– Элька! – крикнул он. – Что ты там застряла? Иди к нам! Я вам сейчас один боевичок изображу, чтобы не скучали!
Подмигнув Петру, он присел на корточки перед тумбочкой, в которой хранилось все необходимое, чтобы скрасить эту затянувшуюся ночь.
* * *Элька, конечно, была девушкой испорченной и порочной, но не до такой степени, чтобы регулярно баловаться кофейком среди ночи. Просто ей потребовался повод, чтобы одеться и поскорее убраться из зоны возможного обстрела. Хозяин квартиры и его гость не отличались повышенным дружелюбием по отношению друг к другу, а это означало, что их общение в любой момент могло перерасти в выяснение отношений с применением оружия. Мужчины, они всегда по натуре задиристые пацаны. Стоит одному взять в руки железяку и почувствовать себя сильнее соперника, как уже недалеко до беды. А Эльке своих забот хватало, с избытком.
Огонь расцвел на газовой конфорке причудливым голубоватым цветком, озарившим окружающую тьму. Во всех дамских романах, которые доводилось читать Эльке, обязательно присутствовал этот самый голубой цветок, и сравнение приходило в голову автоматически.
Вскипятив воду в сияющем чайнике со свистком, Элька сыпанула в чашку внушительную дозу кофе, добавила сахару, несколько капель воды и принялась энергично растирать полученную смесь чайной ложкой. Когда на дне чашки образовалось нечто похожее по цвету и консистенции на заварной крем, она залила густое месиво кипятком, поболтала ложечкой в чашке и с удовольствием отхлебнула густую пену, всплывшую на поверхности. Бежевое и темно-коричневое – это сочетание цветов понравилось Эльке настолько, что ей захотелось сразу по возвращении домой прикупить себе какую-нибудь вещичку, выдержанную в подобных тонах. Идеальная гамма для ее золотистых волос и карих глаз.
Она вздохнула, отлично зная, что обнова будет отложена на неопределенный срок. Прежде всего Антошка, а все остальное потом. Зато, когда сын опять сможет любоваться окружающим миром, Элька тоже научится смотреть вокруг себя заново – без тоски и уныния, которые одолевали ее в последнее время. Как только зрение Антошки восстановится, она обязательно привезет его к морю и покажет ему, какое оно огромное и безбрежное. И скажет: смотри, малыш, твоя жизнь отныне будет точно такой же. Наша жизнь…
От приятных мечтаний отвлекали мужские голоса, доносившиеся из спальни. Кажется, Костя чем-то достал Петра, и тот временами срывался на крик. Пора было смываться из опасной квартиры, самое время. Она уже не в первый раз напомнила себе об этом и снова осталась на месте. Очень уж было жаль денег, которые она так и не успела получить с последнего клиента в своей биографии, а еще Элька немножечко жалела синеглазого парня, которому, очень может быть, уже совсем мало молодости отмерено.
Симпатичный парень, простоватый, зато сильный и надежный. Такой в постели не станет всякие пакости изобретать, чтобы на лишнюю палку раскрутиться. При случае он уложил бы Эльку в койку и до утра из объятий не выпускал бы, как это когда-то делал ее покойный муж, догеройствовавшийся в далеком городе Грозном до посмертного ордена. Вот с ним ей когда-то было хорошо. Именно поэтому сделалось так плохо, когда его не стало.
Она вздохнула. Все-таки очень уж паршиво жилось ей без требовательных и одновременно ласковых мужских рук. Эльке для счастья требовалось не так уж много – только одна такая пара рук, которая удерживала бы ее и сынишку на плаву. Надежное плечо рядом. Но за отсутствием такового приходилось барахтаться самостоятельно. Лягушка в кринке с молоком, которая вынуждена безостановочно взбивать себе опору из сливок и масла. Такая ненадежная, такая скользкая опора… Бр-р. Элька невольно поежилась от неприятного сравнения, пришедшего на ум. Находясь в чужой темной квартире, очень легко было представить себя брошенной на произвол судьбы лягушкой, которой остается надеяться только на прыть своих длинных нижних конечностей.
