Как-то я спросила у матери, когда, в каком возрасте она поняла, что надо жить именно так, а не иначе, и была очень удивлена, услышав в ответ: почитай, мол, Гессе, его роман «Степной волк», вот как осилишь его, проникнешься философией сегодняшнего счастья, считай, что созрела для взрослой жизни…
И это говорила моя мать, легкомысленнейшая из женщин, на прикроватной тумбочке которой можно было встретить томик Ницше под стопой толстенных женских романов – дешевого приторного чтива, – которыми она зачитывалась до потери памяти!.. И вдруг – Гессе!
Услышав от нее об этом писателе, о котором имела самое смутное представление, я не поверила в серьезность маминых слов, а потому была немало удивлена, когда однажды вечером, когда мы остались в доме одни (что бывало крайне редко, потому что в маминой спальне не переводились мужчины), а мне в ту пору было лет семнадцать, не больше, мама пригласила меня к себе на кровать, где уютно устроилась между подушками, и сказала, что ей вернули наконец-то Гессе и что она с радостью прочитает мне оттуда несколько отрывков, которые, возможно, заинтересуют меня и мне в дальнейшем захочется прочесть эту книгу до конца… Но перед тем, как начать, она в двух словах, самыми простыми фразами рассказала мне сюжет этого романа.
«Понимаешь, Валечка, жил был один скучный и мрачный тип, довольно старый, аскет, эстет и моралист, если тебе, конечно, эти слова что-нибудь говорят… Так вот, ему было тоскливо жить на этом свете, он слонялся из угла в угол в поисках истины, философствовал, рассуждал об одиночестве и так, ни о чем… И вдруг однажды в ресторане встретил девушку по имени Гермина. И она, эта малютка, раскрыла ему глаза на мир, на удовольствия, которых он прежде не замечал, и сильно пошатнула его представления обо всем… Ты понимаешь, о чем я говорю?.. А все началось с того, что у него, у Гарри, так звали главного героя, не было аппетита… Вот послушай… Итак, сцена в ресторане».
Она раскрыла потрепанную, с пожелтевшими страницами «Иностранку» и стала читать:
«Гарри, будь добр, закажи мне еще немного зеленого салату! У тебя нет аппетита? Кажется, тебе надо учиться всему, что у других получается само собой, даже находить радость в еде. Смотри же, малыш (здесь мама посмотрела на меня и заметила: „Обрати внимание, что она, эта смазливая юная шлюшка, называет этого достойного господина, который годится ей в деды, малышом!“), вот утиная ножка, и когда отделяешь прекрасное светлое мясо от косточки, то это праздник, и тут человек должен ощущать аппетит, должен испытывать волнение и благодарность, как влюбленный, когда он впервые снимает кофточку со своей девушки, понял? Нет? Ты овечка. („Ты слышала: „овечка“!“) Погоди, я дам тебе кусочек от этой славной ножки, ты увидишь. Вот так, открой-ка рот!..»
