Мне было неприятно, что Марвел обращается ко мне, как будто я думаю так же, будто мы члены какого-то арийского тайного общества.
— Я приготовлю сок, — сказала я. Не хотелось даже стоять рядом с ней.
Смешивая сок, я смотрела, как соседка берет с крыльца журналы, кладет их в пакет с продуктами. На ногах у нее были белые босоножки с черными носочками, как оленьи копытца.
Потом она исчезла в своем доме с закрытыми ставнями. Мне было грустно, что она так быстро ушла, но и спокойно, что теперь она вне досягаемости слов Марвел, липких, как деготь, всей этой грязи и вони, исторгаемой ее губами. Интересно, эта женщина в светлом костюме думает, что мы все такие, как Марвел, что я тоже такая? И я вздрогнула от мысли, что скорее всего она действительно так считает.
Марвел взяла чашку с соком, налила его в бутылочку и сунула Кейтлин, которая поковыляла в комнату, тиская музыкальную подушку.
— Разъезжает тут на своей машине, — ворчала Марвел, — хвастается перед порядочными людьми. Как будто мы не знаем, как она эту машину заработала. Расставив ноги, вот как.
Машина блестела, красуясь своими обтекаемыми формами, как культурист мускулами. Мне хотелось лечь на капот, почувствовать его спиной — казалось, уже от этого можно испытать оргазм. Глядя на дверь, за которой скрылась соседка, я думала, что если бы у меня больше не было дел и не было Марвел, я могла бы стоять перед этой дверью весь вечер, надеясь, что она снова выйдет.
Когда ужин был кончен и детей уложили, я выскользнула в заднюю дверь и встала рядом с соседской джакарандой, ронявшей пурпурные цветы через забор на черный асфальт Марвел. В теплом ночном воздухе разливался их аромат. Слышалась музыка, женский голос. Сперва я подумала, что певица пьяна, но потом поняла, что это совсем не так, просто она по-своему произносила слова, играла ими, перекатывала во рту, как вишню из шоколадной конфеты.
Не знаю, сколько я простояла так в темноте, покачиваясь под музыку, слушая этот голос, густой и звучный, как охотничий рог. Казалось невероятным, что такая элегантная женщина может жить совсем рядом с нами, с нашим пятидесятидюймовым телевизором. Мне хотелось подкрасться к ее окну, заглянуть в щелку жалюзи, посмотреть, что она там делает. Но я не осмелилась. Только подняла с асфальта горсть пурпурных цветов и прижала к лицу.
На следующий день я сошла с автобуса, чтобы пройти пешком последнюю милю до дома по послеполуденной жаре. Трость была уже не нужна, но от долгой ходьбы бедро начинало ныть, возвращалась хромота. Дотащившись до нашего квартала, я чувствовала себя потной, грязной и уродливой в своей одежде из магазина «для экономных» — жесткой белой блузке, которая не становилась мягкой даже в воде при стирке, и плохо сшитой вручную юбке.
В тени от деревьев перед соседним домом наша изящная соседка срезала какие-то «лилии Нила», того же оттенка, что и цветы джакаранды. Она была босиком, в платье простого покроя, ступни и ладони у нее были бледно-розовые на фоне кожи цвета жженой карамели. Казалось, это такое украшение, будто она приехала из страны, где женщины окунают ступни и руки в розовую пудру. Она не улыбнулась, не повернула голову, полностью сосредоточившись на движениях своих садовых ножниц, срезавших то стебель розмарина, то стебель мяты в пятнистой тени джакаранды. Пурпурный цветок упал на ее темные волосы, небрежно собранные в «конский хвост». Это было прекрасно.
Мне было стыдно за свою хромоту и нелепую одежду. Я хотела быстро пройти к себе, до того, как она успеет меня рассмотреть, но когда я подошла к нашему забору из цепей, она так и не посмотрела в мою сторону. Мне стало обидно. Теперь мне хотелось, чтобы она обратила на меня внимание и я могла сказать ей — я не такая, не как они. Поговорите со мной. Ну, поднимите голову.
Но она продолжала не замечать меня. Взяла побег алиссума, поднесла к носу. Я срезала кусок сердца походным ножом и забросила перед ней на самодельном крючке. — Красивый у вас двор.
Она изумленно посмотрела на меня, словно не ожидала, что я могу с ней заговорить. У нее были большие миндалевидные глаза цвета темного пива. Тонкий шрам на левой щеке, на узком запястье золотые часики. Она отвела с лица вьющуюся прядь и улыбнулась мне. Улыбка вспыхнула и тут же погасла. Соседка опять наклонилась к лилиям. — Могут увидеть, как ты со мной разговариваешь. И начнут жечь кресты у меня на газоне[33].
— У вас же нет газона, — сказала я.
Она еще раз улыбнулась, но не подняла головы. — Меня зовут Астрид. — Лучше иди домой, Астрид.
