Не услышав голоса Варнавы, которого она наверняка позвала, прежде чем приняться за поиски денег, Пунш, вероятно, бегло осмотрела квартиру, а потом решила зайти в спальню и поискать кейс там, под кроватью… Я вообще не уверена, что ей был нужен в ту минуту Варнава. Деньги! Она пришла сюда только за деньгами!
В чем она была? Она была в черном бархатном платье, сливавшемся цветом с ее темными мыслями.
Мое сознание вновь и вновь прокручивало черно-белое кино – хронику получасовой давности, и изображение дрожало, как если бы пленке было лет пятьдесят… И я ВИДЕЛА, пусть и в таком ирреальном варианте, все, что происходило в тот момент в спальне моей матери.
Вот она открывает дверь, заходит, цокая своими острыми каблучками, в темноту комнаты и еще не видит, что тот, с помощью которого она собиралась убить и меня, и Варнаву, и всех, кто мешал ей в осуществлении собственных планов, уже лежит на полу… Он тяжелый, толстый и длинный. Свет, падающий на поверхность его кожи, раскрашенной самой природой в черно-желтые с зеленоватым отливом тигровые узоры, заставляет мерцать чешую… Под кожей затаились могучие мышцы, уставшие от ожидания… Он голоден, он очень голоден, это непременное условие. И не зрение, а именно обоняние срабатывает первым: крепкий и родной, древний, как мир, запах крови возбуждает его и заставляет вскинуться вверх почти во весь трехметровый рост и броситься на неосторожную, так легкомысленно позволившую себе споткнуться о него жертву…
Гигантский тигровый питон, привлеченный запахом кроличьего пуха и крови, вскинувшись и вцепившись острыми зубами в шею жертвы, мгновенно закручивается вокруг ее тела смертельной спиралью, сдавливает ее и держит, пока не перестанет биться сердце… Кролик ли это, курица ли – срабатывает инстинкт… И задержись я немного возле сумки, таким же страшным мог быть и мой крик…
* * *Мы вернулись с Мишей в лес, где, войдя в дом Ивана и увидев измученное лицо Смоленской, я отвернулась и спрятала лицо. Мне не хотелось, чтобы она, эта чистая женщина, увидела и поняла по моему удовлетворенному взгляду всю грязь и низменность моих мыслей и чувств: мести, презрения, сладости отмщения и еще целого сонма дьявольских искушений… Равно как раскаяния – этого запоздалого и светлого чувства.
Екатерина Ивановна повела меня на кухню и заставила съесть тарелку горячего супа.
Иван, сидевший на кухне и не спускавший с меня настороженного взгляда, предложил мне выпить бокал вина. Я не отказалась.
– Она никого не убивала… – сказала я, имея в виду Изольду. – А где она? Как себя чувствует?
– Спит, – ответил Иван и тяжело вздохнул. – А где была ты? Где ты сегодня провела весь день?
– Если бы у меня были силы, я бы обязательно все рассказала… Главное, чтобы Изольда не пошла в прокуратуру.
Екатерина Ивановна подогрела мясо, поставила тарелку передо мной и села, подперев ладонями лицо.
– Валентина, мы сегодня были на кладбище… Вырыли гроб Пунш… Извини, что говорю это за столом…
– Да ничего… И что же вы там нашли? Рыбьи кости?
– Нет. Это не рыбьи кости…
– Я знаю. Она убивала с помощью питона.
– И ты знала об этом?
– Откуда? Я поняла это только в тот момент, когда оказалась возле цирка и увидела афишу… Картинка – огромный питон, обвивающий голый торс дрессировщика, – сказала мне о многом…
– Чудовищно! – передернула плечами Смоленская. – Питон! Какая ужасная смерть! Значит, серная кислота – это не средство пытки, а способ маскировки укуса питона?
