Превращение ласкового кавалера в вопящего смерда оказалось столь стремительным, что я даже вздрогнула.
А дальше — не стесняясь ни меня, ни канала Грибоедова — он вдруг обрушил на своего собеседника — по-видимому, подчиненного — такой поток злобного мата, что у меня аж дыхание перехватило. Мой принц брызгал в трубку слюной, и на его лбу от злобы вздулась жилка. Казалось, он готов от ярости выпрыгнуть и из кожаного сиденья, и из льняных штанов. Таких зверских ругательств я не слышала даже от грузчиков нашей магазинной сети на всех просторах СНГ.
А когда он закончил, то преспокойно бросил трубку на «хэндс-фри» и почти ласково обратился ко мне:
— Ну, что — погнали дальше?
Мы объездили с ним еще штук шесть неизвестных питерских памятников — но я отклонила его предложение поужинать. И никаких поцелуев в авто больше у нас не назрело. С моей стороны и не могло назреть, как он ни ерзал.
По отношению к своему новому знакомому я вдруг стала холодна, как лед, а когда он однажды дотронулся до меня своими сильными длинными пальцами — даже вздрогнула. Нет, я вовсе не пай-девочка, могу и сама для придания речи сочности запулить ненормативной лексикой — но я терпеть не могу хамелеонов. Со мной он, значит, ластится, как котик; на подчиненного орет, как разгневанный буйвол, а с начальством или с крутыми, наверно, скулит, как поджавшая хвост собака?..
Может, я слишком требовательна и несправедлива, но мы расстались просто друзьями (и даже обменялись телефончиками), но ни отвечать на звонки моего нового знакомого, ни встречаться с ним мне больше не хотелось…
…А потом начались будни. Я по-прежнему проживала у милой старушки на Лиговке. И оказалось, что в Питере — как, наверно, в любой точке на земле — жизнь далеко не столь безоблачна, как кажется в первый день, когда утреннее солнце ломится в окна.
Я наведалась в порт. Меня манили синие просторы. У пирса стоял белоснежный паром. В криках чаек мне чудилось: «Плыви! Плыви!..» Но когда я, с третьего захода, добилась аудиенции в кадрах, мне предложили место буфетчицы на сухогрузе, уходящем в Арктику. И преподнесли сие как величайшее одолжение, за которое я должна расплатиться — желательно натурой, не выходя из начальственного кабинета.
Я уже планировала совершить инкогнито налет на столицу — за дипломом и трудовой книжкой — и снизить уровень своих притязаний до дилера в плавучем казино — как однажды на выходе из порта все-таки столкнулась нос к носу с ним…
— Ты… — только и произнес Георгий.
Я подтвердила:
— Да, это я.
— Как ты здесь?
— Вот хочу попроситься юнгой на твою яхту.
— Яхту?! — поразился он.
— Ты что, не строишь больше яхт?
— Нет.
— Что же ты делаешь в порту?
— Собираюсь в Барселону. Представителем «Роскомфлота».
Он нетерпеливо глянул на часы.
— Что, летишь на всех парусах? — спросила я.
— Признаться, да. На послезавтра куплен билет, а жене до сих пор еще визу не дали.
— Ты давно женат?
— Года четыре. А ты?
— А я только собираюсь, — соврала я.
— За кого?
— За одного яхтсмена.
Врать — так по-крупному!
— Я его знаю? — нервно спросил он.
— Нет, — сказала я.
Он сразу успокоился. И кажется, даже, сволочь, искренне порадовался.
— Поздравляю. На свадьбу пригласишь?
— Мы лучше вместе с ним придем к тебе в Барселону на своей яхте.
— О, давай! Жена будет очень рада. И старший сын — тоже. Они скучают без яхт.
— А ты — скучаешь?
В вопросе был двойной смысл. Я имела в виду: скучаешь — по мне. А он услышал: скучаешь — без яхт.