Машинально ополоснув чашку под краном, она еще раз прислушалась к происходящему в спальне. «Стреляй!.. – запальчиво голосил Костя. – Ты… Тупоголовый!..»
Ну вот. Ее худшие предположения начали сбываться. Вздохнув еще раз, Элька шмыгнула в прихожую и не удержалась, чтобы не включить настенный светильник. Одеваться в потемках? Вот еще! Мужчины, занятые своими разборками, реагируют на происходящее вокруг не больше, чем токующие глухари.
Что ожидает их, когда она откроет дверь? Если Петра действительно выслеживают, то засада может обнаружиться прямо в подъезде. Эльку как невольную пособницу преследователям обижать вроде бы не за что. Костя? Он тип достаточно скользкий, выкрутится как-нибудь. А вот Петра ожидает весьма неприятный сюрприз. По всей вероятности, охотятся за ним дядечки серьезные, шутить не любящие. Но он мужчина, и в руках у него автомат. А она – женщина, слабое создание, вынужденное как можно проворнее перебирать ногами. Царевна-лягушка, которая непременно должна выбраться из западни, если хочет дожить до встречи с прекрасным принцем.
Она тихонько обулась, набросила на себя короткий плащик, переливающийся, как рыбья чешуя, и невольно поморщилась, бросив взгляд на свое отражение: собственное лицо никогда не устраивало ее без обстоятельного макияжа.
«Элька! Что ты там застряла?..»
Костин голос продолжал призывно выкрикивать еще что-то, но ее уже ничто не могло остановить. Осторожно открыв засов за засовом, Элька решительно толкнула дверь и… застыла на пороге.
Перед ней выросли сразу три мужские фигуры – слишком большая компания, чтобы проскользнуть мимо с вежливой улыбкой. Глаза двоих угрожающе сверкали сквозь прорези в масках, а лицо третьего, обращенное к Эльке, было преисполнено такого страдания, что показалось ей прекрасным и одухотворенным. «Утонченная красота» – эта расхожая фраза из женских романов мелькнула где-то в ее подсознании, прежде чем, охнув от боли и неожиданности, она приняла грудью удар очаровавшей ее темноволосой головы и моментально забыла о всяких сентиментальных глупостях.
Все трое ввалились в прихожую почти одновременно, но брюнет вскоре потерялся по дороге, а Эльку погнали тычками пистолетных стволов в глубь квартиры, шипя на нее, как стая разъяренных гусей.
Ей оставалось лишь покорно пятиться все дальше и дальше, с замиранием сердца ожидая выстрелов в упор. Странно, но при этом она испытывала страх не за себя, а за Антошку, как будто прикрывала его собственной грудью. Чтобы выжил он, нужно было прежде всего выстоять и выжить самой.
Любой ценой.
* * *Внезапная сумятица в прихожей привела Петра и его автомат в состояние полной боевой готовности. Молниеносно отреагировав на топот, шарканье, сопение и приглушенную ругань, приближающиеся из полумрака, подобно шуму нарастающей волны, готовой захлестнуть спальню, Петр развернулся к опасности вполоборота и оскалил зубы.
Промедлил он с нажатием на спусковой крючок лишь потому, что инстинктивно боялся грохота, который должна была вызвать пальба в небольшом помещении. В следующую секунду, когда, собрав лицо в зверскую маску, он все же приготовился выпустить смерть из дула своего автомата, на фоне скудно освещенного дверного проема возникла высокая девичья фигура в шуршащем плаще и умоляюще запричитала:
– Только не надо стрелять! Не надо!
