– Я-то молодец, – согласился красавчик, швырнув подушку на пол. – И без тебя знаю, что молодец. Зато ты – гад ползучий. Всю жизнь мне сломал, сволочуга! А теперь я еще чуть не помер по твоей милости.
– Я тебя спас, – напомнил Костя, едва ворочая одеревеневшим языком. Ему приходилось пристально вглядываться в собеседника, чтобы хотя бы отчасти видеть его лицо, норовящее затеять хоровод вместе со стенами, потолком и предметами обстановки. – Голова кружится, – пожаловался он.
– А со стороны незаметно, – съехидничал красавчик.
Косте было совсем не до шуток.
– Ты должен мне помочь, – сказал он слабеющим голосом. – Нужно убираться… Скоро здесь будет милиция…
– Я? – Красавчик задохнулся от негодования. – Должен? Тебе?.. Это ты мне задолжал! Автостоянку помнишь, сволочуга? Как развел меня, помнишь?
– Джип «Чероки». – Костя заменил утвердительный кивок опусканием век, на что потребовалось значительно меньше усилий. – Двадцать штук баксов… Было дело, признаю…
– Сорок! – заорал красавчик. – Сорок штук! Ты готов мне их возместить? Давай! А нет, так сиди и дожидайся ментов. Если не подохнешь раньше от потери крови! Менты явятся, а ты готовенький. Очень удобно. Ни допросов тебе, ни следствия. Прямиком в морг – благодать. – Он нервно засмеялся.
– Я все верну, – прошептал Костя. – С процентами. – Тут его бросило вперед, и он не упал лишь потому, что успел ухватиться за плечо стоящего напротив. – Ты поможешь, – бормотал он, покачиваясь как пьяный, обнимающий фонарный столб. – Мы уйдем вместе… Я знаю, где лежат деньги… Два миллиона… Это полсотни сраных «Чероки»…
– Ты про тот чемоданчик, которым Стингер интересовался? – Красавчик сделался деловитым и внимательным, вылитый клерк солидной фирмы. Даже изрядно измятый костюм не мог испортить приятное впечатление, которое он производил.
– Про тот самый… – Костя дотянулся до бутылки, влил в себя остатки коньяка и временно почувствовал себя так, словно хлебнул живой воды. – Набрось на меня пальто и идем, – сказал он окрепшим голосом. – Здесь нельзя дольше оставаться…
Вскоре пальто накрыло Костины плечи, а перед его ногами бухнулись ботинки, которые красавчик явно не собирался помогать обувать.
– Не стой истуканом! – разозлился Костя. – Мы должны успеть до рассвета, а ты из себя гранда испанского корчишь!
Красавчик посопел немного и склонился над Костиными ногами, занявшись процессом шнуровки. При этом он пытался сохранять вид строптивый и независимый, что было довольно-таки глупо, учитывая его коленепреклоненную позу.
– Откуда ты знаешь, где этот дебил бросил чемоданчик? – взволнованно пыхтел он где-то внизу.
Глядя прямо перед собой в стену, чтобы в поле зрения не попадали трупы, Костя произнес бесцветным голосом:
– Дорога в аэропорт, седьмой километр. – Если бы красавчик в этот момент поднял лицо, он успел бы заметить слабую усмешку на губах собеседника. – Газопроводная труба. Возле одной из опор заброшенный шалаш… Элементарно, Ватсон…
– Половина моя, – быстро сказал красавчик, пружинисто распрямляясь напротив. Невероятно, но в его темных волосах сохранился довольно ровный пробор.
– Любая, – согласился Костя, когда со стоном вдел обе руки в подставленные рукава пальто. – На выбор… А пока что прихвати пистолет.