— Я?.. Я, признаться, нет. Наверно, в молодости парусами объелся. Ну, ты извини, мне пора бежать. Еще куча дел осталась.
И Георгий, не оглядываясь, умчался куда-то мимо пакгаузов.
«Вот и все, — сказала я себе. — А я-то, идиотка, думала, что прошлое можно вернуть…»
Выходит, то, ради чего (если положить руку на сердце) я приехала в Питер, не случилось. И что мне здесь теперь делать, на продуваемых всеми ветрами — морскими ветрами! — проспектах?
Ветер с моря выбивал из глаз слезы.
…Но я уже не могла просто вернуться в Белокаменную, и явиться к Денису и на работу, и заявить всем: «Здравствуйте, это я. Я не умирала, я воскресла!» Я не хотела старой жизни!
И кто сказал, что в новой жизни будет легко? Я не должна оставлять попыток. Я буду сражаться, биться и строить ее, мою новую жизнь — с солнцем, небом и морем.
А пока… Пока… Что ж, я могу расслабиться… Деньги есть — я сняла со своих кредиток все наличные — бог его знает, что там, в банках, делают со счетами безвременно ушедших… Белые ночи не кончились, и у меня есть время подумать: каким путем я все-таки могу добраться до той синевы — неба ли, моря, — которая с детства манит меня… Ведь океан прекрасен, даже если рядом нет Георгия.
Назавтра, решила я, объявляется День Забвения и Избытия Горечи. А это значит — поход в салон красоты, и шопинг, и новые визиты в «Идеальные чашки» и «Сладкоежки». Я буду делать все, чтобы развеяться, забыть Георгия, теперь уже навсегда, и поднять себе настроение…
Однако у бабулиного подъезда на Лиговке я увидела нечто, от чего у меня в пятки ухнуло сердце.
Первой моей мыслью было бежать, но ноги приросли к асфальту.
А тут и он повернулся. И увидел меня.
И бросился ко мне. И заключил в объятия. И заплакал. А потом стал медленно сползать по мне, становясь на колени, но по-прежнему не отпуская меня из кольца своих рук.
— Боже мой… — простонал он.
Да, это был он. Денис.
— Боже мой, это ты. Это правда. Ты жива.
Мне оставалось только глупо улыбаться и плакать — от его слез и его верности.
— Я нашел тебя, — только и шептал он. — Боже! Ты жива.
— Да, это я, и я жива, — по-идиотски ответила я.
— Как хорошо! — продолжал бормотать он. — Я не верил, не верил, не верил!.. Господи, как же я тебя искал!.. Я бы умер, если б не нашел тебя… Тебя не опознали… Слава Богу… А потом та самая барменша… В зале отлета в аэропорту… Она слышала краем уха ваш разговор с тем парнем и рассказала мне о вашем обмене… Ксюшечка моя, милая! Ты жива!..
Денис то смеялся, то плакал, стоя на коленях и уткнувшись лицом мне в лоно.
— Надо мной все смеялись, а я бросился в Питер… Все гостиницы обошел, все кафе… А потом мне подсказали про бабу Зину… Господи, зачем ты со мной это сделала? Почему ты хотя бы не позвонила? Ты совсем не любишь меня, да?..
— Встань, — сказала я сквозь слезы, но он ничего не слышал и только бормотал:
— Я тебя нашел, и теперь неважно, любишь ли ты, я буду любить тебя так, что хватит на двоих, и я никуда не отпущу тебя, и даже рук никогда не разниму… Ты моя, моя, моя!.. Слышишь: теперь ты навсегда моя!..
А я не могла ничего ответить Денису, потому что тоже плакала — и молча пыталась поднять его с колен, потому что было ужасно неудобно: мы стояли ровно посреди питерского двора-колодца, и кое-где в окнах уже стали появляться первые любопытствующие лица.
— Динька, а ты стал совсем другой… — пробормотала я.
