В небе вспыхнула полоска света, или мне показалось? Я еще сильнее запрокинула голову и старалась не моргать.
— Смотрите! — крикнул Дейви, протянув руку. Звезда сорвалась уже в другом месте. Это была
совершенно непредсказуемая вещь, невозможно было понять, какая из звезд собирается прыгнуть. Я изо всех сил старалась не моргать, чтобы не пропустить их. Широко открытые глаза ловили свет, будто на сетчатке должна была проявиться фотография.
Малыши дрожали от холода в своих курточках поверх пижам и в перепачканных ботинках, шептались и хихикали от восторга, что так поздно вышли во двор. Они смотрели на звезды, уже сыпавшиеся как шарики в пинтболе, с открытыми ртами — вдруг одна упадет. В чернильной тьме кроме звезд светилась только рождественская гирлянда на крыльце трейлера.
Хлопнула дверь. Даже не оборачиваясь, я знала, кто это. Чирканье спички, теплый знакомый запах.
— Давно пора снять эти лампочки, — сказал Рэй.
Он подошел туда, где мы стояли — тлеющий огонек сигареты, запах свежей древесины.
— Это метеорный поток Квадрантиды, — сказал Дейви. — Довольно скоро их будет сорок в час.
Длительность у него самая маленькая, но по плотности он уступает только Персеидам.
Я слышала, как у Рэя хлюпает вода в ботинках, когда он переступал с ноги на ногу. Хорошо, что было темно и никто не видел румянец у меня на щеках, когда он придвинулся еще ближе, глядя в небо, словно его интересуют Квадрантиды, словно он вышел посмотреть на них.
— Глядите! — воскликнул Оуэн. — Видели, дядя Рэй? Видели?
— Видел, дружок, видел.
Он стоял совсем рядом со мной: чуть шевельнувшись, я могла бы задеть его рукавом. Сквозь узкий слой темноты между нами от него шло тепло. Так близко мы еще никогда не стояли.
— Вы со Старр пособачились? — тихо спросил он.
Я тонкой струйкой выдохнула пар, представляя, что курю длинную сигарету, как Марлен Дитрих в «Голубом ангеле».
— Что она тебе сказала?
— Ничего. Просто немного пошутила. Звезды бросались в редкие темные пятна на черном куполе, вверх или вниз, и сгорали. Просто развлекались. Им так нравилось. Мне хотелось открыть рот, как маленькой, и проглотить полнеба. Рэй глубоко затянулся, потом закашлялся. Сплюнул.
— Тяжело ей, должно быть. Она не молодеет, а в доме растут красивые девушки.
Я смотрела в небо, будто не слышала, но мысль была только одна — расскажите мне об этих девушках поподробнее. Мне было стыдно за такое желание, за его примитивность, — разве дело в красоте? Я так часто думала об этом, глядя на мать. Человеку не нужна красота сама по себе, ему нужно, чтобы его любили. Но я все равно хотела быть красивой. Если это один из путей к любви, я выбираю его.
— Она хорошо выглядит, — сказала я.
Старр было бы не так уж тяжело, если бы он не ходил за мной во двор звездной ночью, не смотрел на меня этим особенным взглядом, трогая губы кончиками пальцев.
Но я не хотела, чтобы он перестал. Мне было жалко Старр, но не настолько, чтобы все кончить. Я заразилась вирусом греха, стала центром собственной вселенной, звезды которой кружились и складывались в созвездия только вокруг меня, и мне нравился каждый его взгляд. Разве кто-то раньше смотрел на меня, обращал на меня внимание? Если это зло, пусть Бог исправит мои мысли.
Дорогая Астрид!
Нечего рассказывать мне о том, как ты обожаешь этого человека, как он заботится о тебе! Я не знаю, что хуже — твоя увлеченность Иисусом или пришествие этого престарелого поклонника. Ты должна найти себе в любовники ровесника, нежного и красивого мальчика. Такого, который будет трепетать от твоих прикосновений, дарить тебе маргаритки на длинном стебле, опустив глаза, мальчика с пальцами пианиста. Не смей ложиться под папаш. Я запрещаю тебе, понятно?