Здесь мама немного отвлеклась: «Ты поняла? Она сказала ему: открой рот! Да, дорогая моя дочурка, иногда приходится и таким вот образом заталкивать в человека некоторые понятия. Ну а теперь я прочитаю тебе основное, что хочу вложить в твою светлую головку, чтобы ты сама разобралась в этом отрывке и уяснила, что же для тебя важно, а что нет… Дело в том, что все люди разные, и каждый видит счастье по-своему. Ты можешь сначала ничего не понять, и не стесняйся этого, но постарайся подумать над тем, что я тебе сейчас прочитаю… Имя Мария тебе еще не встречалось, но эту девушку Гермина подсунула Гарри, чтобы он почувствовал себя мужчиной… Слушай…»
Она снова взяла в руки книгу:
«Мария научила меня – в ту поразительную первую ночь и в последующие дни – многому, не только прелестным новым играм и усладам чувств, но и новому пониманию, новому восприятию иных вещей, новой любви. Мир танцевальных и увеселительных заведений, кинематографов, баров и чайных залов при отелях, который для меня, затворника и эстета, все еще оставался каким-то неполноценным, каким-то запретным и унизительным, был для Марии, для Гермины и их подруг миром вообще, он не был ни добрым, ни злым, ни ненавистным, в этом мире цвела их короткая, полная страстного ожидания жизнь, в нем они чувствовали себя как рыба в воде. Они любили бокал шампанского или какое-нибудь фирменное жаркое, как мы любим какого-нибудь композитора или поэта, и какой-нибудь модной танцевальной мелодии или сентиментально-слащавой песенке отдавали такую же дань восторга, волненья и растроганности, какую мы – Ницше или Гамсуну…»
Мама захлопнула книжку: «Все, пока достаточно. Но повторяю: пока. Мой тебе совет – бойся снобов, не верь им, они лживы и так же порочны, как все мы… Но роман, конечно, не об этом. Подрастешь, снова перечитаешь его, и с тебя слетит еще один мутный слой, и жизнь станет для тебя еще ярче… Я уверена, что именно после этого романа стала видеть цветные сны, да и сама жизнь показалась мне прекрасной и полной наслаждений… Послушайся меня, Валентина, не пропускай ни одного ароматного цветка, обязательно склонись к нему и понюхай; не проходи мимо красивого мужчины – сделай его своей игрушкой; не скупись на хорошую портниху – она сделает тебя желанной для мужчины…»
Понимала ли мама, что вести с семнадцатилетней девочкой подобные беседы – непростительная вольность?.. И Гессе здесь совершенно ни при чем, он всего лишь писатель и мужчина. А вот то, что я отдалась Варнаве, как рабыня, как женщина, которая, отправившись на свидание, оставила свою голову дома, на туалетном столике рядом с флаконом духов, – это ли не плоды воспитания моей обожаемой мамочки?!
Хотя в чем-то мама все же была права: жизнь подростка, который не знает ничего и не понимает, зачем вообще живет, напоминает унылый черно-белый, дальтонический пейзаж со свойственными ему безысходностью и отчаянием, полудетскими страхами и смутными предчувствиями… Быть может, сама болезненно пережив это сложное время, мама пыталась мне помочь поскорее сдернуть с этой картинки черный покров и вдохнуть в нее жизнь, насытив красками, дыханием и свежим ветром?..
Вот такие мысли и воспоминания посетили меня, пока я находилась в окружении жутких красных стен, набираясь сил и решимости для дальнейших действий.
Не скрою, что после сытного обеда жизнь показалась мне не такой уж мрачной, как пару часов назад. И, честно говоря, мне было теперь наплевать на тех, кто поджидал меня у выхода из кафе. Я даже собиралась улыбнуться первому, кто посмеет взглянуть в мою сторону. Но не успела…
Гримаса ужаса перекосила мое лицо, когда, выйдя из кафе, я увидела дуло пистолета, направленное прямо на меня из припаркованного в двух шагах автомобиля. Мужской голос приказал мне: «Быстро в машину!»
Ожидая материализации из воздуха образа Пунш, покойницы Пунш с полуразложившимся лицом, которое она тщательным образом скрывала под толстым слоем крем-пудры, с лицом, которое, как я поняла, теперь будет преследовать меня до конца дней, я была потрясена, когда тот же мужской голос, принадлежавший сидевшему рядом со мной человеку во всем черном, произнес: «Ничего не бойся. Нас прислала за тобой Изольда».
И хотя я не могла до конца поверить этому, поскольку понимала, что Изольда не стала бы действовать в отношении меня такими грубыми, гестаповскими или кагэбэшными методами, ведь в машине, помимо меня, находилось двое незнакомых мне людей, похожих скорее на зеков, чем на работников прокуратуры, у меня тем не менее появилась хоть какая-то надежда…
Глава 14
Смоленская вернулась из Адлера глубокой ночью и решила заночевать в Лазаревском на квартире, которую сняли Скворцовы. Они с Эдиком даже не стали звонить в дверь, а тихонько поскреблись, как мыши, чтобы не разбудить Ирину в случае, если ее уже выпустили из больницы.
