– Домой никто не вернется, Юлиан. Живым выйдет только один из нас, ты же слышал.
– Нет! Они не могут… – начинает он.
– Ты уверен?
– Дэрроу, пожалуйста! Просто вернись домой. Тебе оно не так нужно, а я… Пойми меня, пожалуйста. Кассий… ему будет стыдно за меня. Как я посмотрю ему в глаза после такого? В нашей семье шрам есть у каждого, мой отец – император! Император, понимаешь? И вдруг его сын не смог даже пережить Пробу… какие разговоры пойдут во флоте?
– Отец никогда не перестанет любить тебя, Юлиан… Мой бы не перестал.
Он отчаянно трясет головой, потом выпрямляется, выпячивая грудь:
– Я Юлиан Беллона из дома Беллона, патриций!
Мне очень не хочется его убивать. Просто нет слов, как не хочется. Только когда и кого интересовало, чего я хочу? Это нужно моему народу. Если Эо смогла пожертвовать своим счастьем и самой жизнью, то уж я своими желаниями – и подавно. Если надо, принесу в жертву и свою душу, и этого маленького принца.
Я нападаю первым.
– Дэрроу… – бормочет он.
Дэрроу, который жил в Ликосе, был добрым.
Я – нет и ненавижу себя за это.
Манеры, правила поведения, мораль – их больше нет. Есть только четыре каменные стены и два человека, которые не могут поделить нужную им вещь. Однако сдвиг в сознании происходит не сразу. Даже когда кровь из разбитого лица Юлиана обагряет мой кулак, это еще не кажется смертельным боем. В комнате тишина, хриплое дыхание отдается эхом, каменный пол холодит босые ноги. Мои движения странно скованны, по спине бегут мурашки. Все как-то странно, такое впечатление, будто я играю роль на сцене.
Они хотят, чтобы я убил Юлиана, потому что он плохо сдал экзамены. Мы явно неравные противники, и я – серп дарвиновского отбора. Природа избавляется от мусора… Но я ни разу не убивал и не знаю, как убивать. У меня нет ни лучевика, ни хлыста, ни даже дубинки. Как это возможно – заставить человеческое тело из мяса и костей истечь кровью, имея в качестве оружия только свои кулаки? Голые юнцы лупят друг друга в запертой комнате. Юлиан топчется в нерешительности, словно пытаясь вспомнить движения танца. Потом вдруг странно изгибается, поднимая локти на уровень глаз. Я чувствую панику, такой вид боя мне незнаком. Качнувшись в сторону обманным движением, он делает выпад, какой-то вычурный, похожий на театральный жест, – видно, что пока неуверенно, вполсилы, – и тем не менее маленький кулачок врезается мне в лицо.
Меня охватывает ярость.
Лицо немеет, сердце грохочет в глотке, по жилам бежит огонь…
Ударом правой я ломаю ему нос. Боже, какие сильные у меня руки!
Тоненько взвыв, Юлиан делает нырок и как-то странно заламывает мне руку. Сухой щелчок, острая боль обжигает плечо. Отвожу голову назад и бью со всей силы лбом в лицо. Потом еще раз и еще, обхватив затылок противника и не давая отстраниться. Что-то трещит, с моих волос капает кровь и слюна, его сломанные зубы царапают лоб. Отскакиваю назад и, крутанувшись на левой ноге, как в танце, бью правой в грудь, вкладывая в удар весь свой вес.
Ребра Юлиана хрустят, будто пучок сломанных прутьев, изо рта с шипением хлещет кровавая пена.
Он опрокидывается на спину. От удара лбом голова идет кругом, в глазах двоится. Я наклоняюсь к лежащему телу. Слезы бегут по моим щекам. Его ноги еще подергиваются, но когда я трогаю его золотые волосы, то понимаю, что передо мной уже труп. Золотые волосы, набухшие кровью, торчат мокрыми перьями. Кровь толчками льется из носа, губы, что так наивно улыбались, теперь скорбно поджаты. Юлиан больше не шевелится.