Твоя мать.
Ты уже не могла меня остановить, мама. Я больше не собиралась тебя слушаться.
Весна красила склоны холмов оранжевыми полосами калифорнийских маков, сыпала их на лужайки у бензоколонок и автостоянок вместе с синими люпинами и индейской кастиллией. Даже на сгоревших лугах и полях пробивались цветы желтой горчицы. Это пестрое буйство неслось вдоль дороги, по которой мы с Рэем удалялись от города в его старом «пикапе».
Я давно просила показать мне новый квартал в Ланкастере, мебель из красного дерева, которую он делал на заказ.
— Вы же знаете, как «весело» со Старр. Может, прокатите меня как-нибудь после школы?
Каждый день, спускаясь во двор после уроков, я надеялась, что меня ждет грузовичок с пучком перьев на зеркале. И наконец он приехал.
Квартал был пустой и голый, как лысина, — ни одного деревца. По пыльным, еще недостроенным улицам между больших новых домов валялся строительный мусор. У одних домов уже были стены и крыши, другие стояли открытые всем ветрам. Деревянные скелеты человеческих жилищ. Рэй повел меня в дом, где работал, — чистый, уже отделанный снаружи, пахнущий сырыми опилками. Показал мне кленовый гарнитур в кухне-столовой, эркеры, встроенные шкафы, широкий балкон с видом на задний двор. Солнце играло у меня в волосах, и я понимала мать, стоявшую у окна в книжной лавке «Смолл Уорлд», чтобы быть еще красивее в потоке света.
Рэй провел меня по всему дому, как агента недвижимости, — показал панорамное окно в гостиной, изящные унитазы в двух ванных комнатах и душевой, изогнутые перила, отполированный стержень винтовой лестницы.
— Я жил в таком доме, когда был женат, — сказал он, поглаживая перила, пробуя кулаком на крепость витой столб.
Как я ни старалась представить Рэя, живущего такой размеренной добропорядочной жизнью с ужином ровно в шесть, с постоянной работой, женой и ребенком, — никак не получалось. Даже если он и жил так, то шел после работы не домой, а в «Тропиканку», влюблялся в гологрудых девиц.
Мы пошли наверх, где Рэй показал мне уже готовый платяной шкаф, отделанный кедром, кресла с резным узором. Слышался стук инструментов из соседних домов, шум бульдозера, ровняющего землю под фундамент. Рэй задумчиво смотрел на стройку сквозь немытые стекла новых окон. Интересно, как будет выглядеть комната после переезда хозяев. Лиловый ковер, на постели покрывало с синими розами, роскошный белый с золотом комод. Мне больше нравилось так, как сейчас — розовое дерево, его свежий запах, коричнево-зеленые клетки на рубашке Рэя. Он рассматривал голый двор, опираясь на раму широко расставленными руками.
— О чем вы думаете? — спросила я.
— Они не будут счастливы.
— Кто?
— Люди, которые купят этот дом. Я строю дома для тех, кто не будет в них счастлив. — Как печально было его лицо.
— Почему не будут? — Я подошла ближе. Рэй прижал лоб к стеклу, на котором еще была заводская наклейка.
— Потому что так всегда. Люди сами все портят. А дома ни при чем.
В комнате с новыми окнами было жарко, благоухание сырого дерева кружило голову, и с ним смешивался запах пота, густой и острый мужской запах. Руки сами легли ему на пояс, я уткнулась лицом в грубую шерсть рубахи между лопатками Рэя — мне хотелось так сделать еще с того воскресенья, когда я «проболела» церковь и он обнял меня, утешая. Закрыв глаза, я вдыхала запах его тела, травы, которую он курил, пота и свежих опилок. Рэй не двинулся с места, лишь глубоко вздохнул.