– Виталик, – шептала Екатерина Ивановна на ухо заспанному Виталию в передней, едва он открыл им дверь, – мы смертельно устали, проголодались и хотим спать. Ты приютишь нас где-нибудь?
– О чем речь! У нас есть еще диван и раскладушка, хозяева рассчитывали превратить свою квартиру в муравейник, но мы оплатили ее полностью, так что расслабляйся, иди в ванную, а я разогрею ужин… Могу себе представить, как ты устала… Я думал, что вы переночуете в Адлере…
– Левина с Кариной отправила в Москву. Бог даст – все будет хорошо… Ирина здесь?
– Здесь, она спит…
– Не вздумай ее будить, пусть отдыхает…
Спустя полчаса они втроем закрылись на кухне, и, пока гости расправлялись с разогретыми бифштексами, Скворцов рассказал им о своей беседе с Лебедевым.
Открыли водку, выпили, и Смоленская, превозмогая усталость и одолевавший ее сон, спросила:
– А вы можете себе представить такой странный брак? Лебедев – двадцать лет тому назад ему было сорок, если не больше, – и Пунш, которой не было и двадцати? Он же сам говорил о слишком большой разнице в возрасте? И почему ты не расспросил его, где он ее подцепил, при каких обстоятельствах?
– Я подумал, что тебе самой будет интересно поговорить с ним на эту тему. И хотя он, повторяю, был предельно откровенен со мной и так расчувствовался, рассказывая о своих переживаниях, все равно мне кажется, что у него рыльце в пуху.
– Я подумал, что тебе самой будет интересно поговорить с ним на эту тему. И хотя он, повторяю, был предельно откровенен со мной и так расчувствовался, рассказывая о своих переживаниях, все равно мне кажется, что у него рыльце в пуху.
– Ладно! Все это лирика. Поговори с ним еще раз и постарайся выжать из него побольше. А мне надо будет позвонить Левину и подсказать ему, что следы Пунш нужно искать в цирке! И срочно лететь в С., вызволять Изольду… А до этого – в Сочи, меня же там ждут, я предупредила Георгия Георгиевича! Он отлично понимает, что я не верю в причастность Изольды к здешним делам. И кто же ее так подставил? Это будет счастье, если Валентина успеет предупредить ее каким-нибудь образом, а если нет, то ей сейчас ох как худо… Надо бы позвонить Чашину, ведь если ее задержали и посадили… нет, я даже боюсь себе это представить… Виталий, мне можно позвонить в С. по этому телефону?
Екатерина Ивановна нервничала, набирая домашний телефон Чашина – доверенного человека Изольды. А что, если подруга заблуждалась в отношении его, и он такой же, как все, и готов в любую минуту потопить ее?.. Смоленская знала, какие метаморфозы происходят в сознании людей, долгое время проработавших в органах, – они порой становятся настоящими оборотнями, способными в любую минуту предать тебя, подставить, лишь бы выслужиться перед начальством или обелить себя, оправдать свое бездействие или нежелание рисковать в ответственный момент собственной шкурой.
– Вадим?
– Да… – ответили откуда-то издалека. – Кто это?
– Смоленская из Москвы, помнишь?
– Екатерина Ивановна?
– Да, это я. Где Изольда Павловна? Ты меня слышишь?
– Не имею представления, где она. Ее все ищут, я уже и сам не знаю, что думать… А что случилось?
– Я скоро приеду. Как только определюсь, сразу же позвоню и предупрежу, чтобы меня встретили. Позаботься о ней… – И Смоленская положила трубку.