Покосившись на Костину ладонь, замотанную в окровавленную наволочку, красавчик покачал головой:
– Нет. Я не собираюсь ни в кого стрелять. Давай лучше твои пальцы прихвачу, отстрелянные. Говорят, их сейчас пришивают. Главное, местами их не перепутать…
Он неожиданно засмеялся, очень тихо, почти беззвучно, словно запыхался после быстрой пробежки и теперь переводил дыхание: уф-уф-уф. Биржевой маклер, провернувший выгодное дельце.
Отыскав взглядом его лицо, Костя спросил:
– Тебя, кажется, Ромой зовут?
– Да, Роман я, а что?
– Сейчас к дому спешат менты, Роман. Их много, они большие и злые. В комнате два трупа. – Невредимая Костина рука описала в воздухе полукруг, предлагая полюбоваться содеянным. – Давай останемся здесь и поболтаем еще немного? Поупражняемся в черном юморе… Нет желания? Тогда сунь пистолет в карман моего пальто, а в ванной поищи аптечку – она в шкафчике над умывальником… Там есть перекись водорода… Молодец, – сказал Костя уже в прихожей, где нагнал его красавчик с пузырьком в руке. – Теперь быстро и тихо уходим… – Стой! – прошипел он, когда бестолковый спутник направился к лифту. – Мы пешочком. И вверх, а не вниз.
– Почему?
– Потому, что выходить лучше из другого подъезда. Или ты хочешь, чтобы нам устроили теплую встречу? Ноги на ширину плеч, яйца до пола… Приходилось когда-нибудь выполнять такую команду?
– Н-нет.
– Лучше и не практиковаться, поверь.
– Как же мы попадем на крышу? Сейчас всюду замки вешают, – обеспокоенно бормотал Роман, придерживая Костю за здоровую руку во время восхождения.
Толку от этой галантности было немного, но даже подобие дружеского участия действовало на Костю благотворно, поэтому он не стал отказываться от поддержки. Впереди ожидало так много лестничных пролетов, и они состояли из бесчисленного количества ступеней, каждую вторую из которых предстояло окропить своей кровью.
– От этого замка… у меня… есть ключи, – пояснял Костя все более прерывистым голосом, стараясь по ходу дела вспомнить, сколько литров крови содержится в человеческом организме. – Антенна моя на крыше… вот и обзавелся… А дальше… дальше как-нибудь прорвемся! – Он многозначительно хлопнул себя по карману пальто, утяжеленного трофейным пистолетом.
«Стрелять придется левой рукой, – думал он, перебирая ногами ступени, – это плохо. Но пистолет с глушителем, а выстрел можно сделать в упор – и это хорошо. Главное, чтобы Роман помог выкарабкаться из подъезда через узкое слуховое окошко, до которого самостоятельно не добраться. А там необходимость в его услугах сразу отпадет… вместе с его трупом. Интересно, пробор у него и после этого останется таким идеальным?»
– Седьмой километр, значит, – задумчиво пробормотал обладатель непоколебимого пробора, когда они добрались до выхода на крышу, забранного железной решеткой. Какой-то феномен, умеющий проходить сквозь стены, оставил за ней кучу свежего дерьма.
– Седьмой, – подтвердил Костя, вручая спутнику ключи. Оттого, что он старался не дышать носом, голос его приобрел гнусавую окраску: – До дуда дадо еще добдаться, и добдаться как модно скорее… Утречком Стингер с братвой подвалит, не забыл? – угрюмо осведомился он, переходя на нормальную речь, потому что отвратительный гостинец оказался за спиной.
Косте внезапно захотелось приглядеться к нему повнимательнее, однако по причине легкого головокружения пришлось отказаться от этой затеи. С таким же успехом можно было пытаться определить стороны света во время хоровода.
– Подсади, – буркнул он.
Зачем-то покосившись на оттопыренный карман его пальто, Роман покачал головой:
– Ты не сумеешь затащить меня наверх. Нагнись. Первым пойду я.
Подчинившись после недолгого колебания, Костя почувствовал себя так, как если бы собрался расстаться с мужской невинностью тем самым способом, который посулил ему недавно Стингер.