— Ты же ребенок.
— Нет, Рэй, — прошептала я ему в шею. — Я рыбка, плывущая мимо. Лови, если хочешь.
Секунду он продолжал стоять с расставленными на оконной раме руками, словно колеблясь. Потом поймал мои руки, обнимающие его, развернул ладони, поцеловал их, прижал к лицу. Вот они, мои маргаритки на длинном стебле. Трепетала здесь только я.
Рэй повернулся ко мне и обнял. Именно так, как я хотела всю жизнь, — сильными надежными руками, прижимающими к грубой шерсти рубашки, к широкой груди, пахнущей табаком и пивом. Я запрокинула голову. Это был мой первый поцелуй, и я раскрывала губы, чтобы он мог ощутить их вкус, тронуть язык. Дрожь не утихала, хотя Рэй очень крепко держал меня.
Еще миг, и он разомкнул руки, отступил на шаг.
— Слушай, наверно, нам лучше вернуться. Это нехорошо.
Мне было уже не важно, что хорошо, что — нет. В кармане лежал презерватив из ящика Кэроли, и впервые за столько месяцев я была один на один с мужчиной, о котором мечтала всю жизнь.
Я сняла свитер и бросила его на пол. Сняла футболку. Сняла лифчик и встала перед ним, открыв свою маленькую бледную грудь, так непохожую на грудь Старр, — все, что у меня было. Развязала ботинки, расстегнула джинсы, сбросила их.
Прислонившись к немытому стеклу, Рэй смотрел так печально, словно кто-то умирал у него на глазах.
— Я не хотел, чтобы это случилось, — сказал он.
— Это ложь, Рэй.
И он опустился передо мной на колени, обнимая мне бедра, целуя живот, трогая ягодицы, ловя пальцами шелковую влагу между ног, пробуя ее на вкус. И у него на губах был мой запах, когда я опустилась на пол к нему, скользя руками по плечам, расстегивая одежду, трогая его внизу, твердое и большое, больше, чем я ожидала. И я подумала — Бога нет, есть только то, что ты хочешь.
Прислонившись к немытому стеклу, Рэй смотрел так печально, словно кто-то умирал у него на глазах.
— Я не хотел, чтобы это случилось, — сказал он.
— Это ложь, Рэй.
И он опустился передо мной на колени, обнимая мне бедра, целуя живот, трогая ягодицы, ловя пальцами шелковую влагу между ног, пробуя ее на вкус. И у него на губах был мой запах, когда я опустилась на пол к нему, скользя руками по плечам, расстегивая одежду, трогая его внизу, твердое и большое, больше, чем я ожидала. И я подумала — Бога нет, есть только то, что ты хочешь.
8
Все школьные дни, все пустые послеполуденные часы, на прогулках среди камней, за ужином со Старр и мальчиками, долгими вечерами у телевизора Рэй был моей единственной мыслью, моим наваждением. Его нежная кожа, — я никогда не думала, что у мужчины она может быть такая, — крепкие мускулы, сухожилия на руках, как древесные корни, его печальный взгляд, когда я раздевалась.
Я рисовала его на полу без одежды, или у окна после наших ласк, или на кусках коврового покрытия, которые он постелил в углу спальни нового дома. Мы лежали на этих ковриках, сплетаясь ногами, поглаживая мягкие волоски. Он слегка щекотал мою грудь, играл с соском, торчащим и твердым, как ластик. Рисунки я прятала в коробку с книгами матери. — Старр никогда не пришло бы в голову рыться в ней. Надо было выбрасывать эти рисунки, но рука не поднималась.
— Почему ты стал жить со Старр? — спросила я однажды, гладя белый шрам у него на боку — след вьетконговской пули.
Он пробежался пальцами мне по ребрам. Выступили мурашки.
— Она единственная женщина, которая не переделывает меня. Дает мне оставаться собой.