– Я читала, что его зубы прокалывают кожу на полтора сантиметра. Пунш пришлось вылить немало кислоты, чтобы прожечь кожу убитых на достаточную глубину… А те, кто умер от разрыва сердца, погибли от страха…
– Изольда хочет взять всю вину на себя, она ведет себя неадекватно, я боюсь за нее… Она постоянно твердит о том, что у нее нет алиби, повторяет, что золотую зажигалку она по рассеянности оставила на месте преступления, не знаю, что и думать… Как бы она, бедняжка, не повредилась рассудком.
– Екатерина Ивановна, она вам так и не рассказала, о чем они беседовали с Пунш?
– Нет, а что?
Я посмотрела на Ивана, не зная, можно ли говорить при нем, но поняла, что хуже уже просто быть не может и выбирать союзников не приходится, глубоко вздохнула и рассказала о том, кем для Елены Пунш является Изольда.
Услышав имя мамы Нади, Иван медленно повернул голову и с ужасом взглянул на меня.
– Вам знаком этот человек? – спросила я его, протягивая ему паспорт, тот самый, на имя Полетаева Виктора Николаевича, которым размахивала перед моим носом Пунш и который я забрала незаметно для нее. – Быть может, вы слышали о нем? Он мог бы многое рассказать об Изольде и маме Наде…
– Н-нет… Я не знаю этого человека…
– Конечно, – вздохнула Смоленская, – сколько времени-то прошло! Но если Изольда – мать Пунш, то теперь я могу понять ее чувства и желание выгородить дочь… И в то же время, если честно, не могу… Слишком уж все нереально, странно, невероятно… Ну не может быть, чтобы у такой женщины, как Изольда, родилась такая змея… Боже, до меня только сейчас дошло – какой же это удар для нее! Но для чего было этой самой маме Наде обманывать ее, говорить, что ребенок умер, что она его похоронила? Какой в этом смысл, если Изольда сама бы смогла вырастить дочку?..
Иван встал и отошел к окну. Мы видели лишь его спину и поднимающийся над его головой дым от сигареты. И вдруг он заговорил:
– Мама Надя. Она же Лебедева Надежда Петровна, она же Петрунина Елена Николаевна, она же – Кравцова Татьяна Ивановна… Этот список можно продолжать бесконечно. Вы спрашивали меня, не знаю ли я Полетаева Виктора Николаевича? Так вот, его я не знаю, но о Лебедевой могу рассказать очень многое. Да и вы, Екатерина Ивановна, если сделаете запрос в Москву, получите оттуда досье на эту женщину. Она всегда старалась держаться тихо и незаметно, работала нянечкой в детских садах, уборщицей, посудомойщицей в дешевых столовых…
Приближался новый день, шел третий час ночи, а кошмары еще не закончились. Я машинально придвинула к себе банку с кофе и взглядом попросила Смоленскую плеснуть мне кипятку.
– Так кто же она, эта Полетаева, и откуда вы ее знаете?.. – спросила Смоленская.
– Знаю, что ваша мама Надя в пятнадцать лет убила сожителя и до совершеннолетия находилась в колонии для малолетних преступников. Когда вышла, ее родной брат Юра Лебедев, который работал в цирке, взял ее в труппу, чтобы она там готовила, стирала и убирала. Думаю, что она была знакома с настоящей Пунш, той самой, сценический псевдоним которой присвоила себе НАША Пунш. Видимо, настоящая Елена Пунш была действительно неординарной женщиной и произвела неизгладимое впечатление на Надю, а потом уже и на маленькую девочку, которая тоже успела пообщаться с ней. Вполне вероятно, что, занимаясь мошенничеством, а то и разбоем, мама Надя неожиданно для себя влюбляется в некоего Полетаева Виктора Николаевича. Если судить по фотографии, мужчина он был видный и на него могли положить глаз сразу обе сестры – Изольда и Нелли… Но женился он почему-то на маме Наде…
– А действительно, почему? – спросила я, поражаясь тому, как легко и стройно выводит Иван формулу отношений между моей матерью, теткой, а теперь еще и няней. – Она шантажировала вас?
– Кто? Кого?
– Чем вас шантажировала мама Надя, что вы женились именно на ней, а не на моей тетке Изольде?
