Сжимая в руках золотого Пегаса, снова разглядываю убегающую поверхность планеты сквозь прозрачный пол челнока. Где-то там, глубоко под красными песками и зеленым редколесьем, протянулись лабиринты шахт, где я вырос. Интересно, кто теперь в Лямбде проходчик? Лоран не дорос еще, а Барлоу, наоборот, старый. Киран? Нет, он слишком ответственный. У него дети. А в нашей семье и так было слишком много смертей. Выгорел Киран, не пойдет он на риск. Лианна и то горячее его, но женщину никто не возьмет. Скорее всего, Даин, брат Эо. Отвага бьет через край, жаль только, мозгов маловато. Типичный проходчик – проживет недолго. От этой мысли мне становится дурно.
Что-то слишком я нервничаю. Поднимаю голову, гляжу на попутчиков. Шестеро курсантов молчат, задумавшись каждый о своем. Худенький паренек с открытым лицом и какой-то совсем детской наивной улыбкой встречается со мной взглядом.
– Юлиан, – представляется он. Пересаживается поближе, пожимаем друг другу запястья по всем правилам. Обменяться данными мы не можем, планшеты у всех отобрали. – Интересное имя – Дэрроу.
– Ты бывал в Эгее? – спрашиваю.
– Еще бы! – улыбается он. Юлиан всегда улыбается. – А ты что, разве нет? Странно… Он оглядывается. – Тут одни новые лица, столько было знакомых, но почти никто не выдержал экзаменов. А вообще, я тебе даже завидую. В Эгее как-то неуютно – красиво, конечно, но столичная жизнь совсем другая – суетливая… и дешево стоит, как говорится.
– Только не для нас.
– Наверное, – смеется он, – если в политические игры не соваться.
– Я вообще играми не интересуюсь… – хмыкаю я, но, заметив его удивление, подмигиваю, – разве что на деньги. Ну, ты понял.
– Понял, понял. Предпочитаешь, шахбокс или, может, гравикросс?
– Шахбокс одобряю, но спортбой кладет его на обе лопатки, – сверкаю я улыбкой аурея.
– Особенно если болеешь за Нортаун! – радостно подхватывает Юлиан.
Я разочарованно морщусь:
– Нортаун? Ну, тут мы едва ли сойдемся. – Тыкаю себе большим пальцем в грудь. – Йорктон – чемпион!
– Ха, Йорктон! – хохочет он. – Точно не сойдемся.
Знал бы он, какой ледяной холод кроется за моей улыбкой. Вся эта болтовня для меня – всего лишь заученные с Маттео модели общения. Тем не менее Юлиан не вызывает отвращения, на чудовище не похож…
А должен быть чудовищем.
– Мой брат уже, наверное, в училище, ему ближе добираться из нашего поместья в Эгее. Наверняка уже там всех всполошил! – Юлиан уважительно качает головой. – Вот кто настоящий аурей, быть ему примасом, к гадалке не ходи! Гордость отца, а у нас в семье есть из кого выбирать, уж ты мне поверь. – В голосе парнишки одна любовь, ни капли зависти.
– Примасом? – не понимаю я.
– Ну, так в училище называют лидера в своем братстве.
О братствах мне приходилось слышать немало. Их всего двенадцать, по числу богов древнеримского пантеона, и каждое отвечает своему набору личностных качеств. Братства объединяют золотых и после окончания училища, помогая достойным в поисках покровителя и дальнейшем продвижении по карьерной лестнице. Выбрать могущественную семью и служить ей – главная цель жизни аурея, и предан он своему патрону, а не народу планеты, который, скорее, презирает. Семьям принадлежит истинная власть в Сообществе, они располагают собственными армиями и флотами, которые входят в состав объединенных сил.
– Эй, голубки́, еще не наворковались? – раздается голос из дальнего угла.
На нас глядит, ухмыляясь, тощенький смуглый мальчуган с вихрами грязноватого оттенка. Тонкие губы, крючковатый нос. Типичная бронза.
