— Нет, нет. Не надо!
— Молчи. Не мешай. Это для меня удовольствие. А ты устал. Тебе надо лечь. Я подам тебе еду в постель, потом лягу рядом и согрею тебя.
Он решил не прерывать игры, дать себя побаловать: она была так счастлива. Он, как младенец, поел в постели.
— Какая ты славная!
— Я люблю тебя.
— А ты считаешь, что я тебя не люблю?
— Мне кажется, что мужчина никогда не сможет любить так, как женщина.
Нет, мужчина не способен быть таким нежным, таким по-матерински заботливым. Когда он был с нею, все остальное переставало для нее существовать, и ей было безразлично, зарабатывает он деньги или не зарабатывает. Тем не менее косынки от «Гермеса» она не сняла.
Теперь, поужинав — и притом поужинав как следует, — он чувствовал себя лучше. А день, как и накануне, выдался у него тяжелый. Мистеру Джонсону, этому самому американцу, нужны были не коротенькие поездки по городу, — нет, тут масштабы были другие: они ездили смотреть участки — и на побережье, и в глубине страны. Мистер Джонсон встречался с людьми, которые его там ждали, вел переговоры, и Гюстав, еще не очень понимая, о чем идет речь, служил ему переводчиком и толмачом. Человека этого интересовали большие участки. Для чего — для застройки? Что же он собирался строить? Возможно, завод? Так или иначе, он был доволен своим шофером и в тот же день вручил ему десять тысяч франков в благодарность за помощь, — на эти-то деньги Гюстав и купил косынку.
Сейчас он рассказывал все это Лоранc, которая забралась рядом с ним под одеяло и дремала, убаюканная его словами.
— Совершенно неожиданно повезло. Такого клиента не каждый день встретишь.
— И ты думаешь, он долго здесь пробудет?
— Надеюсь. А после можно и передышку сделать: тогда у наc на счету накопятся деньги… кому-то можно будет и отказать.
Он прав, думала она, стараясь быть благоразумной: нельзя жить без работы, без цели. Все остальное — бредни маленькой девочки. Она любила этого человека; он честный, трудолюбивый, — чего же ей еще желать? Потом они отдохнут. Но когда это будет? Во всяком случае, сейчас еще рано об этом думать.
Эд Джонсон был человек требовательный. Гюстав говорил на его языке, и Джонсон не мог обойтись без него. Да и относился он к нему не как к простому шоферу: в машине садился с ним рядом, а если заезжал в какой-нибудь знаменитый ресторан, сажал с собою за стол.
Через несколько дней он уже рассказал ему все, без утайки.
— Вот почему я здесь, boy[6]. У меня родилась идея основать на континенте компанию воздушных перевозок «люкс». У нас есть капиталы — не замороженные, но лежащие без пользы в банках Германии, Англии, Италии, Франции. Надо их пустить в оборот. И вот нам пришла идея связать европейские столицы воздушными линиями с первоклассными курортами. Скажем, Лондон — с Туке, Париж — с Довилем. А здесь, на Лазурном берегу, привлечь отдыхающих в Ниццу, Канн, Монте-Карло. Муниципалитеты, естественно, нам помогут. Мы проложим также линии воздушных сообщений из Лондона на южное побережье Англии, из Берлина — сюда. Понимаете, что я хочу сказать, boy, — мы создадим целую сеть: Венеция, Энжьен, Гамбург, Рим. Причем не только для того, чтобы привлечь клиентов в игорные дома, — нет, чтобы люди получали удовольствие уже от поездки, могли насладиться комфортом, пользуясь не самолетами крупных авиакомпаний, а нашими, более удобными, где все предусмотрено для отдыха, есть спальные места, души, отличная кухня. Это, конечно, будет очень дорого стоить, но мы знаем клиентов, на которых можно рассчитывать, у нас есть имена, целые списки таких лиц во всех странах Европы — мы не собираемся ориентироваться на кого попало. И в таких городах появится работа для людей вашего типа. Только уж, конечно, нужна будет машина другого класса, — он не без брезгливости ткнул пальцем в сиденье старенькой «ведетты», — и нужно знание английского языка. Но до тех пор вы сумеете заработать достаточно денег, чтобы купить подержанный «роллс-ройс».
Этот проект показался Гюставу любопытным. Теперь он уже не просто переводил, а принимал участие в переговорах, в обсуждениях.
— Нет, мистер Джонсон, — говорил он по-английски, — не позволяйте себя обманывать. Этот малый заломил слишком большую цену за свой участок. К тому же сорок гектаров вам будет мало, придется прикупать вокруг, а когда хозяева поймут, что эти участки вам необходимы, они вытрясут из вас душу.