Правильно ли она сделала, позвонив ему? А что, если его слова – ложь и Изольда уже в общей камере, где над ней измываются…
– Эдик, сделаем так. Сейчас я сплю, утром ты отвезешь меня в Сочи, и я сама попробую поговорить с судмедэкспертом, узнать поточнее, каким образом были убиты Мисропян и другие… А уже оттуда снова в Адлер и самолетом в С. А ты, Виталий, время от времени звони в отделение, я через рацию Эдика буду передавать тебе сообщения… Так… А что там у Паши Баженова?
– Он проводил экспертов, которые работали сегодня в подвале, будет ждать результатов экспертизы, но по предварительным данным подвал библиотеки действительно использовался в качестве склада наркотиков, это можно было определить прямо на месте.
– Карина сказала, что ограбление ювелирного магазина – инсценировка… – негромко произнесла Смоленская, когда Эдик вышел из кухни и они услышали, как он заперся в ванной. – Эдик – отличный парень, но я едва знакома с ним, а поскольку информация серьезная, решила не рисковать…
Она перешла на шепот и рассказала Скворцову о своих подозрениях относительно Назаряна – обноновца, человека, который имел доступ к большой партии героина, обнаруженного в самолете. Он или его люди подменили смертоносный порошок сахарной пудрой, после чего и провели акт официального уничтожения.
– Ты шутишь! Подобная афера тянет на баснословную сумму… Уничтожение всегда производится с понятыми. В такую подмену невозможно поверить, тем более что об этой операции трубили газеты… Разве это реально, ты сама подумай?
– Я только об этом и думаю. Но посуди сам: не будь такой партии, такого соблазна, не было бы, возможно, и всех этих убийств! А я чую, что за гибелью Мисропяна, Мухамедьярова, Аскерова и даже Шахназарова, хотя он и не был удушен, стоят именно наркотики. Понимаешь, деньги у них были и месяц назад, и в прошлом году, но их что-то никто не убивал и не грабил, а именно в то самое время, когда обнаружилась эта партия героина, все и произошло… И еще – покупатель. Крупный покупатель, который приехал издалека, чтобы по высокой цене скупить весь героин. Где здесь логика?
– А кто сказал, что он собирался скупить героин по высокой цене?
– Мне сказала об этом Карина, а она, вероятно, услышала это от своего мужа. А иначе как объяснить его желание продать весь товар, да еще и привлечь к этой сделке своих доверенных лиц, тоже мечтающих сбыть свой товар оптом? Если верить Карине, то получается, что покупатель собирался приобрести здесь, на побережье, товар приблизительно за ту же цену, что и в розницу, но тогда какой смысл в этой сделке самому покупателю? Думаю, что ответ очень простой.
– Ты хочешь сказать, что покупатель назначил обычную, низкую, то есть оптовую цену, но Пунш, которая явилась инициатором сделки и в качестве посредника свела покупателя с Мисропяном и его друзьями, назвала цену другую?..
– Да, она назвала высокую цену и сделала все возможное, чтобы до последнего момента Мисропян с покупателем не встретились… Постой, но ведь покупатель приезжал к Мисропяну, Карина еще говорила, что они уединились в беседке, но она не подавала им ни еды, ни выпивки…
– Остается одно: покупатель был сообщником Пунш, и они соблазнили Мисропяна, назвав высокую цену. А сделали это для того, чтобы, заинтересовав всех здешних наркоторговцев, собрать их в одном месте и в одно время, а затем просто-напросто ограбить и убить.
– Сделка должна была состояться утром пятого мая во дворе библиотеки. Но, судя по всему, не состоялась. Скорее всего на место прибыли лишь Мисропян со своим охранником, а остальных кто-то предупредил, чтобы они не выезжали…
– …или же встреча с покупателем была назначена им отдельно…
– Вот это уже больше похоже на правду. Хотя тогда непонятна связь гибели наркоторговцев с убийством Ларисы Васильевой.