11
Ее звали Оливия Джонстоун — это имя значилось на каталогах и журналах, которые посыльный оставлял у ее двери. Ей доставляли «Конде наст тревелер» и французский «Вог», толстый, как телефонный справочник. Теперь я гуляла с детьми на переднем крыльце, чтобы не пропустить ни малейшего ее движения — выхода из дома в продолговатых солнечных очках а-ля Джеки Онассис, возвращения с покупками, срезки цветов, — надеясь снова встретиться с ней взглядом. Почти каждый день ей приходили посылки. Молодой симпатичный курьер норовил подольше поговорить с ней, вручая их. Пока он переминался с ноги на ногу (в коричневых форменных брюках они походили на стволы деревьев), я гадала, сильно ли он влюблен в Оливию Джонстоун и как она к нему относится.
По вечерам, украдкой бросая взгляды в окно на кухне, я изучала ее гостей. Одни мужчины. Высокий чернокожий с ярко-белыми французскими манжетами и блестящими золотыми запонками на фоне темных рук приезжал на черном «БМВ» обычно в половине восьмого и всегда уезжал около полуночи. Молодой человек с растой в волосах, обутый в тяжелые «биркенстоки», ездил на «порше». Иногда его машина еще стояла во дворе, когда я утром шла в школу. Рыхлый белый мужчина, уже лысеющий, всегда в двубортных костюмах с большими лацканами пиджаков и в полосатых рубашках появлялся на прошлой неделе почти каждый день. Ему принадлежал огромный «мерседес».
Меня особенно интересовало нетерпение, с которым они выбирались из своих роскошных машин, радостное волнение на их лицах. Что должна была сделать женщина, чтобы вызвать такую спешку? Кто из них ей больше нравится, интересно? Сколько она, наверное, знает о мужчинах, эта Оливия, сияющая для них, как маяк. Даже на миг я не могла допустить, что Марвел может быть права хоть в чем-нибудь, не говоря уже о высказываниях насчет Оливии Джонстоун. Я жила взглядами на Оливию, урчанием ее подъезжавшей к дому машины в утренних сумерках, рассматриванием содержимого ее мусорного ведра. Это была та самая утренняя роса на стенках шлюпки, которая помогала мне продержаться еще один день.
Я срывала веточки ее розмаринов, носила их в карманах. Рылась в ее мусоре, когда она уезжала, жадно стремясь как можно больше узнать о ней, потрогать вещи, которых она касалась. Однажды я нашла там широкий черепаховый гребень с маркой лондонской фирмы «Кент» — как новый, только один зубчик был сломан. И коробку из-под душистого мыла, «Крабтри-Эвелин Элдер-флауэр». Она пила ром «Майерс», готовила на чистейшем оливковом масле в высоких бутылках. Один из ее гостей курил сигары. В другой раз мне попался потрясающе мягкий чулок, из тех, что носят на подвязках, облачного цвета. На нем спустилась петля. Пустой флакон духов «Ма Грифф» с несколькими небрежными черными линиями на этикетке. Он пах шуршащими платьями из органди, зелеными крапчатыми орхидеями и Булонским лесом после дождя. Мы с матерью однажды долго там гуляли. Это было счастье — делить память о Париже с Оливией Джонстоун. Флакон я положила в ящик комода, чтобы одежда пропиталась его запахом.
Однажды газеты и журналы у нее на крыльце остались лежать нетронутыми. «Корвет» печально горбился под коричневым чехлом, усыпанным опавшими цветами джакаранды, как грустными воспоминаниями. От одного вида этой машины мне хотелось принять перкодан. В коробке с лекарствами нашлись остатки кодеинового сиропа от кашля, его приторный вкус долго оставался во рту. Я сидела на своем жестком покрывале и расчесывала волосы черепаховым гребнем Оливии. Как можно было не благоговеть перед таким совершенством — женщиной, способной выбросить черепаховый гребень ручной работы, на котором всего лишь сломался зуб. Она действительно занимается любовью за деньги? Интересно, как это может быть, на что похоже. Проститутка. Шлюха. Что это значит, в конце концов? Просто слова. Мой вывод очень не понравился бы матери, но он был справедлив. Такие слова — ярлыки с готовыми суждениями. Жены ведь берут деньги у мужей, и никто ничего не говорит. А если гости Оливии дают ей деньги, чем это хуже?
Я расчесала волосы, собрала их в «конский хвост», представляя себя Оливией. Прошлась по крохотной комнатке, подражая ее походке — бедрами вперед, как модель на подиуме. Какая разница, шлюха она или нет. Это слово даже звучит как дурацкое чревовещание. Терпеть не могу ярлыки.