– Мы тебе мешаем? – спрашиваю с вежливым сарказмом.
– Ваша собачья свадьба? Пожалуй, да. Слишком шумно.
Юлиан вскакивает с сиденья:
– Извинись, тварь!
– Отвали, щенок. – Тощий брезгливо отворачивается, потом снова ухмыляется, глядя на белую перчатку в руке Юлиана. – Решил подтереть мне задницу, педик?
– Что? Ах ты… мразь! – Юлиан задыхается от негодования. – Кто тебя воспитывал?
– Твоя мамаша, когда ходила в лес к волкам поразвлечься.
– Мразь! Гадина! – Юлиан швыряет перчатку в лицо обидчику.
Я посмеиваюсь про себя. Бронзовый малыш смахивает повадками на ребятишек из Ликоса, вылитый чертенок Лоран или его приятели из Беты. Юлиан не знает, как себя вести с такими.
– Я вызываю тебя, патриций! – выпаливает он ритуальную формулу.
– Поединок? – фыркает тощий. – Я тебя чем-то задел? Ладно, договорились. После перехода вытру ноги о твою фамильную гордость, педик. – Он громко сморкается в перчатку Юлиана.
– Почему не прямо сейчас, трус? – Юлиан надувается, старательно выпячивая грудь. Так, должно быть, учил его отец. Никто не смеет оскорблять его семью.
Обидчик хохочет:
– Ты совсем идиот? Откуда здесь оружие? Отвали, встретимся после Пробы.
– Какой еще Пробы? – Юлиан наконец задает вопрос, который волнует и меня.
Тощий скалится в самодовольной ухмылке. У него даже зубы какие-то грязные.
– Проба – последний экзамен, кретин! Секретный! Главный секрет по эту сторону юбки Октавии Луны. Щенкам о нем знать не положено.
– А ты-то сам откуда знаешь, бронза? – интересуюсь я.
– Шепнул кое-кто. Да не знаю я толком, громила. Так, слыхал краем уха.
Зовут смуглого охальника Севро, и мне он начинает нравиться.
И все-таки что за таинственная Проба? Вздыхаю, думая о том, как мало, по существу, мне известно. Юлиан, немного успокоившись, заводит разговор с другим пассажиром челнока. Обсуждают результаты экзаменов. Снова поражаюсь, насколько они низкие у большинства. Зачем таких вообще принимают? Даже Севро презрительно фыркает, прислушиваясь к беседе. Сам-то он как сдал?
В долину Маринер мы прибываем ближе к ночи. Кажется, что гигантский светящийся шрам на темной поверхности Марса не имеет границ. В самом центре его вздымается целый лес огненных мечей столичного мегаполиса. На крышах небоскребов ритмично вспыхивает многоцветная реклама ночных клубов. На танцевальных площадках кувыркается в воздухе золотая молодежь, поднимаясь и падая в такт прихоти музыкального гравимикса. Над городскими кварталами блестят прозрачные шумозащитные пузыри. Челнок пронизывает их один за другим, окунаясь по очереди в пестрые миры причудливых звуков.
Училище примостилось в стороне от ночных кварталов на высоких уступах восьмикилометровых стен каньона, похожих на застывшие в зеленоватом камне волны океанского прибоя. Сами здания возведены из белого камня и украшены колоннами и статуями в безупречном древнеримском стиле.
Я не был здесь прежде, но хорошо изучил место назначения и колонны эти разглядывал не раз, как и лицо того, кто нас встретит. Думаю о нем, и желчь подкатывает к горлу. Перед глазами – его равнодушный взгляд, в ушах звучат надменные слова. Не раз я просматривал записи прошлогодних обращений к курсантам и вот теперь должен буду слушать сам, сдерживая бешенство, кипящее в груди.