Он обнял меня еще крепче, а я выдавила:
— И, наверно, проголодался ужасно… — И сквозь слезы улыбнулась и запустила руки в его шевелюру: — Пойдем, я тебе что-нибудь приготовлю… Баба Зина разрешит… Для начала хотя бы яичницу…
Игра на миллион
Крошки не сомневались: это они выбрали место рядом со мной.
Девушки продолжали беспечно щебетать, не обращая на меня никакого внимания. Совсем юные, обе в коротких юбках, только одна — писаная красотка, а вторая — страшилка, типичный мышонок.
Я еще раз скользнул по ним нарочито равнодушным взглядом и незаметно набрал «готовность плюс два». Им осталось болтать две минуты, ровно до следующей станции.
* * *Мы с Катькой — полные антиподы, до такой степени разные, что однажды на улице к нам какой-то извращенец подвалил и позвал в порнушке сниматься. Классный, сказал, будет контраст: она — блондинка, тощая, как жердь, и я — темно-русая толстушка. Катька вечно ржет и стреляет направо-налево голубыми глазищами. А я смотрюсь букой, и глаза у меня скучные, карие. В общем, она — роскошная колибри, а я — самый обычный воробей.
Мы с ней дружим с первого класса. И в школе-то все удивлялись, что у нас общего: у нее одни мальчишки на уме, а у меня — сплошь учеба. А сейчас, когда выросли, живем и вовсе по-разному. Только все равно общаемся. Ну и пусть Катька ярким мотыльком скачет из клуба в клуб, от одной «любви до гроба» к еще более сильной и страстной. Я не обращаю внимания, что она до сих пор глупо мечтает, как станет крутой, известней Летиции Касты, фотомоделью и будет разъезжать по всему миру в сопровождении восхищенной свиты фотографов и поклонников. Я все равно ее люблю. Тем более, что в моей собственной распланированной и упорядоченной жизни мне часто бывает скучно. Вечные учеба — работа — дом — скромные джинсы… И только феерическая Катька мне помогает хотя бы иногда вырваться из этого опостылевшего, «как положено», круга.
Вот и сегодня мы обе, в коротких юбках и на высоченных каблуках, на одном из последних поездов метро возвращались из клуба. Время провели потрясно: флиртовали, хохотали, позволили себе изрядно коктейлей, набрали немало роскошных мужских визиток и сейчас занимались их сортировкой. Решали, кому позвоним, а кого без всякой жалости спустим в унитаз… Так весело! Только безумно жаль, что через полчаса мы разбежимся по домам, у меня завтра тяжелый день и послезавтра тоже, и, конечно, никому из этих шикарных мужчин я так и не решусь позвонить…
Поезд затормозил. «Станция «Октябрьская», переход на кольцевую линию», — равнодушно объявил диктор. Двери разъехались, кто-то вышел, кто-то зашел… К нам приблизились двое мужчин, кокетка Катька наградила их автоматически ласковым взглядом… и вдруг жалобно, подбитым птенчиком, вскрикнула. Потому что один из вошедших схватил ее за предплечье, а второй — грубо сдернул с сиденья.
— Эй, вы что!.. — начала было я.
Но Катьку уже вытащили из вагона, а на меня вдруг налетел еще один мужик. Третий. Он сидел по соседству с нами и умело притворялся, что спит. Грубо прижал меня к спинке сиденья, прошипел: «Сидеть!..»
— Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Шаболовская», — провозгласил репродуктор.
— Нет! — заорала я.
И он неожиданно меня отпустил. Метеором ринулся к выходу, разомкнул уже захлопывающиеся двери и был таков. А я, растерянная и дрожащая, осталась в вагоне.
Поезд тронулся.
— Ни фига себе фига! — прокомментировали инцидент сидящие напротив подростки.
* * *…Слушать меня никто не стал.