– Быстрей давай, – процедил он сквозь стиснутые зубы.
– Мартышку заведи и дрессируй…
Чужие ноги поочередно ступили на подставленную спину, потоптались на ней немного, а потом тяжесть внезапно исчезла.
Прежде чем разогнуть хребет, Костя мрачно полюбовался на лужицу крови, которая успела набежать с уже насквозь промокшей наволочки. «Сначала я попрошу его наложить мне жгут, – решил он, провожая взглядом ноги Романа, втягивающиеся в узкий лаз наверху. – Потом пусть обработает мне руку и забинтует ее моей рубахой. А уж потом…»
– Давай! – прокряхтел Роман, свесившись вниз.
От натуги его лицо покраснело, растеряв от этого добрую треть своей привлекательности. Но прическа – о, чудо! – по-прежнему сидела на его голове как влитая.
«Обязательно узнаю у него, каким гелем он пользуется, – решил про себя Костя. – Я спрошу, он ответит. Это будут последние слова, которыми мы обменяемся».
Восхождение получилось таким долгим, что он дважды успел потерять сознание, совсем забыл про гель и немного удивился, когда обнаружил, что щека его покоится на гладком черном битуме, которым была залита крыша. Битум лаково блестел от дождевых капель, а башмаки Романа, застывшие на уровне глаз, оставались пока сухими. Значит, времени прошло совсем немного.
– Поднимайся! – Сначала сверху долетел голос, а следом за ним возникла пятерня, растопыренная, как для дружеского рукопожатия.
Цепляясь за нее, Костя кое-как поднялся на ноги и попросил, пугаясь того мертвенного неповиновения, которое оказали ему собственные губы:
– Жгут нужен… Сними с меня ремень…
– Зачем? – Роман криво улыбнулся.
Цепляясь за нее, Костя кое-как поднялся на ноги и попросил, пугаясь того мертвенного неповиновения, которое оказали ему собственные губы:
– Жгут нужен… Сними с меня ремень…
– Зачем? – Роман криво улыбнулся.
– Как… зачем?..
– Тебе не нужен никакой жгут. Тебе вообще ничего больше не нужно.
– Но почему?..
– А потому! – с этими словами Роман неожиданно толкнул Костю в грудь обеими руками. При этом он очень напоминал мальчишку, который взялся выяснять отношения, но не решается пустить в ход кулаки. – Потому! – повторил он, наседая.
Совершенно обессилевший от потери крови и страха, Костя покорно отступал, не догадываясь, что лучший выход для него – немедленно упасть ничком и достать оружие. Его озадачивало поведение Романа, а в придачу обескураживал тот факт, что устремившиеся задом наперед ноги действуют проворней, чем рука, которой никак не удавалось извлечь пистолет из кармана.
– Два миллиона! – причитал он, екая в момент толчков. – Я один знаю, где их искать.
– Не ты один, – возразил Роман насмешливым тоном и заставил Костю попятиться еще на несколько шагов. – Седьмой километр. Газопровод. Шалаш.
И в очередной раз: толк! А Костино сердечко снова: ек!
Уже совсем собравшись с силами для решительного отпора, Костя с размаху сел на невысокий парапет крыши, и она вся предстала перед его взором так отчетливо, словно глаза обрели кошачью способность видеть в темноте. Четыре квадратные башенки, поросшие лесом антенн, каждая из которых имела свою неповторимую конфигурацию. Корявые надписи, прославляющие добрый десяток рок-групп. Несколько пустых бутылок, банки, раскисшие презервативы, окурки. Тишина такая, какая только во сне бывает. И темная фигура Романа с мучнисто-белым лицом – тоже из полузабытого детского кошмара.
Призрачное лицо это вдруг стало стремительно удаляться, а потом и вовсе исчезло, скрывшись за бортиком крыши. «Я падаю!» – догадался Костя, зачем-то стараясь извернуться в воздухе, чтобы посмотреть, где ему предстоит приземлиться. Это был ничем не примечательный клочок земли, просто паршивый огородик с хлипким заборчиком, ощетинившимся кольями навстречу Косте.