И обращаясь к владельцу участка:
— Мой клиент просит передать, что купит лишь в том случае, если будет продаваться вся долина…
— Но она же не моя собственность!
— Есть у вас тут нотариус? Пошли к нотариусу.
И они шли. В большинстве случаев это оказывался захудалый письмоводитель в какой-нибудь деревеньке, продувная бестия, изъяснявшийся на колоритном местном диалекте: Гюстав вступал в переговоры, намекая на возможность крупной выгодной сделки. Подумайте сами: это же американец!
Джонсон внимательно слушал, пытаясь уловить смысл разговора. Он немного понимал по-французски и мог разобраться в том, что Гюстав работает на него, не пытается его обмануть, ведет себя лояльно. И, выйдя от нотариуса и сев в машину, он говорил:
— Э-э, молодой человек, да вы пройдоха. Можно подумать, что вы ворочали делами всю жизнь. Во всяком случае, у вас есть удивительное чутье, а этому не научишься.
Но Гюстав с самым невозмутимым видом принимался давать ему советы.
Спешить тут нельзя — нужно время. В этих местах быстро не договариваются. Сделают шаг вперед, потом отступят, выскажут предложение, отклонят встречное. Вечером, вернувшись на Французскую улицу, Гюстав рассказывал Лоранc о проведенном дне, и по его оживленному виду она понимала, какое удовольствие он от этого получает.
— В долине между Ла-Фу и Гримо есть как раз то, что нам нужно, — он бессознательно говорил «нам», — но крестьяне артачатся: они говорят, что это земли под виноградники. В общем-то они правы, во всяком случае, относительно части земель. А платить такую цену, какую они просят, за участок под аэродром просто немыслимо. Есть, правда, один участок на самом берегу, там галька и песок, но его невозможно расширить из-за дороги, а нам нужно минимум тысячу восемьсот метров для взлетных дорожек — ведь самолеты у Джонсона будут не обычные, не туристского класса!
— А как вы будете перебрасывать клиентов из Ла-Фу в Сен-Тропез?
— На машинах. А в некоторых случаях, когда аэродром будет слишком далеко от города, как тот единственный участок, который мы пока здесь нашли, будем пользоваться вертолетами, и садиться они будут прямо на крыши новых роскошный отелей. Кстати, — сказал он, — раз уж мы заговорили о машинах, ты выбрала время сходить к Валлоне?
— Да. Он еще не получил новых шин.
— Но я не могу больше ездить на этих, в один прекрасный день у меня будет авария. Он дал мне две старые шины. Пускай дает новые.
— Он же не возражает. Он ведь обещал тебе заменить их, когда продавал машину. Просто он говорит, что еще не получил новых.
— Надо будет мне заглянуть к нему завтра пораньше утром, когда я поеду в «Рюль» за Джонсоном.
— А ты вернешься к обеду? — робко осведомилась она.
— Конечно, нет! Завтра у нас свидание с префектом в Драгиньяне.
На следующий день он встал действительно рано. Накануне вечером она долго смотрела на него, а он, сраженный усталостью, тут же заснул, не дождавшись даже, когда она ляжет, так и не обняв ее.
— Боже! Я опаздываю! — воскликнул он, выскакивая из постели. — Скорее кофе!
Она засуетилась, стараясь нагнать упущенное время: накануне она поздно заснула, — сон бежал, гонимый желанием, которое Гюстав пробудил в ней в первые дни, и теперь оно вспыхивало, как только она ложилась с ним в большую постель. Он поспешно намыливал лицо, брился.
— Мне во что бы то ни стало надо заехать к Валлоне.
Он исчез, а она осталась одна. Впереди был целый день — бесцветный, нескончаемый, полный стольких дум, стольких мечтаний, такой тягостный от того, что Гюстава не было с ней. И сколько бы она ни урезонивала себя, говоря: «У всех женщин такая жизнь», — ей было ясно, что она согласилась принадлежать Гюставу, потому что влюбилась в него без памяти и хотела быть все время с ним.
Тем временем Гюстав подъехал к гаражу Валлоне. Двери оказались на запоре. «Право же, — подумал он, — люди в этих местах не слишком утруждают себя работой!»
— Эй, Валлоне!
На втором этаже распахнулось окно, показалась всклокоченная голова:
— Поднимись-ка сюда!
Гюстав обнаружил узенькую каменную лестницу и поднялся наверх. Толкнув незапертую дверь, он очутился в комнате, — окна в ней были закрыты, и ночные запахи не успели еще улетучиться. На столике стояла бутылка красного вина, на три четверти пустая, подле нее стакан.
— Ты что? Уже столько времени, а ты еще не открывал своей лавочки?