Для Петра эта девушка с необычным именем, высокомерной осанкой, дерзко вздернутым носиком и манерой выговаривать букву «г» с придыханием с самого начала была кем-то вроде гостьи из будущего. Она словно сошла с заветного плаката, которым он любовался тоскливыми вечерами. Девушка его мечты, прекрасная, как сказочная принцесса, – разве могла подняться Петина рука скосить очередью такую?
– Ложись на пол! – крикнул он ей, вперив взгляд в двух вооруженных мужчин, гонящих Эльку впереди себя.
Оба целились в Петра из пистолетов с навинченными набалдашниками глушителей, но почему-то тоже не стреляли, а только стремительно надвигались на него с бессвязными ругательствами.
– На пол! – с отчаянием повторил Петр, попятившись назад, чтобы сохранить между собой и атакующими хоть какую-то дистанцию.
Так вышло, что он сам выполнил свою команду. Наткнувшись на невидимое препятствие, Петр не сразу понял, что падает навзничь. Просто ствол его автомата почему-то взмыл к потолку, куда он вовсе не собирался целиться, а потом затылок с размаху приложился к полу. И снизу энергично барахтался рыхлый Костя, так некстати подвернувшийся под ноги, а сверху наседали двое в масках, выкручивая Петру руки и беспорядочно тыча ему в лицо то кулаками, то стволами.
– У-убью! – прорычал он, но ярость эта была запоздалой и бессильной, потому что его уже обезоружили, уже распластали на ковре и, как следует примерившись, заехали между воинственно выкаченных глаз рукояткой пистолета.
Петр не видел, как метнувшуюся к выходу Эльку перехватили в коридоре, повалили на пол, попинали ногами и за волосы приволокли в спальню.
Петр не видел, как метнувшуюся к выходу Эльку перехватили в коридоре, повалили на пол, попинали ногами и за волосы приволокли в спальню.
Таким же образом доставили сюда вяло упирающегося Романа, который уже начал приходить в себя, но был способен на сопротивление не больше, чем снулый карп, вытащенный на берег.
Косте в благодарность за то, что он своевременно подвернулся Петру под ноги, больно заехали прикладом конфискованного автомата сначала по почкам, а потом, когда он послушно умостился на ковре вниз лицом, добавили еще и по копчику, да так, что слезы на глазах выступили.
Всю эту суматоху Петр пропустил, как пропустил последующие переговоры по рации и появление в квартире еще одного вооруженного отряда. Когда же он постепенно начал всплывать из темного омута забвения, его ослепил безжалостно яркий электрический свет. Он невольно зажмурился, и не только от рези в глазах. Тонкогубое лицо со шрамом, склонившееся над Петром, понравилось ему еще меньше, чем все то, что уже приключилось с ним за неполные сутки.
Вылитый Кощей Бессмертный, каким он представлялся Петру в детстве, – вот кто это был.
Глава 10 Страшный суд
Когда рация торжествующе прохрипела об успешном завершении операции, Стингер направился к подъезду такой стремительной походкой, что полы его распахнутого кожаного плаща не поспевали за ним, стелясь за спиной, как крылья пикирующего коршуна.
По обе стороны от него пристроились на ходу рыжий Батон и щуплый Гуня. Если бы кто-нибудь понаблюдал за этой разнокалиберной парой в мирной обстановке, то невозможно было даже заподозрить в веснушчатом увальне или невзрачном редкозубом мужичонке заправских душегубов, которым что насмерть зарезать, что заживо в землю закопать – раз плюнуть. А на счету обоих числились смертоубийства и пострашнее.
В чужую квартиру Стингер вошел, как в свою собственную, или, по крайней мере, с видом победителя, озирающего поле боя. Батон и Гуня, присоединившись к героям этой ночи, Корявому и Монголу, рассредоточились по комнате, где рядком лежали пленники, уткнувшись носами в пол и прикрыв затылки сцепленными руками. Это была имитация спецназовской операции, вот только если бы дело дошло до пальбы из всех имеющихся в наличии стволов, то пули в замкнутом пространстве не пощадили бы и самих стрелков. Для порядка четверку пленников следовало развести по разным комнатам, но Стингеру, с нетерпением выискивающему взглядом лехманского охранника, было не до этих тонкостей.
