия, подойдя к нему, приложила ручонку к ожогу. Ногу Зубра овеяло прохладным ветерком, и боль прошла. Девочка отняла руку — ожог исчез без следа.
— Такие маленькие чудеса мне еще по силам, — произнес голос Калижкана. Девочка припала головой к Зубру, и Калижкан сказал: — Пусть поспит. — Зубр отнес Суфию в повозку, уложил и укрыл одеялом.
— Ты храбро поступил, напав на конного воина, — сказала ему Ульменета. — Должна признаться, ты удивил меня.
Зубр наградил ее своей щербатой улыбкой:
— Если хочешь отблагодарить меня как следует, нам лучше пойти в кусты.
— Ну, такой ответ меня как раз не удивляет. — Ульменета бросила негодующий взгляд на его голые ноги и добавила: — Прикройся-ка. Здесь дамы.
— Раз они здесь, стоит ли штаны надевать? — не переставая ухмыляться, ответствовал он.
Ульменета повернулась и ушла от него к Аксиане и Фарис.
— Кто их поймет, этих баб? — сказал Зубр, перехватив веселый взгляд Коналина.
Парень кивнул.
— Я точно не понимаю, но она тебя невзлюбила, это сразу видно.
— Ты думаешь? — искренне удивился Зубр. — Это почему же?
— Я, конечно, могу ошибаться, — засмеялся Коналин.
— Так и есть, — уверенно молвил Зубр.
Мост полыхал, окруженный клубами черного дыма. Ногуста смотрел через реку на восьмерых оставшихся креакинов.
— Есть и другие мосты, — сказал ему Дагориан, — но немного времени мы выиграли.
Креакины разделились. Четверо отправились вниз по реке, на запад, еще четверо — на восток.
— Нам повезло больше, чем мы заслуживаем, — тихо произнес Ногуста.
— Что произошло у вас там, в лесу?
— Одни убит, но только потому, что вожак сам захотел его смерти. Это страшные враги, Дагориан. С такими я еще не сталкивался.
— Однако двое из них мертвы, а у нас потерь нет.
— Пока нет, — шепотом ответил Ногуста, и Дагориан вздрогнул.
— Что ты видел своим третьим глазом? — спросил он.
— Не спрашивай лучше.
Дух Ульменеты поднялся в ночное небо над лагерем. Луна светила ярко. Сверху Ульменета видела Ногусту, одиноко сидящего на холме, Кебра и Коналин разговаривали, Аксиана, Фарис и Суфия спали в повозке.
Зубр у костра приканчивал сготовленное Кеброй жаркое.
Ульменета наслаждалась свободой, которую дарил ей этот астральный полет. Здесь, над лесом, не было демонов, не было энтукку с хищными когтями. Она поднялась так высоко, что лунный лес внизу сделался маленьким, перелетела через реку с сожженным мостом и отправилась на поиски креакинов.
В воздухе рядом с ней возникла светящаяся фигура. На этот раз Ульменета разглядела ее хорошо: это был красивый юноша с золотыми волосами.
— Неразумно улетать так далеко, — сказал он. — Креакины увидят твой дух и натравят на тебя энтукку.
— Мне нужно знать, насколько они близко от нас, — ответила она.
— Те, что поехали на восток, потеряют в пути два дня. Те, что двинулись на запад, перейдут реку у Лерсиса, в сорока милях отсюда, и догонят вас только завтра.
— Почему с нами происходит все это, Калижкан? Что ты сделал?
— Здесь небезопасно, госпожа. Вернись в свое тело и усни. Мы поговорим в более надежном месте.
Фигура исчезла, а Ульменета полетела к лагерю, не спеша проститься с желанной свободой.
Снова очутившись в своем теле, она укрылась одеялом, и усталость помогла ей заснуть без труда.
Запахло жимолостью, и Ульменета, открыв глаза, увидела себя в маленьком садике. По ажурной решетке вилась жимолость, красная и белая, на клумбах, освещенных солнцем, благоухали другие летние цветы. В саду стоял домик под соломенной крышей, и Ульменета узнала дом своей бабушки.
Из дома вышел Калижкан — высокий, седоголовый, с серебряной бородой, в одеждах из серебристого шелка.
— Теперь мы можем поговорить, — с поклоном произнес он.
— В образе златокудрого юноши ты меня больше устраивал.
— Должен признаться, госпожа, что это обман, — усмехнулся чародей. — Я никогда не был златокудрым, да и красавцем тоже, разве что как дух. А ты? Была ты когда-нибудь такой стройной и миловидной, как теперь?
— Была, только давно, очень давно.
— В этом месте прошлое становится сегодняшним днем.
— Да, — с грустью подтвердила она.
— Итак, что ты хочешь от меня услышать?
— Все, — сказала Ульменета.
Они сели на скамью под цветущей жимолостью, и чародей начал свой рассказ:
— Я умирал — рак пожирал меня заживо. Более десяти лет я сдерживал его рост с помощью магии, но к старости силы мои стали убывать. И я испугался, попросту испугался. Я искал в древних трудах чары, способные продлить мою жизнь, но чурался обрядов, связанных с кровью. Опустившись наконец и до этого, я принес в жертву старика. Он все равно умирает, твердил я себе (так оно и было), и лишится разве что нескольких дней. Он пришел ко мне охотно, потому что я пообещал выплачивать содержание его вдове. — Калижкан помолчал и заговорил снова: — Это был дурной поступок, хотя я и пытался убедить себя в обратном. Я напоминал себе о добрых делах, которые смогу совершить, если буду жив, и полагал, что они искупят одно-единственное злое дело. Так вступил я на путь погибели. Я вызвал повелителя демонов, чтобы он исцелил меня, но вместо этого он вселился в мое тело. Последним усилием мой дух вырвался на волю и с тех пор обречен смотреть, как зло, совершаемое царем тьмы от моего имени, сводит на нет все доброе, что я сделал в жизни. Сирот, которых я опекал, принесли в жертву, а теперь погибли уже тысячи людей, и город Юса терпит бедствие.
Исправить это почти не в моей власти. Силы мои ограниченны и постоянно слабеют. Смерть зовет меня, и я не увижу, чем все это кончится.
Все, что я могу сделать в оставшееся мне время — это передать мои знания тебе, Ульменета. Я научу тебя земной магии и умению вызывать священный огонь халигнат. Научу врачевать раны, если они не смертельны.
— Я никогда не была сильна в подобных вещах.
— Теперь ты должна научиться. Я не могу больше прибегать к помощи ребенка. Девочка истощена, и сердечко у нее слабое. Оно чуть было не отказало, когда я поджег мост. Я не желаю жертвовать еще одной невинной жизнью.