— Я тоже могла бы так, — сказала я, так же пробегаясь ноготками у него между ног. Рэй вздрогнул. — С ней хорошо в постели, да?
— Обсуждать одну женщину с другой не в моих правилах. — Он накрыл мою ладонь своей, прижал ее к паху, который снова начал набухать. — Это некрасиво.
Рэй провел пальцем по моей ноге, по тягучей шелковой влаге, сунул палец в рот. Я даже представить себе не могла, что это может быть так, что значит быть желанной. Все было позволено, все возможно. Он притянул меня к себе, посадил сверху, и я скакала на нем, как на лошади сквозь прибой, пригнувшись лбом к его груди, пролетая сквозь облако искр. Если бы мать была на свободе, мог бы один из ее любовников вот так осыпать меня звездами? Стала бы мать следить за мной, как Старр, обнаружив, что меня уже не прочесть, как страницу энциклопедии?
Нет. Будь она на свободе, я не испытала бы этого. Она просто не позволила бы мне. Мать всегда оставляла себе все самое лучшее.
— Я люблю тебя, Рэй, — сказала я.
— Ш-ш-ш, — прошептал он, сжимая мне бедра. Закрытые веки дрожали. — Не надо ничего говорить.
И я просто скакала, осыпаемая колкими брызгами океанской волны, и нас захлестывал прилив с морскими звездами, светящимися рыбами, поднимая к самому солнцу.
Беспокойство Старр искало выход, и чаще всего она вымещала его на детях. Без конца обвиняла свою дочь в том, в чем раньше хотела уличить меня. Кэроли почти не бывала дома, после школы она каталась на велосипедах с Дерриком, — стрекот спиц доносился до нас, как мучительное, назойливое сомнение. Если Рэй не забирал меня из школы, я оставалась там после уроков, или шла в библиотеку, или вместе с ребятами ловила лягушек у протоки, бегущей в Большую Тухунгу, — зимой она медленно высыхала, превращаясь в тонкие ручейки и грязные лужи. Лягушки были цвета засохшей глины, чтобы заметить их, надо было сидеть очень тихо. Но чаще всего я устраивалась на камне, нагретом солнцем, и рисовала.
Однажды, вернувшись с такого пленэра, я увидела Старр, свесившуюся с диванчика на крыльце. Она была в синей блузке, завязанной узлом под грудью, и врезавшихся в промежность шортах. Волосы были накручены на бигуди. Старр играла с недавно родившимися котятами, выманивая их из-под диванчика бантиком на палке. Она что-то ласково говорила им и посмеивалась. Это было не похоже на Стар — обычно она терпеть не могла котят, называла их волосатыми крысами.
— О, вот и художница. Иди сюда, мисси, поговорим. Мне так скучно, что я разговариваю с кошками.
Старр никогда не разговаривала со мной, кроме того раза у нее в спальне. Сейчас у нее было как будто что-то с губами, они двигались медленнее обычного. Отдав мне палочку с бантиком, она вытащила сигарету из пачки «Бенсон энд Хеджес» и вставила ее в рот не тем концом. Я ждала, заметит ли она. Старр спохватилась в последний момент, уже поднеся зажигалку к лицу.
— Забыла, каким концом вставлять, — пошутила она и взяла чашку.
Я повозила бантиком, из-под диванчика выкатился пушистый серо-белый шарик. Попрыгал, цапая бантик, и убежал.
— Поговори со мной. — Старр глубоко затянулась, выпустила дым длинной струей. Откинула голову назад, покатала по плечам, показав свою красивую шею. Голова у нее была огромная от бигуди, как у одуванчика. — Люди должны разговаривать. Все так идиотски заняты, вот в чем проблема. Ты не видела Кэроли?
За придорожными холмами были отчетливо видны фонтаны пыли из-под колес велосипедов. Я хотела стать пылью, дымом, ветром, лучом солнца в чапарале, чем угодно, чтобы не сидеть с этой женщиной, у которой я уводила мужчину.
