Я включил свет.
«Дорогой Сергей, – прочитал я слова, выведенные четким ровным почерком. – Я уже все знаю. И про тебя, и про Борю.
Я так и не сказал тебе ничего о нас с Рианной, ты не узнал, кто мы и откуда. Ты и не должен этого знать. Постарайся понять и простить.
Я – самый несчастный человек во Вселенной. Все, что я хотел, – это спасти свою дочь, погибшую в войне, которую не я начал. Только для этого я активировал Линзу, только ради Рианны я доверил аппаратуру Контролерам. Откуда мне было знать, что мое желание обернется варварским вмешательством в чужие культуры, войной, массовой гибелью людей и рабовладельческими законами?
Теперь, благодаря твоей помощи, Рианна со мной. Исполнилось желание, с которым я жил долгие годы. Стал ли я счастливее? Может быть. Но осознание своей вины сейчас навалилось на меня особенно тяжким грузом. У меня появилось время, чтобы хорошо подумать.
Я знаю, что в твоих глазах я – чудовище. Надеюсь, ты простишь меня. Мы ведь, в конце концов, исправили мою ошибку. У Контролеров больше нет Линзы. А ты вернулся домой. И вроде бы все на своих местах.
Надеюсь, что скромный подарок, который мы тебе оставляем, хоть немного скрасит те несчастья и трудности, которые ты из-за меня испытал.
На этом прощаюсь.
Батя».
Я отложил листок в сторону, а сам уставился на стекло, на котором разбивались дождевые капли. Я ни о чем не думал, просто сидел и смотрел на дождь. Я трогал царапины, оставленные девчонкой, и жалел, что не могу сохранить их на память.
Через несколько минут мой новый «Москвич» весело бежал по дороге. На той стороне бухты сквозь дождь блестели огни Синеводска. Скоро я буду дома.
А ведь здесь прошло совсем немного времени, с той поры как меня выкинули из бара. Тот пузатый мужик и его дружки еще небось дуют пиво и поминают меня разными обидными словами.
Вернуться, что ли? Метнуть им в окно какафон, который так и валялся в кармане, а потом прыгнуть в машину – и поминай, как звали. Вот будет весело!
Я подбросил черную шайбу на ладони. Мысленно посмеялся, представляя, какой там начнется кавардак.
Нет. Никуда я сегодня уже не поеду. Этот день – самый длинный в моей жизни – должен наконец закончиться. Теперь только домой.
Я опустил стекло и вышвырнул какафон куда-то под обрыв. Надоело. Домой.
* * *Знаете, а пить я так и не бросил. Хоть и обещал.
Это стало моим проклятием. Только возьму стакан, тут же в голове: «Бгосай пить, Сегежа». И ничего не могу с этим поделать. Так что любая наша пьянка после работы часто кончается тем, что я с хмурой физиономией одеваюсь и ухожу, буркнув что-нибудь ребятам на прощание.
Нет, не подумайте, что я превратился в угрюмого типа, который не умеет даже поддержать веселую компанию. У меня все в порядке. Нормально работаю, расслабляюсь тоже неплохо.
Теперь, кстати, стараюсь не пропускать новости по телевизору. Вроде бы самолеты стали падать реже и корабли не так часто тонут. А может, просто кажется – я ж статистику не веду...
Бывает, что поздней ночью мне не спится. Я еду в гараж, выкатываю «Москвич» и отправляюсь на ту сторону Капитанской бухты.
Там я выхожу из машины и пристально всматриваюсь в небо. Я гадаю, в каком из миллионов миров обо мне помнят. Ведь они обещали не забывать!
Все равно не угадаю. Возможно, Батя с девчонкой так далеко, что их звезду от нас и не видно вовсе. И Вовчик... Но он, наверно, еще дальше.
И почему-то до сих пор не верится, что мы попрощались навсегда. Да, у Контролеров больше нет Линзы. Но у Бати-то она есть! Иначе как бы он смог вернуть из небытия мой «Москвич»? Я ручаться готов, что Батя все восстановил и, возможно, даже опять что-то затеял.
Поэтому, когда вечерами с причала бьют вверх прожекторные лучи, у меня от волнения замирает сердце. Все время кажется, что это свет Линзы, пробившийся из неведомых далей. Очень похоже. Добрый это свет или злой, я судить не могу. Свет, он и есть свет, а остальное решают люди.
Все у меня в жизни наладилось, все устаканилось, все катится по своим рельсам. И кошмары по ночам уже не мучают, и кузнечики за каждым кустом не мерещатся. А все равно неспокойно мне.
Я не просто смотрю в небо. Я чего-то жду. А чего в моем ожидании больше – надежды или тревоги, – этого я и сам не знаю.