Шепча имя погибшей жены, падаю на колени и обнимаю ладонями голову мертвого мальчика. Лицо его похоже на кровавый цветок.
Часть III Золотой
20 Братство Марса
Смотрю на окровавленное, изуродованное тело. Душа моя словно окоченела, сердце гложет пустота. Даже Кассий не смог бы сейчас узнать своего брата. Обтекая золотые знаки на моих трясущихся руках, на пол тихо струится кровавый ручеек. Я проходчик и успел многое повидать, но рыдания рвутся из груди, даже когда слез уже не осталось. Камень студит колени, кровь стекает по голым безволосым ногам – алая, не золотая. С трясущимися плечами я упираюсь, корчась, лбом в холодный пол и замираю в полном изнеможении.
Поднимаю голову, но на полу по-прежнему лежит мертвое тело.
Так нельзя, так неправильно.
Я думал, Сообщество врет только своим рабам. Юлиан всего лишь хуже меня решал задачи и был слабее телом – и вот стал жертвенным агнцем. Из ста курсантов каждого братства половину привезли сюда только затем, чтобы их прикончили пятьдесят лучших. Эта проклятая Проба не для них, а для нас. Даже семья Беллона со всем ее могуществом и влиянием не способна защитить своего отпрыска, если он слаб. В этом весь смысл испытания.
Ненавижу себя.
Конечно, меня заставили, но ощущение сделанного выбора все равно остается, точно так же, как с Эо, когда я потянул ее за ноги и услышал хруст сломанной шеи. Мой выбор, мое решение, хотя на самом деле выбора не было, как и сейчас. Так они взваливают на наши плечи тяжесть вины.
Кровь, везде кровь, и вытереть ее нечем. Голый камень, ни одежды, ничего. Разве таким хотел я стать? Я совсем не такой, я рожден быть мужем, отцом, танцором… Дайте мне рыть землю, петь песни моего народа, прыгать, делать пируэты, бегать по стенам! Я навсегда выброшу из головы запрещенную песню, буду работать и кланяться начальству. Хочу смывать с рук грязь, а не кровь. Мне хватает простого счастья жить со своей семьей.
Свобода обходится слишком дорого.
Эо бы не согласилась.
Ну и черт с ней!
Тянутся долгие минуты, но никто не идет смотреть, что я натворил. На двери нет замка. Не дождавшись, закрываю Юлиану глаза, надеваю золотое кольцо и выхожу, как есть, голый, в холодный пустой коридор. Бесконечные ступени ведут наверх, оттуда пробивается слабый свет. С сырого потолка подземного туннеля сочится вода. Пытаюсь собрать ее в пригоршню и вымыться, но только размазываю кровь по всему телу. От содеянного не уйти, сколько бы шагов ни осталось за спиной. Я наедине со своим грехом. Вот почему они правят нами. Нобили знают, что черные дела остаются на всю жизнь. Это первый урок… или первый урок о том, что слабый не имеет права жить?
Ненависть кипит внутри, но урок я усвоил.
Побеждай. Неси груз вины. Правь.
Они хотят сделать меня безжалостным, укоротить мою память.
С рождения в меня вкладывали совсем другое.
Песни моего народа – это его память. Я запомню то, что сделал, и не сброшу с плеч вину, как мои сокурсники. Только так и не иначе. Не хочу становиться, как они. Я буду помнить, что каждый совершенный грех, каждая смерть, каждая жертва – ради свободы.
И все-таки страшно.
Смогу ли я вынести следующий урок?
Смогу ли выглядеть таким же холодно-безразличным, как Августус? Его лицо даже не дрогнуло, когда вешали мою жену. Теперь я хорошо понимаю почему. Золотые правят, потому что могут то, чего не могу я.