Машинист поезда, которого я вызвала по громкой связи, посоветовал выйти на следующей станции и обратиться в милицию. А милиционер, которого я с трудом нашла на «Шаболовской», скептически оглядел мою короткую юбку, приправленную высоченными каблуками, принюхался (сколько ни жуй жвачку, а запах «Мохито» она не забивает) и скептически изрек:
— Подружку похитили, говоришь? А ну, ехай в УВД и заявляй!
— Да вы что? — возмутилась я. — Это ж время! Пока я ездить буду, с ней что угодно может случиться!
— А я че сделаю? — пожал плечами милиционер. — Вертолет на «Октябрьскую» пошлю?
Действительно, что может сделать наша милиция… Тем более, я по глазам вижу: он мне совсем не верит. Мало ли, читаю по его лицу, шляется в метро сумасшедших поддатых дамочек… И в УВД к моей истории отнесутся аналогично. К тому же как в это УВД добираться? Метро закрывается, автобусы уже не ходят, а денег на такси у меня нет.
И я побитой собакой поехала дальше. К нам с Катькой, в «Беляево». Но, выйдя из метро, помчалась не к себе — к подруге.
Дверь открыла Катина мама. Как всегда, уставшая, с потухшими глазами.
— Здравствуй, Маруся… — вяло кивнула она. — А Кати еще нет…
— В том-то и дело! — горячо выкрикнула я.
И рассказала, что случилось.
Но Катина мама даже за валерьянкой на кухню не пошла. Только тяжело вздохнула:
— Ох, Маруся, да не забивай ты себе голову! Кому Катька нужна, чтоб ее похищать! Небось, дружки очередные… Резвятся… Нагуляется — придет. Иди, отдыхай. — И с легкой завистью поинтересовалась: — Тебе ведь завтра в институт?
— А вечером на работу, — кивнула я.
— Вот молодец, девочка, — грустно кивнула Катина мать.
И я поплелась домой. Бедная Катька… До такой степени мотылек, что ее даже родная мама искать не захотела.
* * *Следующий день у меня вышел нелегким. Четыре пары с восьми утра. Потом я коротко пообедала и еще два часа сидела в библиотеке — надвигался тяжелейший коллоквиум по анатомии. А к восьми вечера я поехала на работу — мне сегодня в ночную смену.
Работа у меня, студентки-медички, не самая типичная — я служу дилером в казино. И не надо морщить нос: служба в казино тяжелее и порой противней, чем работа санитарки в больницах. Хотя платят дилерам гораздо больше, чем младшему персоналу в клинике. К тому же намного интересней — хотя бы в плане психологии. Игра — она до такой степени маски срывает, чего только не насмотришься! Я даже серьезно подумываю сменить специализацию и вместо педиатрии удариться в психиатрию. А диплом писать об игромании.
Только сегодня, после ужасной ночи и трудного дня, мне было совсем не до наблюдений за игроками. Я автоматически швыряла рулеточный шарик, собирала фишки и только хмурила брови, если кто-то из посетителей пытался завязать со мной разговор. Даже супервайзер на меня цыкнул:
— Веселей, Маруся! А то без премии останешься!
Я автоматически, резиново, улыбнулась. Да плевать мне на премию, когда все мысли непутевой Катькой заняты. Как там она? Где? Что с ней делают?!
…Ближе к полуночи меня перебросили на покер, в VIP-зал. Стоять там никто из наших не любит. Во-первых, игроков почти ноль — попробуй, найди дурака, чтоб минимум по пятьсот ставил! — и приходится просто тупо переминаться с ноги на ногу за пустым столом. А если кто к тебе и сядет — еще больше наплачешься. Потому что ждать не приходится, что по диким ставкам явится играть интеллигентный профессор — которых, кстати, можно часто встретить в «бомжатнике», в зале, где разрешено ставить от доллара. Нет, в VIP-зале — одни братки. И «сука» здесь самое нежное обращение.
Однако сегодня я VIPу обрадовалась. Подумаешь, останусь без чаевых — зато отдохну спокойно!