– Обычное ограбление, но тщательно спланированное и каким-то образом связанное с именем ее брата, Князева, насколько я понимаю…
– Ладно, Виталий, давай спать… Я слышу, Эдик возвращается. Утром, на свежую голову, еще раз все хорошенько обмозгуем, и я поеду в Сочи. Пора закрывать эти дела.
– Закрывать? – удивился Скворцов.
– Ну да! А чего тянуть-то, найдем Пунш – и дело в шляпе.
Смоленская устало улыбнулась:
– Пойдем, покажешь, где моя постель.
* * *Наутро Екатерина Ивановна приняла решение добиться встречи с руководителем Сочинского ОБНОНа, чтобы поговорить о Назаряне, тем более что Карина теперь была далеко и в безопасности. Но прежде предполагала заехать в морг и встретиться с судмедэкспертом, чтобы при личной беседе попытаться с его помощью понять, каким же способом были убиты Мисропян и другие.
В Сочи они с Эдиком приехали лишь в десять.
Проезжая в машине по чистеньким зеленым улицам утреннего города, любуясь блестящими на солнце гигантскими веерами пальм и ухоженными цветниками, Смоленская страдала при мысли, что вся эта красота так и останется для нее лишь видом из окна, не больше. Вместо того чтобы, остановив машину, выйти из нее и окунуться с головой в чудесные райские сады и аллеи прекрасного города, ей придется променять все это на холодные комнаты морга с его специфическими запахами и судмедэкспертом в забрызганном кровью клеенчатом фартуке…
Судмедэксперта звали Гамлет. Это был высокий, худой и очень смуглый парень с огромными черно-синими блестящими глазами и полоской красных губ, обрамленных голубой, тщательно выбритой кожей. Из-под белой медицинской шапочки выглядывали влажные колечки волос. Катя подумала, что юноша с такой красивой внешностью не должен столько часов находиться в одном помещении с трупами, что это несправедливо, неэстетично, кощунственно… Но она приехала в морг, а парня звали Гамлет, и он был судмедэксперт, и ей не оставалось ничего другого, как сразу же приступить к работе. Кого здесь могло интересовать ее мнение?
– Мы ждали вас до поздней ночи, что-нибудь случилось?
– Случилось. – Смоленская внимательно посмотрела ему в глаза, словно хотела прочесть в них ответ на все свои вопросы, связанные с тем обстоятельством, что прошло уже столько дней, а результаты экспертизы ей так и не прислали. – Машина сломалась.
– А… Понимаю вас. – Он принялся меланхолично потирать пальцами правой руки свои щеки, из чего Екатерина сделала вывод, что и он немного нервничает. – Обстоятельства сложились таким образом, что я не мог вовремя представить результаты экспертизы. Мой коллега уехал в отпуск за границу, еще один специалист-патологоанатом командирован в Москву за новым оборудованием, а я… сначала работал с трупами, это может подтвердить ваш коллега Левин, которому я задолго до официального заключения сообщил предварительные результаты, а потом у меня в семье произошли большие неприятности, и я вообще не ходил на работу… Меня уже вызывали, внушали, предупреждали, уведомили о том, что дело находится в производстве Генпрокуратуры, что сюда к нам приехала целая группа, но я в тот момент просто не хотел жить… Я рассказал вам все, как было, и вы ничего такого не подумайте. И еще, не забывайте, пожалуйста, что у нас плоховато с оборудованием, не то что у вас, в московских лабораториях, поэтому результаты некоторых анализов нам пришлось ждать довольно долго… Но теперь уже все готово, я все отпечатал, так что можете расположиться в моем кабинете, там есть кондиционер, и все изучить или взять с собой, как вам будет угодно… Если хотите взглянуть на тела, я провожу вас… Родственники торопят, все-таки жара… Хорошо еще, что у нас такие большие холодильные камеры.