– Он? – Стингер наугад пнул под ребра самого рослого парня и вопросительно посмотрел на Корявого. – Я спрашиваю: он?
– Он самый. Хотел, падла, нас из шмайсера положить! – Нескладный верзила торжествующе продемонстрировал отобранный «АКСМ» с укороченным стволом.
– Узнаю машинку, – хмыкнул Стингер и склонился над распростертым парнем со светлыми волосами. – Ты зачем Клопа замочил, ковбой?
Тот уже очнулся. Он открыл свои синие глаза и часто заморгал от яркого света. От этого он выглядел глуповато. Особенно когда обидчиво произнес:
– Сам напросился ваш Клоп. Первый полез…
Это прозвучало так по-детски, что Стингер даже восхитился:
– Ты как школьник, в натуре. Только шмайсер – не рогатка, а я не учитель, чтобы тебя воспитывать. Замочил – и ладно. Он заслужил. А ты? Тебя Петей кличут, кажется? Жить хочешь, Петушок?
Парень засопел, повернул голову набок, косясь на Стингера одним глазом, и неохотно буркнул:
– А кто не хочет?
– Есть и такие, – усмехнулся Стингер, – но речь не о них, а о тебе. Скоренько колись и живи себе дальше. Хоть до ста лет, если здоровье позволит.
– Колоться? – вопрос синеглазого прозвучал озадаченно.
– Колоться! – подтвердил Стингер нетерпеливо. – Отдуваться, размениваться, рюхаться! Неграмотный? Языка русского не понимаешь?
– Русский – понимаю. А этот – что-то не очень.
– Ты ваньку здесь не ломай! – обозлился Стингер так, что шрам на его лице задергался. – Не мути, сявка, а лучше сразу с червей ходи, пока в башке сквозняка нет. Где товар, ну?
– Ах, товар… Так он в чемоданчике лехманском остался, – равнодушно сказал парень. – Серенький такой чемоданчик. Тяжелый, неудобный, как канистра. Лично мне он без надобности. А вы за ним пришли, что ли?
Стингер едва не цокнул языком от умиления. Похоже, бестолковый охранник покойного жида понятия не имел, какой жирный кусок попал ему в руки. Это здорово упрощало задачу. Не дожидаясь, пока из него станут тянуть жилы, парень был готов выложить правду просто так, по глупости и наивности.
– За ним пришли, – согласился Стингер, едва не приплясывая на месте от нетерпения, – за чемоданчиком. Ты нам его сдаешь, а мы испаримся, как страшный сон фраера. Такой расклад тебя устраивает, Петушок?
Пленник вздохнул, как человек, которому осточертело повторять одно и то же, и признался:
– Бросил я его, когда урка этот… ну, мужичок ваш чернявый… за мной с автоматом гнался.
У Стингера после этих слов сердце забилось учащенно. С трудом сдерживая азартное нетерпение, он произнес с деланым спокойствием:
– Сейчас ты поедешь с нами и покажешь место.
– Темнотища такая! – напомнил синеглазый. – Хоть глаз выколи.
– Можно и сразу оба, – зловеще предложил Стингер. Ему не хотелось откладывать поиски до утра, хотя, поразмыслив немного, он был вынужден согласиться: – Ладно, погостишь у нас до рассвета, а там и отправимся с тобой подышать свежим воздухом. Любишь утречком пробздеться, Петушок?
– Петр я, а не Петушок, – сердито буркнул парень, упрямо тараща свои синие глазищи. – И место я вам покажу, только если вы девушку отпустите. Такое будет мое условие, вот.