Но не вышло — за мой стол тут же плюхнулся краснорожий, руки в татуировках, господин. Вывалил перед собой немалую гору фишек. Заказал черной икры и сигару. Явно устроился надолго. Ох, хоть бы у тебя игра не пошла!
Среди постоянных игроков бытует мнение: будто есть дилеры счастливые и несчастливые. Первые, ясное дело, регулярно сдают себе пару двоек, а клиенту — сплошь каре. Вторые — наоборот. На самом деле, это полная чушь. Любая игра у любого — у игрока, у крупье — идет полосами. Но, конечно, хотелось бы сдать краснорожему раз пять «без игры» — чтобы побыстрей отвалил.
— Делайте ваши ставки, — дежурно улыбнулась я.
И игрок барским жестом водрузил на «ante» сразу пять тысяч.
Супервайзер оживился, а у меня мелькнуло: «Ох, ну и козел!» Неужели не знает непреложного правила: сначала посмотри на минимальной ставке, везет тебе с этим дилером или нет. А потом уже роскошествуй. Но этому, видно, все по фигу.
— Еще мне официанта позови! — барским тоном обратился краснорожий к супервайзеру.
Я еле заметно пожала плечами, перемешала карты, протянула ему подрезать — он, в стиле истинного братка, резанул так, что я еле успела руку отдернуть. Начала сдавать — и вдруг услышала тихий-претихий шепоток:
— А не сдашь нормально, тварь, твоей Катьке бошку отвинтим!
Я вздрогнула. Краснорожий беспечно улыбался, супервайзер звонил в колокольчик, призывая официантку… Что делать? Останавливать игру, вызывать службу охраны? Дядя Борисыч, шеф, тут же прибежит, в VIP-то зал. Но только что я ему скажу? Тихую реплику краснорожего видеокамеры точно не записали, они у нас на голоса почти нечувствительны. А если я расскажу ему, что вчера случилось в метро, Борисыч мне точно не поверит — как вчерашний мент не поверил. И я же виноватой окажусь, что игру сорвала, выгодного клиента рассердила. Не просто премии лишат — еще и попрут без выходного пособия…
И я начала сдавать.
А если краснорожий думает, что я каким-то чудесным образом вдруг сдам ему каре или флэш, — он просто дурак. Потому что людей, на это способных, в мире единицы. Ценятся они на вес золота — и уж в обычных казино, даже за VIP-столами, точно не стоят.
…Судя по гневной физиономии, сдала я краснорожему сущую ерунду. Скорее всего, мелкую пару. Он оставил две карты, три велел поменять (очередные пять тысяч баксов), комбинацию явно не улучшил, но все равно поставил. И прошипел:
— Туз-король, сука!..
Типа, открывай самую слабую комбинацию — против которой даже пара двоек выигрывает.
Но я, увы, продемонстрировала ему три пятерки.
Краснорожий гневно швырнул в меня своими картами. Замечания ему никто делать не стал — за такие деньги крупье, типа, может и потерпеть.
— Уходи! Уходи! — мысленно молила я.
Но он остался. И водрузил на «ante» уже десять тысяч баксов. А когда я жалобно взглянула ему в глаза, вдруг демонстративно поднял левый мизинец. И я увидела: на нем красуется Катькино колечко. Знакомое мне еще со школы. Тоненькая золотая полоска с вкраплением скромного фианита…
И снова еле слышное шипение:
— Последний шанс у тебя… Неужели не жаль подруги?..
И я опять, как завороженная, взялась перемешивать карты. В голове билось: Катька, бедная Катька… Господи, почему я даже учиться не пыталась сдавать карты «на заказ»? Не смогу ведь, опять ему ерунду сдам, а себе — игру!
Я протянула ему колоду подрезать.
— Сама, — рявкнул краснорожий.
Сама так сама. Но, судя по первой сдаче, сегодня везет не ему, а мне. Краснорожий опять проиграет. И, значит, судьба подруги предрешена…