– Я не понимаю, о чем ты говоришь…
– Да все вы понимаете… Чем она запугала вас до такой степени, что вынудила отказаться от Изольды? Ведь это вы – Полетаев? Потому что я хорошо знаю свою тетушку и ее отношение к мужчинам… Она никому не верит, кроме вас. И ведь это она вас воскресила и вылечила, когда вы были уже одной ногой в могиле. Быть может, я и глупая, но ведь это мне она поручала покупать для вас литрами облепиховое масло, килограммами – вату и бинты! Вы и Полетаев и… Лопатин. Да, тот самый Лопатин, который якобы сгорел в собственной машине. Об этом еще писали все газеты!.. И я знала это с самого начала, как только увидела вас. Дело в том, что Изольда, при всей ее внешней суровости, человек эмоциональный. Она любила вас, а потому не смогла скрыть свои чувства и целый месяц рыдала, обливаясь слезами в своей спальне, когда вашей жизни угрожала опасность. А потом, рискуя карьерой, да и жизнью, выходила вас, вылечила. Спрашивается, для кого она могла так стараться, как не для любимого человека, мужчины, который перевернул всю ее жизнь…
– Я тоже знала об этом, – тихо проговорила Смоленская. – Уж слишком много было совпадений по срокам, датам… Я подозревала, что вы живы и что Изольда знала вас раньше, до того, как с вами случилось это несчастье и вы обгорели. Но вы не должны опасаться нас с Валентиной, это было бы глупо…
Лопатин повернулся к нам и внимательно посмотрел сначала на меня, а потом на Смоленскую:
– Выходит, что Пунш – и моя дочь?
Лопатин повернулся к нам и внимательно посмотрел сначала на меня, а потом на Смоленскую:
– Выходит, что Пунш – и моя дочь?
– Этого я утверждать не могу, хотя и не исключаю. Но меня интересует, зачем Лебедева забрала девочку себе? – спросила Смоленская и закурила. – Что между вами произошло? Она хотела ей отомстить? Но за что?
– Так я же ушел от нее к Изольде. Она ревновала, знала за мной кое-какие дела и готова была на все, чтобы вернуть меня. Но если бы у меня была только Изольда! Я крутил и с Нелли, твоей матерью, Валентина, потому что мимо такой женщины пройти было невозможно… Я даже не удивлюсь, если и ты тоже моя дочь… Но Нелли – непростая женщина, она и сама никогда не знала, чего хочет от мужчины, и она не любила меня, в отличие от Нади и Изольды. – Он покачал головой: – Вот не знал, что буду рассказывать о своих женщинах в такой компании, в обществе самой Смоленской… Так что причина того, что Надя украла девочку у Изольды, заключается, как я понимаю, в ревности, в той боли, которую ей пришлось испытать, когда она узнала, что у меня с Изольдой роман…
– А почему тетя говорит, что у нее нет алиби? – Мне хотелось узнать все до конца.
– Да потому, что ее алиби – это и мое алиби, а весь май она провела со мной… Так-то вот. Только рассказать она об этом никому не посмела бы. Вот и решила сдаться, глупая…
* * *Мама приехала лишь спустя полмесяца после описываемых событий.
Мы собрались у нее в квартире за ужином, устроенном ею в честь собственного приезда, втроем, как в старые добрые времена: мама, Изольда и я. Иванов, мой отчим, оставался еще в экспедиции, в Африке, где ждал нас с мамой к концу сентября.
Мама загорела, похудела и выглядела прекрасно. Волосы, рассыпанные блестящими кольцами по смуглым открытым плечам, делали ее моложе. У нее был вид всем довольной, умиротворенной женщины, жизнь которой протекает в полном согласии с ее представлениями о счастье и покое.
Ужин, состоящий из легких холодных закусок и фруктов, без которых в нашем доме не обходилось ни одно застолье, растянулся почти до утра: мы с Изольдой взахлеб рассказывали маме о событиях последних двух месяцев, перебивая друг друга, чтобы не упустить какой – нибудь важной детали.