Челнок садится на площадку, и нас ведут на открытый форум, вымощенный мраморными плитами. За спиной – крутой обрыв, где в холодном ночном воздухе мерцает городскими огнями долина Эгеи, впереди возвышаются парадные ворота училища. Тысяча двести надутых от гордости золотых юнцов выстроились на площади в ожидании. Приятели стоят кучками, самоуверенно поглядывая на величественные белые стены. Не ожидал, что курсантов окажется так много.
Перед воротами над головами собравшихся воспаряет высокая статная фигура в окружении черных телохранителей и свиты. Каменное лицо, золотой блеск в глазах – у меня сжимается сердце. Передо мной лорд-губернатор Марса Нерон Августус. Над площадью звенит металлом знакомая гладкая речь:
– Привет вам, дети ауреев! Полагаю, все вы хорошо осознаете значение этого торжественного события. Из тысячи городов Марса, из сотен благородных семей избраны лучшие. Вы представляете самую вершину человеческой пирамиды, и сегодня начинается ваш путь в ряды самой высшей касты нашей расы. Так же как вы, стоят сейчас ваши ровесники в училищах Западного и Восточного полушарий Земли, Луны, Венеры и Меркурия, Европы и Каллисто, Энцелада и Цереры, на форпостах отважных пионеров в поясе Хильды, Греческом и Троянском скоплениях…
Буквально еще вчера я был пионером освоения Марса и приносил себя в жертву ради человечества, страдающего в тесноте умирающей Земли. Как же эти сволочи наловчились лгать!
Над головой Августуса сияют ночные звезды. Некоторые из них движутся – это не астероиды и не кометы, а корабли Пятого и Шестого марсианских флотов. Слежу за ними, задрав голову. Шестым командует отец Кассия, а Пятым, который поменьше, – лично лорд-губернатор, и бо́льшая часть кораблей принадлежит подопечным семей Августус и Беллона.
Губернатор объясняет, почему мы, то есть они, призваны править, указывая путь низшим цветам, а я гляжу вверх, затаив дыхание, и чувствую себя ничтожной пылинкой. Миллиарды тонн наностали скользят в небесах, словно серебристые искорки в чернильном океане. Такая сила способна уничтожить целую планету; что могу ей противопоставить я, ни разу даже не летавший в космос?
Губернатор объясняет, почему мы, то есть они, призваны править, указывая путь низшим цветам, а я гляжу вверх, затаив дыхание, и чувствую себя ничтожной пылинкой. Миллиарды тонн наностали скользят в небесах, словно серебристые искорки в чернильном океане. Такая сила способна уничтожить целую планету; что могу ей противопоставить я, ни разу даже не летавший в космос?
Слушаю высокопарные слова и сглатываю горечь. Когда-то моя ненависть была холодной и отстраненной, но теперь, когда враги здесь, вокруг, она бьет ключом.
– Любая цивилизация проходит стадии варварства, расцвета и упадка. Аристократия возникает на первой, правит во времена расцвета, а потом угасает вместе с цивилизацией.
Августус рассказывает, как сгинула Персия и пал великий Рим, когда их правители забыли о достоинствах своих предков, построивших государство. Долго говорит о мусульманских династиях, европейской изнеженности, китайской замкнутости и о том, как Америка, одержимая чувством вины, кастрировала сама себя. Древние имена сыплются градом.
– Эпоха варварства нашей цивилизации началась в те далекие годы, когда Луна восстала против тирании Земли и сбросила оковы так называемой демократии с ее сладкой ложью о том, что все люди созданы равными.
С убедительным красноречием он распространяется о горькой доле лучших, тащивших не себе весь груз, в то время как слабое и ленивое большинство лишь размахивало плетью, сидя в повозке. В конце концов золотые не выдержали и расставили всех по местам. Я слушаю и вспоминаю другие плети.
– Люди не сотворены равными – мы все это знаем! Есть лучшие и худшие, умные и глупые, красивые и уроды. Алый так же способен командовать звездным кораблем, как зеленый – лечить людей.