– Какую еще девушку? Шмару твою? Эту, что ли? – Стингер с любопытством уставился на единственную особу женского пола, уткнувшуюся лицом в ковер. Ему еще ни разу не доводилось видеть бабу, жизнь которой оценивалась бы в три миллиона долларов, и он нетерпеливо распорядился: – Слышь, Монгол, помоги красавице встать, хочу ее рассмотреть как следует… Ого! – не удержался он от комментария по поводу роста пленницы, а в следующее мгновение даже задохнулся от неожиданного негодования: – Ты?! Здесь?! Жучка ты гребаная, звезда твоя рваная! Что вылупилась, сучара? Не ожидала меня снова увидеть?
Поскольку встревожившийся петушок по имени Петр попытался привстать, чтобы вмешаться в происходящее, Стингер наступил ему на кадык, заставляя заткнуться и не рыпаться, а сам с наслаждением заглянул в помертвевшие глаза долговязой шлюхи.
Три миллиона баксов плюс такой восхитительный сюрприз в придачу! Поистине, эта ночь оказалась самой удачной в его жизни. Хотелось немедленно взяться за подлую суку, проставившую его братве на потеху, но Стингер решил не спешить, предпочитая растягивать удовольствие так долго, сколько сумеет выдержать душонка в молодом здоровом теле, оказавшемся в его власти.
– Слышь, ты! – захрипел пленник, придавленный к полу его грязной подошвой. – Как тебя зовут, Стингером, что ли? Она тут ни при чем, пусть уходит. Не то свой чемоданчик сами искать будете.
– Умри, – бросил ему Стингер, не отрывая зловещего взгляда от белой как полотно девушки и требовательно протягивая руку в ее направлении: – Башли и голду сюда! Живо!
– Все там. – Она показала подбородком на сумку, почти затерявшуюся на полу среди кавардака, устроенного мужчинами в пылу сражения.
– Гуня! – рявкнул Стингер.
Тот отлично знал свои обязанности безотказной шестеренки. Футболя на ходу раскатившиеся апельсины, он проворно сцапал сумку и вытряхнул ее содержимое себе под ноги. Отмел в сторону всякую дамскую дребедень, повозился еще немного и торжественно объявил:
– У ней тута нычка за подкладкой.
– Баксы давай сюда, а вещички пока в карман спрячь, – распорядился Стингер.
Ему было неловко при всех надевать на себя золотые цацки, которых он лишился как самый натуральный лох. Заставив себя успокоиться, он соизволил наконец убрать ногу с горла пленника и посмотрел на него сверху вниз, чтобы сообщить с гримасой, которая должна была изображать улыбку:
– Не гоношись, Петушок. Курочка твоя с нами за город прокатится, а потом отпущу вас обоих на все четыре стороны. Живите и размножайтесь нам на радость! Ха! Ха!
Его отрывистый смех по тембру напоминал собачий лай, а эмоций в нем прозвучало не больше, чем в выстрелах из пистолета с глушителем, если бы Стингер вздумал прямо сейчас разрядить его в голову пленника. Но он не собирался так бездарно разбрасываться чужими мозгами, хранившими бесценную информацию, а потому, как бы потеряв интерес и к парню, и к его сучке, перешел к следующему телу.
– Перевернись на спину и покажи хлебальник! – велел он, не исключая вероятности еще одного сюрприза, и не ошибся.
У его ног лежал незадачливый барыга, чью жизнь вместе с долгами перекупил Стингер. У этого маминого сынка имелась квартира, дача и тачка – вполне достаточно, чтобы получить с него причитающиеся двенадцать штук и проценты, которые набегут за время включенного счетчика. Еще час назад Стингер немедленно приступил бы к выколачиванию хотя бы части долга, но теперь, когда он стал без пяти минут миллионером, жалкий щенок, задравший лапки и покорно подставивший брюхо, не вызвал у него привычного азартного возбуждения, с которым он привык рвать своих беззащитных жертв.