– А-а! – коротко крикнул он. Это означало: «не хочу».
В тот же миг темная земля сменилась таким же темным небом, а затем перед его глазами промелькнуло чужое освещенное окно, за которым перевернутая вверх ногами женщина кормила грудью багроволицего младенца с глазами-щелочками.
Когда Костю снова развернуло в полете, падать оставалось совсем чуть-чуть, даже страх куда-то испарился. Если бы только не проклятый заборчик! Обнаружив, что его частокол уже совсем рядом, Костя резко дернул головой, пытаясь избежать столкновения.
Это ему удалось, и он прожил еще лишнюю стотысячную долю секунды до того, как неимоверная сила вбила его в рыхлую почву, наполнив взорвавшийся болью мир хрустом костей и сочным чмоканьем разрываемой ими плоти.
Глава 12 Всякому овощу свое бремя
– Застужусь я здесь к хренам собачьим! – вот как выразилась кареглазая Элька по прибытии в пункт назначения.
Этот самый пункт назначения представлял собой каменную яму размером с просторную жилую комнату, хотя, конечно, жить здесь не согласилась бы ни одна собака: слишком холодно, сыро и темно. Способ прибытия тоже нельзя было назвать комфортабельным: Эльку и Петра поочередно усадили задницами на крутую бетонную горку и подтолкнули ногами, вынуждая совершить стремительный спуск с последующим приземлением на четвереньки.
– Картошку тут хранили, – проинформировал Петр приятельницу по несчастью, когда разобрал, что за склизкие кругляши перекатываются у него под ногами.
– Агроном, что ли? – в Элькином голосе не прозвучало ни единой приязненной нотки.
Петр вздохнул. Разумеется, девушка не могла испытывать к нему симпатии, поскольку очутилась в плену по его милости. Чем ее теперь утешать? Как заглаживать свою вину? Порывшись под собой, он откопал среди гнилья нечто сохранившее конусообразную форму, поднес к глазам и сделал новое сообщение:
– А до картошки морковка здесь была. На полу песок, вот и сохранилась.
– Крепенькая? – оживилась Элька.
Петр покосился на нее, но в темноте разобрать выражения ее лица не смог, а потому доверился своему слуху и осторожно ответил:
– Да так себе. А что?
– Длинная?
– Ну, с ладонь мою будет.
– А диаметр? – не отставала Элька с интересом юной натуралистки, изучающей редкий корнеплод. – Диаметр подходящий?
– Для чего подходящий? – спросил Петр, хотя уже догадывался, что окончание диалога не сулит ему ничего хорошего.
– Для того, чтобы ты эту морковку поганую себе в задницу запихнул, Мичурин! И откуда ты взялся на мою голову!.. Пусти-и-ите, козля-я-ятушки! – проблеяла Элька, и это получилось вовсе не смешно, потому что голос у нее был чересчур уж злым. – Пустили. Дальше что? Подыхать прикажешь в этой тюряге?
– Это не тюрьма, а овощная база, только заброшенная, – возразил Петр так веско, словно его уточнение в корне меняло дело. – Нас, когда я еще в бурсе учился, возили на такую. Картошку мы перебирали, лук…
– А капусту? – вкрадчиво осведомилась Элька. – Могу поспорить, что с капустой ты тоже имел дело.
– Откуда ты знаешь?
– Так у тебя же кочан вместо головы! Перепутал, наверное, по запарке, а? – Ее смех, наверняка звонкий, прозвучал в сыром склепе приглушенно.
– Ты… это! – мрачно сказал Петр, испытывая сильное желание запустить в обидчицу ту самую морковку, которую продолжал держать в руке.
– Что – это?
– Не очень-то! – туманно пояснил он.
– А то что будет?