— Кэроли совсем отбилась от рук, — продолжала Старр, вытянув ногу и рассматривая свой серебристый педикюр. — Держись от нее подальше. Надо поговорить с этой мисси, хватит ей катиться по наклонной. Тут нужна большая доза Слова Божьего. — Она сняла одну бигуди, ощупала кудряшку и начала снимать остальные, бросая их на колени. — Вот ты хорошая девочка, я на тебя правильно повлияла. Пра-виль-но. Где эта Кэроли, ты ее не видела?
— Наверно, с Дерриком, — сказала я, раскачивая бантик у щели под диванчиком.
— Водится со всяким отребьем. — Старр наклонила голову вперед, чтобы снять бигуди с затылка. — Мать у него такая тупая, что ставит пиццу в плиту вместе с коробкой. — Она захохотала, роняя бигуди. Вылезший было котенок кинулся обратно под диванчик.
Только сейчас я поняла, что Старр была просто пьяная. Она не пила восемнадцать месяцев носила на брелке жетоны анонимных алкоголиков — красный, желтый, синий, фиолетовый. Для нее это было большим достижением, чего я никогда не понимала, Рэй пил, моя мать пила. Майкл пил каждый день начиная с полудня, когда заканчивал начитывать на пленку очередную главу, и до поздней ночи, пока не отключался. Это не причиняло им никакого видимого вреда. Во всяком случае настроение у Старр улучшилось. Зачем она так долго пыталась сделать из себя какую-то святую, если не была такой по натуре, подумала я. Ради чего стараться?
— Знаешь, он по мне с ума сходит, — сказала она, — наш Рэй. Этому человеку нужна настоящая женщина. — Она подвигала бедрами в своих тесных шортах, будто сейчас лежала под ним. — Жена не стала бы так ему подмахивать. Он просто изголодался. Я ее видела как-то раз, эту жену. — Старр опять отхлебнула из кружки, и теперь я почувствовала запах спиртного. — Мечта капитана дальнего плавания. Синий чулок, в общем, ты понимаешь. Такая брать в рот не стала бы. Вот он и сидел в «Тропиканке», смотрел на нас этими грустными глазами, как бездомный в супермаркете. — Она расправила плечи и покачала ими, показывая, чем она увлекла Рэя. Крестик всплыл и снова утонул в роскошной плоти вместе с распятым на нем Иисусом. Она засмеялась, пепел с сигареты упал на котенка. — Мне осталось только влюбиться в него.
Противно было представлять, как Рэй сидел в стрип-клубе и таращился на полногрудых девиц. Он просто не знал, куда еще пойти. Я опять взяла палку и зашуршала бантиком, наклонившись, чтобы Старр не видела моих красных щек.
— Я совсем спятила, наверно, когда думала, что вы с ним… — сказала она в кружку, допила и со стуком поставила ее на столик. — То есть посмотри на себя, ты же еще младенец. Ты даже лифчика не носила, пока я тебе не купила.
Старр убеждала себя, что между мной и Рэем ничего нет, просто не может быть, ведь она женщина, а я пустое место. Но я и тогда чувствовала, закрыв глаза, его руки на своих бедрах, поцелуи, обжигающие живот, когда он опустился передо мной на колени на новом полу. Чувствовала запах свежего дерева, его крепкое пожатие, горячий ветер, сжигавший нас, как смолистый чапараль на холмах в пору цветения олеандра.
Полная луна лила сквозь щели в шторах обморочно-белый свет. В кухне грохотал холодильник, гремели кубики льда.
— Неужели она сорвалась? Столько времени прошло, — сказала Кэроли. — Никогда не верь алкоголикам, Астрид. Правило первое, второе и третье.
Она села в постели, стянула ночную рубашку, надела колготки, мини-юбку и блестящую блузку. Открыла окно, взобралась на комод, держа в руке туфли на каблуках. Прыгнула. На крыльце с другого конца трейлера послышались шаги.