Тем временем Гюстав подъехал к гаражу Валлоне. Двери оказались на запоре. «Право же, — подумал он, — люди в этих местах не слишком утруждают себя работой!»
— Эй, Валлоне!
На втором этаже распахнулось окно, показалась всклокоченная голова:
— Поднимись-ка сюда!
Гюстав обнаружил узенькую каменную лестницу и поднялся наверх. Толкнув незапертую дверь, он очутился в комнате, — окна в ней были закрыты, и ночные запахи не успели еще улетучиться. На столике стояла бутылка красного вина, на три четверти пустая, подле нее стакан.
— Ты что? Уже столько времени, а ты еще не открывал своей лавочки?
— И не открою. Присаживайся.
Гюстав присел на край постели, куда снова улегся Валлоне в пижаме сомнительной чистоты.
— Ты что, решил не работать?
— Да.
— А что такое?
Тот провел пальцами по растрепанным волосам, пригладил непокорные пряди.
— Обанкротился, — сказал он.
— А как же мои шины?
— Ничего не поделаешь, старина, не будет у тебя шин: поставщики отказываются давать мне товар, мне нечем им платить.
— А что же случилось?
— Сейчас расскажу, — собравшись с духом, сказал Валлоне.
Глава VIII
— Вы чем-то озабочены, Гюстав? — спросил мистер Джонсон.
— Да с шинами у меня непорядок, — ответил Рабо.
Они ехали по дороге, которая идет вдоль берега в Ментону и Монте-Карло: у Джонсона на десять часов была назначена встреча в Ментоне.
— А что с ними, с вашими шинами?
— Ничего особенного — просто они старые. Я думал получить сегодня утром новые, и вот выяснилось, что не получу.
— По-моему, — сказал Джонсон, — вам надо серьезно подумать о замене не только шин, но и всей машины.
— У меня нет на это средств.
— Это дело поправимое. Видите ли, если бы вы не говорили по-английски, а я знал хоть несколько слов по-французски…
— Понимаю, — сказал Гюстав, — вы бы меня не наняли. Но вы бы проиграли на этом. Если бы вы разъезжали в «бьюике», с вас запрашивали бы другую цену.
— Вы думаете?
— Французы, а особенно жители этих мест, привыкшие драть с иностранцев, только так и поступили бы.
— Но надеюсь, мы все-таки не застрянем на полпути?
— Думаю, что нет.
— А что же все-таки у вас произошло?
— Да хозяин гаража, у которого я купил эту машину и который должен был заменить мне шины, накануне банкротства.
— В таком случае надо купить новые шины в другом месте.
— Придется, но я вынужден буду выложить все, что получу от вас.
— Что поделаешь, мой мальчик: в каждой профессии — свой риск.
— Я знаю. Не повезло — вот и все. Эх, и идиот же этот Валлоне!
— Хозяин вашего гаража?
— Ну да. Ему принадлежит все помещение — оно расположено, правда, в несколько своеобразном районе, но зато может вместить сто машин. И он не только не сумел извлечь из этого никакой выгоды, а даже концы с концами не может свести.
— Это какой-нибудь ваш приятель?
— Я видел его всего три раза. Но он мне только что все рассказал: в исходе дела можно не сомневаться.
— А вы были бы рады, если бы я помог ему выбраться из беды?
— Я не люблю людей, которые дойдут до ручки, а потом начинают ныть.
— Я тоже. У нас в Америке к этому не привыкли. Да, впрочем, вы сами это знаете: вы ведь говорили, что жили там. Кстати, где именно?
— В Нью-Йорке, Вашингтоне, Чикаго.
— А, теперь ясно, почему вы говорите с нашим акцентом. И притом, должен признаться, удивительно хорошо.
— Я долго там жил.
— А кем же вы там были?..
— Содержал гараж, — ответил Гюстав.
— Вот как? Тогда почему бы вам не перекупить сейчас этот гараж?
— На какие деньги?
— А это много весит?
— И да и нет. Во всяком случае, меньше того, что он реально стоит.
— А именно?
— Надо заплатить кредиторам, выкупить закладную. Ну и дать немного денег Валлоне.
— Ему-то за что?
— Ну, немного. Совсем немного. Просто для проформы. Идиот, который сам себя утопил, да к тому же лентяй, особого снисхождения не заслуживает.
— В делах снисхождения не бывает.
— Я знаю.
— Откуда же?
— А я вам говорил — я ведь жил в Америке.
— Гюстав, а вас заинтересовало бы это дело?
— Гараж? Зачем он мне?
— Чтобы работать с нами. Будете держать машины и посылать их на аэродромы за нашими клиентами. Нам это понадобится, даже будет необходимо. Кстати, мы в нашей группе придерживаемся принципа автономии — каждое звено само по себе.