* * *Я сейчас один, но знаю, что скоро выйду к остальным. От меня хотят, чтобы я проникся тяжестью совершенного, ужасом и одиночеством и лишь потом, встретив других победителей, испытал облегчение. Убийства объединят нас, свяжут накрепко, и общество себе подобных станет целительным бальзамом для израненных душ. Как бы ни ненавидел я своих сокурсников, теперь буду убеждать себя, что люблю, потому что нуждаюсь в их обществе и утешении, в осознании того, что я не один такой. И они точно так же нуждаются во мне. Объединенные кровавой тайной, мы станем одной семьей.
Я прав.
Первым встречаю Рока, нашего поэта. Не думал, что этот способен убить. У него кровоточит затылок, кровь запеклась и на правом локте. Чья кровь? Лицо заплаканное, глаза покраснели и опухли… А вот и Антония. Как и мы, обнаженная, она шагает молча, с достоинством статуи в сиянии золотых волос, оставляя на каменном полу кровавые следы.
Как теперь встречаться с Кассием? Хорошо бы, его убили. Он чем-то напоминает Танцора: веселый, обаятельный, но под внешней оболочкой – хищный зверь. Теперь у него есть причина для ненависти, повод убить меня. До сих пор ни у кого не было оснований меня ненавидеть, это непривычно и страшно… Как же они надеются сделать нас сплоченной группой? Кассий знает, что кто-то убил его брата, другие потеряли друзей. Братство неминуемо пожрет само себя. Наверняка так и задумано. Следующим испытанием станет междоусобная война.
Остальных выживших мы находим в просторном зале, похожем на пещеру. На каменных стенах – горящие факелы, посередине – длинный деревянный стол с какой-то едой. В открытые окна вползает ночной туман. Сразу вспоминаются старые сказки о временах, которые называют Средневековьем. У дальней стены возвышается огромная каменная стела с сияющей золотой ладонью в центре, знаком примаса. По сторонам – вышитые золотом черные знамена с оскаленными волчьими мордами. Символ понятен: каждый из отпрысков благородных семейств считает себя достойным возглавить братство, но примас может быть только один.
Бродим привидениями по каменному лабиринту замка, пока не находим комнату, где можно помыться.
Поток ледяной воды, бегущий по желобу в полу, уходит сквозь отверстие в стене, уже окрашенный кровью. В этом царстве камня и тумана сам себе кажешься призраком.
В пустом арсенале для каждого приготовлен именной узелок с черно-золотой униформой братства. На высоких воротниках и рукавах скалится все та же волчья пасть. Я беру свой узелок и одеваюсь в одиночестве в какой-то кладовке. Там я забиваюсь в угол и сижу молча. Здесь так холодно и уныло. Родной дом остался так далеко.
Меня находит Рок, ему идет новая форма – стройный, как золотой летний колос, высокие скулы, теплые глаза, но лицо его бледно. Опускается на корточки рядом со мной и через некоторое время молча берет за руки. Отворачиваюсь, но он держит их и ждет, пока я не поднимаю голову.
– Если падаешь в воду и не плывешь, то утонешь, – произносит он тихо. – Значит, надо плыть.
Выдавливаю из себя смешок:
– Логика поэта.
Рок пожимает плечами:
– На хлеб не намажешь, да? Тогда вот тебе факты, брат. Такова система. Низшие цвета рожают детей с использованием ускорителей роста – полгода беременности, а то и меньше. Если не считать черных, нас одних вынашивают как положено, девять месяцев. Матери не принимают ни ускорителей, ни нуклеинов, ни болеутолителей. Как ты думаешь – почему?
– Чтобы продукт был натуральным? – предполагаю я.
– А кроме того, чтобы дать самой природе возможность убить слабых. Бюро стандартов твердо убеждено, что тринадцать целых шесть тысяч двести тринадцать десятитысячных процента золотых должны умереть еще в младенчестве, и если этого не происходит, они помогают природе делать свое дело. – Он разводит худыми руками. – Ничего не попишешь, цивилизованная жизнь подавляет естественный отбор. Мы не должны выродиться в мягкотелую расу. Отсюда и Проба со всеми ее прелестями, только на этот раз инструментом отбора выступаем мы сами. Моя… жертва… он был никем, мир его праху. Из захудалого семейства, ни мозгов, ни честолюбия, – Рок хмуро усмехается, – ничего, что могло бы заинтересовать бюро. Вот почему он умер.