Людей нельзя раскладывать по полочкам, как почту при сортировке, — проститутка, домохозяйка, святая. Мы так неоднозначны. Страхи, желания, мысли и ситуации постоянно меняют нас, мы текучи, как вода. Я натянула на ногу ее чулок. Он пах «Ма Грифф».
Наверно, она поехала в Париж. Сидит сейчас в кафе с запотевшей рюмкой «перно» и стаканом воды, повязав шарфик на сумочку, как во французском «Вог». Может быть, она поехала с хозяином «БМВ», который носит золотые запонки и слушает джаз. Я часто представляла себе, как они танцуют в старомодной манере, едва передвигая ноги, и он касается щекой ее кудрявых волос. Так они и в Париже танцуют, наверное. Поздним вечером где-нибудь в подвальном джазовом клубе на Рив Гош, куда ходят только чернокожие парижане. Я представляла шампанское на столике, их закрытые глаза, неторопливые мысли — только о том, чтобы танец длился подольше.
После школы я сидела на крыльце, делая уроки и слушая, как Джастин и Кейтлин барахтаются в надувном бассейне, визжат и отнимают друг у друга игрушки. На асфальтовой крошке поблескивало солнце. Я ждала, я была готова к дождю, разложив чистые покрышки. В половине пятого у двери Оливии появился курьер и начал заполнять бланк доставки.
— Извините. — Я подошла к забору из цепей. — Оливия просила меня получить за нее посылку, — и улыбнулась, стараясь вызвать доверие. В конце концов, я ее соседка. — Она сказала, что будет в отъезде.
Курьер принес бланк, и я расписалась. Посылка оказалась небольшой коробкой с лейблом «Уильямс-Сонома». Было очень интересно, что там внутри, но любопытство меркло перед шансом подружиться с Оливией, увидеть, что прячется за закрытыми окнами этого дома.
Когда она вернулась, я сказала Марвел, что мне нужно доделать доклад вместе с одноклассницей, живущей неподалеку. Врать я никогда хорошо не умела. Мать говорила по этому поводу, что у меня отсутствует воображение. Я постаралась просить как можно короче и убедительней, и Марвел отпустила меня на час.
— В пять ты должна быть дома. У меня будут люди.
Она продавала косметику «Мэри Кей». Денег это приносило не много, но зато прибавляло ей значительности в собственных глазах.
Достав посылку из мешка с бельем, где она была спрятана, я взошла на крыльцо Оливии и позвонила. Ее фигура почти тотчас же появилась за дверью из пузырчатого стекла, точно такой же, как наша, только не бирюзовой, а желтой. Я почувствовала ее взгляд на себе, когда она смотрела в глазок. Надо выглядеть спокойной — просто соседка соседке оказывает услугу. Дверь открылась. Оливия была в длинном ситцевом платье на бретельках, волосы собраны в пучок на затылке, плечи цвета корицы — гладкие, как столбики у кровати.
— Это принес посыльный. — Я протянула ей сверток. Один зуб на расческе, всего один зуб! Она была совершенством.
Оливия улыбнулась, взяла посылку. Ногти у нее были короткие, с белой кромкой. Удивленно поблагодарила меня. Она явно понимала, что это уловка, что я просто хочу пробраться в ее жизнь. Я старалась рассмотреть комнату за ее спиной, но видно было только зеркало и лакированный столик. И тут она произнесла слова, которые я так давно мечтала услышать:
— Хочешь зайти? Я как раз приготовила чай. Было ли на свете место более изысканное, чем дом Оливии? Золотистые обои на стенах большой комнаты — высочайшего качества, плотные, как кора пробкового дерева. Там же стояла светло-коричневая тахта с бархатным покрывалом, резной спинкой и подушками леопардового окраса. Кожаное кресло, резная кушетка с полосатым верхом. Деревянный стол, под ним столики поменьше, на нем светло-зеленый горшок с кустом мелких белых орхидей. Как мотыльки. Комнату оживляла негромкая джазовая музыка, которую любил хозяин «БМВ», — труба, густые сложные переливы, полные суровой тоски. — Чья это музыка?
— Майлз Дэвис. «Семь шагов в небо». Семь шагов, подумала я, и всё?
Там, где в комнате Марвел была стеклянная раздвижная дверь, у Оливии было большое окно, выходящее на задний двор. Вместо кондиционера лениво ворочались потолочные вентиляторы. Попугай в позолоченной клетке оказался искусственным — в крошечном сомбреро, с сигарой, зажатой в клюве.
— Это Чарли, — сказала Оливия. — Осторожно, клюется.
Она улыбнулась. У нее был неправильный прикус, чуть-чуть выдающиеся вперед зубы. Легко было представить, как мужчинам хочется целовать ее.