— Этого принципа придерживаются все в мире.
— Вот как! Вы и это знаете? Во всяком случае, это делается для того, чтобы неудача в одном месте не влекла за собой провала всего остального. Да и капиталы для каждой единицы нужны свои: для одной больше, для другой — меньше. Трест — это ведь конгломерат.
— А кроме того, капиталами можно манипулировать — вкладывать в менее верное дело те, которыми не жаль рискнуть.
Джонсон расхохотался.
— Послушайте, можно подумать, что вы действительно в этом разбираетесь. Где вы этому научились?
— Простая логика.
— Но это логика людей, которые ворочают деньгами.
— Вы же понимаете, простой шофер, такой маленький человек, как я…
— А вам не хотелось бы стать чем-то покрупнее простого шофера?
— Нет, — сказал Гюстав. — Нет. Мне и так хорошо. Машина меня кормит. На деньги, которые я у вас заработаю, я наверняка смогу приобрести что-то получше. А тогда и плату за проезд смогу брать другую.
— Ну, а как насчет вашего Валлоне?
— Плевал я на Валлоне.
— Во всяком случае, запомните, Гюстав, мое предложение остается в силе. Мы были бы заинтересованы…
— На каких условиях?
— Ого, этот малый совсем не глуп!..
Больше они не разговаривали до самой Ментоны. А там снова завертелось колесо. Дело им пришлось иметь с людьми примитивными, не очень искушенными, которые либо сами не знали, чего хотят, либо слишком хорошо это знали. Джонсон, не привыкший к такого рода переговорам, когда люди отказываются от собственных слов, бесконечно возвращаются к одному и тому же, — терял терпение. Он готов был все бросить, сесть в машину и уехать. Но Гюстав, который, кстати, никогда не отличался подобным долготерпением в Америке, успокаивал его, пускал в ход такую дипломатию, что это удивляло его самого. Они пообедали и еще до самого вечера продолжали переговоры. В шесть часов они, наконец, договорились о приобретении участка за пределами города и притом — на выгодных условиях. Выходя из гостиницы, где они устроили небольшое пиршество, подписав документ, Джонсон, радостно похлопал Гюстава по спине и сказал:
— Гюстав, если хотите, я могу одолжить вам денег на новую машину. Вы отдадите мне их, когда вам будет удобно.
Он вернулся в Ниццу на Французскую улицу в отличном настроении.
— Лоранс, любовь моя, Джонсон дает мне денег на новую машину.
— Вот как? А твоя уже не хороша?
— Это машина не достаточно высокого класса. На других — таких, которые стоят на площади Массена́ или на сквере Альберта I, — можно брать более высокую цену. Да и для моей клиентуры, которая, видимо, будет состоять в основном из богатых американцев и англичан, больше подошла бы такая машина. У «ведетты» нет ни тех мягких сидений, ни того комфорта, к какому привыкли эти люди.
— А как же Джонсон?
— Джонсон взял меня потому, что я говорю по-английски.
— Вот видишь! Значит, этого достаточно.
— Ему ведь меня рекомендовали. К тому же в тот момент у него, кроме меня, никого не было под рукой. Но я-то понимаю, что эта машина его не устраивает. Ты не знаешь, какие в Америке машины: «шевроле», «понтиаки», «бьюики» — все это машины серийные. Люкс начинается с «кадиллака»!
— Но ты же не собираешься покупать себе «кадиллак»!
— Нет. Но добротный старенький «роллс-ройс» или «бентли» десятилетней давности — собираюсь.
— Это будет дорого стоить.
— С деньгами он меня не торопит: я смогу отдать их, когда захочу.
— Тебе придется больше работать.
— Конечно. Но у меня будет другая машина, и хоть она будет стоить дороже, зато и денег будет нам больше приносить. Да, славный он малый, этот Джонсон.
— Но и ты оказываешь ему большие услуги.
— Конечно.
— Кстати, шины ты у Валлоне получил?
— Нет. У него совсем плохи дела.
— Что, заболел?
— Нет, просто сел на мель.
— Когда мы были с тобой у него, мне показалось, что дела его идут неважно.
— А теперь он и вовсе закрылся: нечем больше платить. Деньги, которые я дал ему за «ведетту», он истратил.
— Значит, шин своих ты не получишь, и гарантия, которую он тебе дал, ничего не стоит.
— Боюсь, что да. Хотя он полон самых добрых намерений. Сегодня утром я обнаружил совершенно раздавленного, сломленного человека и закрытый гараж — ему даже рабочим платить нечем. Единственное, что ему осталось, это пустить себе пулю в лоб.