А почему умер Юлиан?
Рок знает, что говорит: у него мать работает в бюро стандартов. Судя по всему, он сам ее терпеть не может, и это нас сближает. Но не только – слова его звучат утешительно. Он не согласен с правилами, но вынужден им следовать. Значит, и я могу вытерпеть, пока не наберусь сил их изменить.
– Пошли к остальным, – киваю я, поднимаясь на ноги.
В парадном зале над стульями вокруг стола сияют золотом наши имена, уже без результатов испытаний. Имена появились и под рукой примаса на черной стеле. Мое стоит верхним, но до вожделенной цели еще расти и расти.
Кое-кто плачет за столом, утешая друг друга, некоторые молча сидят на полу, привалившись к стене и опустив голову на руки. Какая-то девушка бродит, припадая на ногу, в поисках пропавшей подружки. Антония злобно сверлит глазами малыша Севро, который деловито уплетает что-то с тарелки. Ни у кого больше, похоже, аппетита нет. Честно говоря, не ожидал, что он выживет, девяносто девятый на экзаменах и последний отобранный в братство. Согласно теории Рока, шансов у Севро не было.
Великан Титус обзавелся синяками, кулаки разбиты в кровь. Он стоит в стороне с надменной усмешкой, словно все происходящее – чья-то удачная шутка. Рок что-то тихо говорит хромой, которую зовут Лия, и та с рыданиями бросается на пол, сдергивает с пальца кольцо и отшвыривает в сторону. Огромные оленьи глаза блестят от слез. Рок садится рядом, берет ее за руку. Во всем зале спокоен он один. Неужели так же спокойно и сосредоточенно он только что душил кого-то в камере?
Осматриваюсь, крутя на пальце золотое кольцо. Кто-то дает мне шутливый подзатыльник:
– Привет, брат!
– Кассий! – киваю приветливо. Его золотые локоны даже не растрепались.
– Мои поздравления, а то я уж боялся, что у тебя вся сила в мозгах, – смеется красавчик, но в глазах его заметен тревожный огонек. Обнимает меня за плечи и оглядывает зал, морща нос. – Ну что за нюни развели, позорище! – Ухмыляясь, кивает на девицу с разбитым носом. – Превратилась в какую-то страшилу… хоть ее и раньше нельзя было назвать красавицей, а? Что скажешь? – Я молчу, не в силах собраться с мыслями. Кассий хмурится. – Ты что, тоже в трансе или горло перебито?
– Просто не до шуток сейчас, – кривлюсь я, – мне здорово досталось по башке. Еще, кажется, плечо вывихнуто. К такому я не привык.
– С плечом мы мигом разберемся… – Он небрежно хватает мою руку и сильно дергает, выправляя сустав. Я успеваю только охнуть от боли. Кассий довольно хохочет, хлопая меня по тому же плечу. – Отлично! Теперь мне подсоби.
Он растопыривает пальцы левой руки, неестественно торчащие в разные стороны. Вправляю их один за другим, Кассий смеется сквозь сжатые зубы, заглушая боль. Знал бы он, чья кровь у меня под ногтями! Стараюсь дышать ровно и слежу за своим лицом, чтобы не выдать волнение.
– Братишку моего не видал? – спрашивает наконец он. Приама поблизости нет, и болтать можно без литературных красот.
– Еще нет.
– Небось решил блеснуть техникой. Отец обучал нас всяким захватам и ударам в технике кравата. Юлиан в ней чудо как хорош, хоть и уверяет, что я лучше. Он считает меня лучшим во всем. – Кассий внезапно мрачнеет. – Однако пора бы ему поторопиться… Ты, кстати, с кем разбирался?
У меня все сжимается внутри.
Выдаю заготовленный ответ, туманный и полный ненужных подробностей. Уловка срабатывает: слушать Кассию скоро надоедает, его сейчас больше тянет похваляться своими подвигами. С похожим огоньком во взгляде наберется среди всех человек пятнадцать, не больше. За такими нужен глаз да глаз, это прирожденные убийцы.