Мы сидели на кушетке и пили холодный чай с медом и мятой. Сидя здесь, я не знала, как начать разговор. Было так много вопросов, и ни один я не могла вспомнить. Сбивала обстановка — куда ни посмотришь, везде что-то удивляло. Натюрморт с разрезанными гранатами, плети страстоцвета, его плоды. Корешки толстых книг об искусстве, о дизайне, коллекция стеклянных пресс-папье на кофейном столике. Все это было удивительно красиво, я никогда не видела комнаты, обставленной с таким вкусом, с такой расслабляющей роскошью. Моя мать лишь окинула бы пренебрежительным взглядом эти заставленные мелкими предметами поверхности, но три белых цветка в стеклянном бокале мне надоели. Для жизни нужно было гораздо больше.
— Ты давно здесь живешь? — спросила Оливия, водя по запотевшему стакану пальцем со свежим французским маникюром. У нее был слегка закругленный профиль с высоким покатым лбом.
— Недавно. Месяца два. — Я кивнула в сторону свертка. — Что они вам прислали?
Оливия подошла к бюро, взяла нож для резки бумаг и открыла посылку. Внутри оказались два керамических сердца.
— Это нагреватели хлеба. Греешь их на плите, потом кладешь в корзину, и булочки не остывают.
Я была разочарована. Мне казалось, в посылке должно было быть что-то таинственное, сексуальное. Нагреватели хлеба были слишком далеки от моих фантазий об Оливии Джонстоун.
Она села еще ближе ко мне, закинув руки на спинку кушетки. Мне было приятно и одновременно слегка не по себе. Казалось, Оливия точно знала, как на меня действует каждое ее движение. Я не могла оторвать глаз от ее кожи, гладкой, блестящей, как теплое полированное дерево, чудесно гармонировавшей с цветом обоев. Пахло «Ма Griffe».
— Куда вы ездили? — спросила я.
— Далеко, на восток. Нью-Йорк, Вашингтон, у моего друга там бизнес.
— Это тот, который на «БМВ»?
Оливия улыбнулась, сверкнув чуть выдающимися зубами. Вблизи они выглядели задорно и шаловливо, не так совершенно, как все остальное в ней, но это лишь прибавляло ей привлекательности.
— Нет, не на «БМВ». Этот по горло женат, ты его здесь не видела.
Я опасалась, что она будет обсуждать какие-нибудь нагреватели хлеба, но она говорила со мной о мужчинах, как о погоде! Ободренная, я пошла дальше:
— А вы не боитесь, что они могут столкнуться друг с другом?
Оливия подняла брови.
— Я делаю все, чтобы этого не случилось.
Может быть, это правда. Может быть, ей действительно приходится изворачиваться. Но если и так, у нее не было ничего общего с девушками на Ван-Найс-бульвар в соблазнительных шортах и прозрачных блузках. Ее окружали лён, шампанское, керамика, натюрморты и «Семь шагов в небо».
— А кто-то из них нравится вам больше всех? Оливия помешивала ложечкой в стакане, впитывая музыку всеми порами кожи.
— Нет, никто особо не выделяется. А у тебя есть бойфренд?
Я хотела сказать, что да, это мужчина старше меня, стараясь с шиком изобразить этот роман, но вдруг просто рассказала ей мою грустную историю — о матери, о Рэе и Старр, о Марвел Тёрлок. С ней было легко говорить, Оливия умела сочувствовать. Она задавала вопросы, внимательно слушала, снова ставила музыку, принесла еще чаю и лимонного печенья. Я чувствовала себя так, будто проснулась в своей шлюпке, и белая яхта спускала мне трап. «Мы не знаем, когда может прийти спасение».
— Тебе не всегда будет так трудно, Астрид, — сказала она, заправляя прядь волос мне за ухо. — У красивых девушек есть определенные преимущества.
Мне хотелось ей верить. Хотелось знать то, что знает она, чтобы больше не бояться и быть уверенной — всем моим злоключениям придет конец.
— Какие?
Она внимательно, близко-близко рассмотрела мое лицо. Все его линии, челку, которую я недавно отстригла, мой твердый подбородок, полные обветренные губы. Я старалась выглядеть взрослой, готовой услышать ее секреты. Оливия взяла меня за руку, переплела свои пальцы с моими, будто мы с ней всю жизнь так делали. Рука у нее оказалась тоньше, чем я ожидала, теплая и очень сухая, с чуть-чуть грубоватой кожей
— Это мир мужчин, Астрид, — сказала она. — Ты об этом когда-нибудь слышала?
Я кивнула. Мир мужчин. Но что это значит? Что они могли свистеть, пялиться на тебя и говорить гадости, а ты должна молчать, иначе тебя изнасилуют или побьют. Что есть места, куда женщинам входить запрещено. Это означает, что у мужчин больше денег, что они не возятся с детьми, как женщины, ни на секунду не отвлекаясь. И еще, что женщины любят их больше, чем они любят женщин, что женщины от всего сердца отдают им себя, не получая ничего взамен.