– А то и будет!
– Цицерон, – заключила Элька и опять засмеялась, но уже не обидно, а просто не очень весело. – Как выбираться станем, Цицерон? Я не морковка, чтобы тут гнить до заговенья.
– Выбираться? – Петр подошел поближе к лазу, через который их сгрузили в бункер, задрал голову и предложил: – Иди сюда. Подсажу тебя наверх. На плечи мне станешь, потом на ладони.
– А потом? На голову?
– Можно и на голову, – не чванясь, согласился Петр. Хотел было похвастаться, что она у него крепкая, но вовремя сообразил, что подобная самореклама прозвучит сомнительно, а потому попридержал язык.
– Это ты замечательно придумал, – сказала Элька. – Ногти все обломаю – раз. От колгот одни воспоминания останутся – два. А наверху запросто кто-нибудь из бандюков может ошиваться, и как мне тогда быть? Врукопашную идти?
У Петра имелся наготове тактический ход:
– Дашь мне руку, я следом за тобой выберусь.
– Ты или руку мне оторвешь, или вниз стянешь. – Элька покачала задранной к люку головой. – Нет. Первым ты должен идти, иначе лучше и не пытаться.
Он окинул взглядом ее высокую, но хрупкую фигуру, представил, что за живая пирамида получится, если Элька попытается его подсаживать, и неуверенно предложил:
– Сцепи пальцы. Из ладоней как бы ступенечка получится.
– Ну, сцепила…
«Как бы ступенечка» моментально развалилась под Петиной тяжестью, он даже вторую ногу от пола оторвать не успел. Перепачкал Эльке руки, вот и весь результат.
Потом некоторое время они стояли рядом, но все равно порознь, молча пялясь вверх и дружно гоняя холодный воздух в четыре ноздри. Так продолжалось до тех пор, пока Элька не задумалась вслух:
– Не понимаю, как нас вообще отсюда вытаскивать станут. За волосы, что ли?
Проведя ладонью по своей короткой стрижке, Петр предположил:
– Веревку какую-нибудь бросят… Или палку длинную.
– Палку бро-о-сят! – подтвердила Элька. – Без нее никак, без палки.
Петр почувствовал, что краснеет, и отвернулся, не сообразив, что в темноте цвет его лица не виден.
– Тебя не тронут, – буркнул он. – Я же этот… ультиматумум поставил. – Он задумался, правильно ли выразился, и внес небольшую поправку: – Ультимат. Чтобы, значит, тебя отпустили, а то хрен им, а не чемоданчик!
– Слушай, а что за чемоданчик такой знаменитый? – Элька слегка склонила голову к плечу, выражая крайнее любопытство и желание выяснить, из-за чего затеялась вся эта катавасия.
– Шеф у меня был. Фамилия еврейская – Лехман, ну и сам еврей тоже. Потому что отчество – Иосифович. Вот сегодня утром он…
– Вчера утром, – перебила его Элька. – Сейчас без пяти минут четыре.
– Так темно же! – удивился Петр. – До рассвета еще часа три. Ночь.
– Ладно, проехали, – отмахнулась Элька. – Трави про Лехмана своего. Только без его полной родословной, если можно. Она в Библии есть. Авраам родил Исаака, и так далее…
– И про Лехмана там написано? – восхитился Петр.
– Не знаю, как про Лехмана, а про Иосифа матушка мне что-то талдычила, когда в свою веру пыталась обратить. Но давай ближе к телу, как говорится. Что там шеф твой учудил? Выкладывай, не томи.
Заслышав про тело, Петр неожиданно утратил связность мыслей и затратил некоторое время на вспомогательные междометия, тужась, как забуксовавший самосвал, который никак не может найти колесами надежную точку опоры. Но мало-помалу речь его приобрела необходимую гладкость, и на финишную прямую он вышел с заметным ускорением, торопясь передать всю глубину обуревавших его до сих пор чувств.