Оглядев смеющиеся лица курсантов, лорд-губернатор рассказывает о жалкой участи Афин, где зародилась злокачественная опухоль демократии. Сладкая ложь обессилила нацию и поставила ее на колени перед Спартой, возбудив зависть граждан и заставив изгнать своего лучшего полководца Алкивиада.
– Зависть и соперничество натравливали друг на друга даже земные нации. Североамериканские штаты силой навязали другим идею равенства, однако, к их удивлению, объединившиеся нации тут же выступили против самих американцев. Усредненное, уравненное в правах большинство всегда завистливо! Всеобщее равенство – извечная мечта человечества, но мечта несбыточная и фальшивая… Мы сражаемся против этой сладкой лжи, но есть и другая опасность, другой наш враг, действующий медленно и коварно. Он пожирает нас изнутри, но не как лесной пожар, а как болезнь, разлагающая тело, – болезнь роскоши, изнеженности и упадка. Наше Сообщество прошло долгий путь от эпохи варварства к процветанию, но так же, как в свое время Рим, находится под угрозой упадка и разложения. Вы – лучшая часть человечества, но и самая изнеженная его часть, избалованные дети. Родись вы под другим цветом, у вас уже были бы мозоли и шрамы, вы знали бы, что такое боль.
На лице его мудрая улыбка – будто сам он знает, что это такое. Я его ненавижу.
– Вы уверены, что знаете боль, и думаете, что Сообщество – это неотвратимая сила истории, ее конец, но слишком многие думали так же в прежние времена. Правящие круги полагали себя венцом творения – а потому жирели и слабели. Забыв о тяготах сражений, мозолях и ранах, они проводили жизнь в роскошных клубах для избранных, подобных тем, которые вы, молодежь, так любите посещать. Всевозможные развлечения, шелка и бриллианты, живые единороги на день рождения – вот что занимает ваши незрелые умы… Слишком много золотых никогда не жертвовали собой и не заслужили права носить шрам нобиля.
Губернатор показывает на свое лицо. У Октавии Луны такой же шрам.
– Мы правим Солнечной системой не по праву одного лишь рождения, а потому что захотели и добились этого силой… Мы, а не вы!
Будь он поближе, я подарил бы ему еще один шрам, но ребятишки вокруг впитывают его слова как губка.
– Даже те, кто трудится в недрах планеты, крепче вас. Мозоли, шрамы и ненависть привычны для них с самого рождения, они тверды как сталь. К счастью, они не блещут умом. Та Персефона, о которой вы наверняка уже слышали, – всего лишь жалкая девчонка, которая была уверена, что виселица – достойная плата за то, чтобы спеть песню.
Я до крови прикусил щеку, чтобы не выдать себя словом или жестом. Ярость пышет внутри – как смеет этот ублюдок упоминать в своей речи мою жену?
– Девушка даже не знала, что видеозапись попадет в трансляцию, но готовность вытерпеть мучения придала ей силы. Мученики похожи на пчел, которые расплачиваются жизнью за возможность ужалить… Но скажите – кто из вас мог бы вот так отдать жизнь всего лишь за мелкий ущерб, нанесенный врагу? Я уверен, никто!
Глотаю кровь, поглаживая на пальце перстень Танцора, и гнев постепенно утихает. Я не мученик и не мститель, моя цель – исполнение мечты Эо. И все же спокойно выслушивать самодовольные разглагольствования убийцы в чем-то сродни предательству.
– Надеюсь, настанет день, когда вы получите свои шрамы от моего меча, – завершает свою речь Августус, – но сначала их придется заслужить!
17 Отбор
– Сын Лайнуса и Лексы Андромедус из братства Аполлона, – скучно бубнит золотой администратор. – Желаешь ли ты сделать особую отметку, что отдаешь предпочтение данному братству?
В первую очередь аурей хранит верность своему цвету, затем семье, планете и братству. В братствах, как и везде, делами заправляют представители нескольких влиятельных родов, на Марсе это семьи Августус и Беллона.