В рассказе Изольды главную роль почему-то играла Смоленская, расследовавшая со своей группой серию убийств на Черноморском побережье Кавказа, следы которых привели в конечном счете сюда, к нам в С.
Трагические события, происшедшие в Туапсе, Мамедовой Щели, Голубой Даче и Лазаревском, в свете необычности убийств вызвали у мамы лишь ироническую улыбку: казалось, что она не верит нам. Когда же Изольда начала рассказывать ей о питоне или питонах, душивших жертвы преступницы, моя мать вообще расхохоталась. И только после этого Изольда решилась рассказать ей о Полетаеве, напомнить непутевой сестре о Викторе, который в свое время являлся и ее любовником. Но и здесь тетку ждало разочарование – мама не вспомнила никакого Полетаева.
– Кто такой? Почему я его не знаю? – Мама вела себя крайне легкомысленно.
– А маму Надю ты что, тоже не помнишь? Нашу няню, которая однажды взяла и исчезла? Неля, у тебя что, склероз?
– Няня? Да, ее я помню, она помогала мне по хозяйству и присматривала за Валечкой… Ну и что там с вашей няней?
– Она была организатором всех этих убийств, а Елена Пунш – исполнительницей.
– Ничего себе, вот это няню я себе нашла! Да вы все с ума посходили! И чем же закончились ваши расследования? Надеюсь, преступниц схватили и бросили в тюрьму?
Я видела, что легкомыслие моей матери, ее смутная и какая-то блаженная улыбка, отсутствующий взгляд сильно раздражают Изольду. Конечно, только я понимала, насколько серьезная работа была проведена и самой Изольдой, и, конечно, Смоленской, чтобы оправдать тетю, чтобы доказать ее непричастность к этим убийствам. Но мама не должна была вот так, со смехом, выслушивать наши рассказы о том, с какими трудностями нам пришлось столкнуться за все это время, пока ее не было. К тому же нам предстояло рассказать ей о самом главном – о том, как золотая зажигалка Изольды, которую Пунш подкинула на место гибели Ларисы Васильевой, чуть не погубила тетку, и что если бы не приезд в С. следователя Генпрокуратуры, то неизвестно, где бы сейчас ужинала Изольда – дома или в холодной и сырой камере…
Видя, что сестру не пронять разговорами об убийствах, Изольда рассказала о Варнаве, о том, как можно при помощи доверенности обобрать человека до нитки, на что моя мать ответила, что это вполне заурядный случай.
Словом, вела она себя ужасно, и ее вызывающее безразличие в конечном счете вызвало взрыв негодования у Изольды.
– Послушай, что с тобой? Ты стала совершенно равнодушной и смеешься по любому поводу! Мы с твоей дочерью, рискуя жизнью, нашли убийцу, а ты словно не веришь нам!
– Ну и где же эта ваша преступница?
И тут мы замолчали, хотя тщательно готовились к этому вопросу, придумывая разные версии случившегося. Ну не могли же мы, в самом деле, признаться в том, что превратили эту самую квартиру, где мы сейчас так мирно ужинаем, в смертельную ловушку для Пунш, что именно здесь, вон в той спальне, поджидал свою жертву огромный трехметровый питон, принесенный мною из цирка и удавивший Елену Пунш – насмерть… На следующее утро, когда я все рассказала Смоленской и мы с ней приехали сюда, чтобы взглянуть, что стало с Пунш, Екатерина Ивановна, достав пистолет с глушителем, дважды выстрелила в голову питона, неподвижно лежащего уже на полу в гостиной. А бездыханное тело Пунш – синее, обезображенное смертью и помеченное в области шеи чуть заметным овальным укусом страшного пресмыкающегося, привлеченного запахом кролика (шерстью которого было нафаршировано ее черное бархатное платье) и набросившегося на нее, в точности повторившую смертельный маршрут своих жертв, – мы перенесли из спальни в машину и привезли в прокуратуру. Несчастный случай.