Судя по остальным в зале, Рок был прав. Трудных боев было раз-два и обчелся. Работу природы пришлось лишь немного подтолкнуть. Сильные вытесняют слабых. Ни у кого нет серьезных ран, за исключением одного-двух аутсайдеров, – естественный отбор порой преподносит и сюрпризы.
Кассию, по его словам, тоже особо стараться не пришлось, все прошло быстро и четко. Уже через десять секунд после начала схватки он перерубил противнику горло ударом прямыми пальцами. Слушаю, и по спине бегут мурашки. Похоже, я серьезно попал, прикончив любимого брата лучшего убийцы.
Когда в зале появляется Фичнер и велит всем рассаживаться за столом, Кассий растерянно умолкает. Лицо его все больше мрачнеет по мере того, как стулья заполняются и шансы увидеть Юлиана убывают. Наконец занято последнее свободное место. Кассий молчит, излучая холодную ярость. Я ошибался, ожидая взрыва чувств. Антония сидит напротив и тоже наблюдает за ним. Задумчиво шевелит губами, но не говорит ни слова. Такого не утешишь, да и зачем ей.
Юлиан не единственный, кого не хватает за столом. Кудрявая коротышка Аррия с ямочками на щеках остывает на каменном полу где-то глубоко в подземелье. Остался там и безупречный Приам, наследник марсианских лун и несравненный мастер меча, чемпион Солнечной системы в своей возрастной категории. Не сильно это ему помогло, когда понадобились крепкие кулаки. Снова обвожу взглядом лица… Кто же, черт возьми, его прикончил? Бюро в этом случае явно лажанулось, мамаша Приама всех на уши поставит, потому что этот уж точно должен был выжить.
– Мы теряем лучших, – холодно цедит Кассий.
– Здоро́во, говнюки, – зевает Фичнер, закидывая ноги на стол. – Дошло до вас наконец, что Проба – это выбраковка? – Он рассеянно чешет живот ножнами хлыста. Ничего себе манеры, Маттео бы в обморок упал. – Может, кому-то кажется, что мы зря транжирим золотой запас, но неужели вы, идиоты, думаете, что потеря полсотни детишек хоть сколько-нибудь ослабит наши ряды? На одном только Марсе миллион золотых, а в Солнечной системе нас сто миллионов! Не всем же носить шрамы, в конце концов. А если вам их жалко, вспомните спартанцев, которые убивали каждого десятого младенца, а потом по естественным причинам погибал еще и каждый третий. Мы, черт побери, мягкотелые слюнтяи по сравнению с ними! Из шестисот оставшихся на курсе бо́льшая часть входит по результатам в верхний один процент, а отсеянные – в нижний процент, так что никакой трагедии.
Куратор с усмешкой обводит взглядом лица, и я с удивлением замечаю в его глазах гордость.
– Ну, разве что Приам… да… но пусть его судьба послужит уроком для вас, засранцы. Писаный красавец, сильный, быстрый. Блестящие мозги, и корпел над книжками день и ночь с десятком учителей… но… Он был избалован! И в результате кто-то – не скажу кто, иначе все веселье пропадет из нашего с вами пикника, – швырнул его затылком на камни, а потом еще и поплясал на шее в свое удовольствие.
Фичнер откидывается на спинку стула, обхватив затылок.
– Итак, вот ваша новая семья! Братство Марса, одно из дюжины. И не вздумайте вообразить себя особенными только потому, что так же называется планета. Братство Венеры на Венере тоже играет на равных. Ну, вы поняли… А смысл в том, что после училища вы станете искать покровителей – надеюсь, из семей Беллона, Августус или Аркос, если не захотите меня опозорить, – и тогда выпускники прошлых лет, ваши братья по Марсу, помогут вам устроиться. Может, и сами возьмут к себе – если, конечно, кто-то из вас не взлетит так высоко, что обойдется без посторонней помощи.