– Нет, – отвечаю я.
Он возится с планшетом, вводит данные.
– Так, хорошо… Как ты оцениваешь свои результаты по речевой идиоматике? Я имею в виду экстраполяционный тест.
– Думаю, мои оценки говорят сами за себя.
– Ты невнимателен, Дэрроу, ставлю тебе минус. Я спрашивал, как ты сам оцениваешь результаты?
– Думаю, я просто-напросто обосрался, сэр.
– Что ж, отлично, – улыбается он, – так и есть, так и есть. Братство Минервы вполне устроила бы твоя сообразительность, Плутона – изворотливость, Аполлона – гордость… Так, хм… Ну хорошо, тогда вот тебе задание, выполни его как можно лучше. Как только закончишь, с тобой побеседуют.
Он дает мне игру с погружением, в которой нужно добыть драгоценный кубок, спрятанный на вершине горы, преодолев множество препятствий. Само по себе это не слишком сложно, и я стараюсь выбрать оптимальный путь, но, когда проказливый гном крадет один из найденных ключей, едва сдерживаю гнев. И так на каждом шагу: то и дело происходят мелкие неприятные случайности, которые невозможно предвидеть, и никакая экстраполяция не помогает. В конце концов я забираю кубок, уничтожаю зловредного колдуна и жестоко порабощаю всю расу гномов с помощью его магического посоха. Гномов мог бы и пощадить, но слишком уж они меня взбесили.
Затем по очереди беседую с кураторами. Все они нобили со шрамами, надзирают за курсантами своих братств и отвечают за них перед лордом-губернатором. Внешность у кураторов приметная: великан с львиной гривой и молнией Юпитера на воротнике, статная женщина с ласковым сияющим взглядом, хитрый непоседа со знаком в виде крылатых сандалий и лицом младенца. Последнего особенно заинтересовали мои руки, и он затеял игру: подставлял ладони и, когда я клал сверху свои, пытался шлепнуть по ним – однако ни разу не успел, чему явно очень обрадовался.
Следом приходит надменный красавец Аполлон с завитыми локонами и знаком в виде лука со стрелами. Этот первым делом спрашивает, насколько привлекательным я себя считаю, и явно огорчен моим скромным ответом. Мне все же удается немного исправить впечатление о себе, когда он интересуется, кем я хочу стать.
– Императором флота, – отвечаю.
Аполлон вздыхает, а затем говорит, мягко растягивая слова:
– С флотом можно делать большие дела, это высокое призвание. Боюсь, слишком высокое для такой семьи, как у тебя. Если только ты не найдешь себе патрона более благородного происхождения – тогда да. Впрочем, это маловероятно. Что ж, удачи!
Битый час маюсь без дела, потом заходит мрачный длиннолицый тип с поджатыми губами, но шрам на щеке по всем правилам, а на боку висят ножны для боевого хлыста. Перекатывая во рту жевательную резинку, представляется Фичнером. Из-под черного с золотом мундира выпирает брюшко. Воротник украшает золотой двуглавый волк, на рукаве – странный знак в виде ладони.
– Оставляют для меня одних паршивых псов, – брюзжит мрачный тип, – дикарей и головорезов. – Морщась, принюхивается. – От тебя так и несет неприятностями, парень.
Я молчу. Привалившись к дверному косяку, он бросает неприязненный взгляд на дверь, словно и она в чем-то провинилась, потом снова, крутя носом, изучает мое лицо.
– С нашим братством Марса всегда одна и та же проблема: выгораем быстро. Сначала ребятишки рулят всем училищем, а потом порох кончается… – Фичнер щелкает пальцами, – и пшик! – Шумно вздохнув, он плюхается на стул. Долго смотрит на меня, потом лениво встает, приближается и неожиданно бьет в челюсть. – Попробуешь распустить руки, эльфик, мигом свалишь домой под мамочкину юбку.