Пора было расставлять все точки над «i» и доказывать невиновность Изольды. На это ушла неделя, в течение которой на допрос к следователю вызывались и Варнава, и я, и Юрий Лебедев, подтвердивший, что Лебедева, или Полетаева, действительно была его сестрой и что он похоронил ее, умершую в страшных муках от рака, недавно в Сочи, и приехавшие по просьбе Смоленской Паша Баженов, Виталий Скворцов и Миша Левин.
Кроме того, были вызваны в качестве свидетелей артистки цирка лилипутов Роза и Катя со своим руководителем Максимовым, но беседа с ними ничего не дала: они начисто отрицали преступную связь с Мухиной и Германовой и объясняли свое присутствие на их похоронах исключительно искренним желанием попрощаться с ними как с бывшими артистками цирка, в свое время передавшими им сценические псевдонимы вместе с номерами.
Поскольку Иван Лопатин (он же Полетаев) после всех событий, связанных с присутствием в его доме Смоленской, да и нас с Изольдой, исчез, ударился в бега, алиби моей тете пришлось стряпать с помощью Варнавы. И разве пришла бы нам с Изольдой в голову эта безумная мысль, если бы не одно обстоятельство, перевернувшее все с ног на голову и заставшее нас всех врасплох… Дело в том, что Изольда оказалась беременна от Варнавы и намеревалась рожать.
Смерть своей дочери Елены Пунш (а по документам, которые мы нашли в ее чемодане в цирке, Елены Лебедевой) Изольда пережила довольно спокойно: слишком многое навалилось на ее бедную голову, чтобы так же бурно, как на сам факт того, что у нее есть дочь, отреагировать и на гибель несчастной. Беременность Изольды, видимо, сыграла свою сглаживающую роль в этой трагедии: следовало позаботиться о своем будущем ребенке, а значит, и о себе. Кроме того, довольно ярко проявил чувства и сам виновник этой беременности – Варнава. Он предложил Изольде оформить брак, чем вызвал у всех нас приятное удивление. Хотя лично я такой странный союз объяснила бы исключительно желанием Варнавы соединить свою жизнь с женщиной, явившейся для него полной противоположностью его прежней возлюбленной – Пунш.
…Изольда посмотрела на мою мать и усмехнулась. Конечно, разве интересно этой холеной и цветущей женщине, живущей по своим, только ей известным законам, слушать о каких-то там убийствах. Какое ей дело до директора ювелирного магазина Мисропяна с его охранником, погибших в подвале заброшенной библиотеки, до бизнесмена Шахназарова, зарезанного кухонным ножом, который впоследствии был обнаружен среди вещей Пунш, до Мухамедьярова и Аскерова, погибших на чайной плантации в объятиях двух питонов, которых в двух сумках привезла на своей машине Пунш. Эти сумки были найдены в особняке Надежды Лебедевой в Сочи, куда опергруппа выехала незамедлительно, как только Изольда появилась в прокуратуре и начала давать показания… Помимо сумок, в доме нашлось много чего интересного, в частности, большие толстостенные аквариумы со спящими в них четырьмя тигровыми питонами и их детенышами, маленькими питончиками, лишь недавно вылупившимися из яиц. Нашлось еще несколько платьев Пунш, сшитых уже в Сочи из современного материала твила, телефонные счета, с помощью которых удалось установить, когда отсюда звонили в Москву, в квартиру Князева и Васильевой, и в С. – в квартиру мамы Нади, где время от времени жили и Елена Пунш, и Катя с Розой, не говоря уже о междугородных разговорах с Блюмером и даже цыганом. В Сочи находился своеобразный штаб, мозговым центром которого была мама Надя. Жаль, что их, самых главных преступниц, уже не было в живых, а потому никто не мог нам ответить, какую роль в сделке с Пунш играл Сос и кому он отдал на реализацию свой товар. И только на третий день работы в доме Лебедевой оперативникам повезло: сняв с большого деревянного сундука один из аквариумов, они обнаружили под ним несколько килограммов героина, пятьсот тысяч долларов и драгоценности, часть которых принадлежала Мисропяну, Князеву и Васильевой.