– Прости. Я испугалась, думала, привидение.
– Это вы меня извините, Софья Борисовна. – Манаев даже поклонился. -
У меня не было желания вас пугать.
– Ничего страшного, Станислав Семенович, – подхватила игру Мельникова.
– Хотел тебя проводить, но, видишь, не успел.
– Бывает.
В нескольких шагах от вольера стоял домик для гостей. Манаев и
Мельникова прошли это расстояние вместе. Софья Борисовна так разволновалась, как не волновалась даже в романтическом возрасте. За спиной сжала руки в кулаки и попыталась дышать ровнее, чтобы не выдать себя.
– Я вот сейчас подумал знаешь, о чем? – Манаев сделал паузу. – Что не было там, в школе, никакого привидения. Мне показалось просто.
Они стояли друг напротив друга.
– Жаль.
– Что жаль?
– Что его не было. – Мельникова смотрела на Манаева. Она ждала. Но ничего не случилось.
– Спокойной ночи, – сказал Манаев, повернулся и направился к себе.
– Спокойной ночи.
Мельникова вошла в домик, закрыла за собой дверь, но дальше не двинулась, остановилась в прихожей. Там она крепко зажмурилась от досады и стыда. Затем резко открыла глаза. Стояла и вглядывалась в темноту, пока не стала различать предметы, освещенные слабым лунным светом.
В ТРАПЕЗНОЙ
Перед постом в трапезной жарили знаменитые рыбные котлеты.
Одинаковой формы, румяные, их складывали на противень. Основную работу выполняла матушка Марьяна.
Женщина по прозвищу Англичанка была на подхвате. Готовить она не умела, но картошку чистила хорошо.
Храм был небольшой. Принимали пищу там же, где готовили. Эта комната в пристройке и называлась трапезной.
Англичанка изредка подходила к плите, свысока смотрела на то, что делает матушка Марьяна.
– Что, моя милая? – спрашивала Марьяна.
Но Англичанка не удостаивала ее ответом, поправляла очки и, поджав губы, возвращалась на свое место нарезать хлеб.
Храм восстанавливали в основном добровольцы. Работали они неважно, медленно, но очень гордились тем, что делают это ради веры.
Добровольцы носили бороды, громко говорили и обращались друг к другу не иначе как “отец” и троекратно целовались при встрече.
Одним из добровольцев был Воскобович – бывший студент-философ из
Киева. За свою недолгую жизнь он успел побывать сатанистом, буддистом, свидетелем Иеговы, стоиком-любителем и еще много кем.
Воскобовича привела в церковь сестра. Привела, когда поняла, что у родного брата скоро ум за разум зайдет. В двадцать пять лет его голова была совершенно седой. Глаза безумными. А то, что творилось в голове, не поддается описанию. Все там смешалось и перепуталось.
Простые вещи казались ему невероятно сложными, а сложные – очень простыми.
Воскобович постучал по дверной коробке. Двери в трапезной не было.
– Входи, сыночек, входи, – сказала матушка Марьяна. – Чаю захотел? – опередила она Воскобовича.
Тот долго думал, глядя в пол, а потом ответил:
– Да.
– Налей чайку мальчику, – попросила Марьяна.
Англичанка, выражая недовольство всей фигурой, занялась приготовлением чая.
Воскобович сел в углу, прижимая к себе стопку книг в твердых переплетах, – жития и письма святых.
– Я книжки взял почитать, – сказал он, глядя в пол.
– Может, не надо тебе читать-то, хватит уже? – отозвалась
Англичанка. – Не дай Бог, хуже станет.
– Скушай лучше котлетку, сынок, – сказала Марьяна.
– Спасибо. Я не хочу. – Воскобович сказал, а после, с запозданием, отрицательно замотал головой.
Англичанка дала ему чашку чая. Воскобович принял чашку, подержал ее в руках, поставил на пол и только потом понял, что обжег ладони.
Крепко прижал их к щекам. Щеки были холодные.
Установилась тишина. Англичанка бросила взгляд на бывшего студента.
Он так и сидел прижав ладони к щекам.
Матушка Марьяна стала резать лук. Нож застучал по деревянной доске.
– А вот я не пойму, – начал Воскобович медленно. – Как спасутся те, кто православную веру не исповедует?
Матушка Марьяна высыпала лук в кипящую воду.
– У апостола сказано: невозможное человекам возможно Богу, – сказала она, вытирая фартуком руки. – Но лучше у батюшки спросить. Он тебе на любой вопрос ответит. Хотя я в книге читала, что иноверцам спастись будет сложно.
После этих слов Воскобовичу стало совсем нехорошо. Ему до слез было жалко бедных людей, которые не смогут спастись. А еще Воскобович жалел себя, потому что у него нет никакой ясности (даже после долгого разговора с отцом Леонидом), а у этих женщин есть. Все им в мире понятно до такой степени, что они позволяют себе совершенно расслабиться. Готовить еду да еще и напевать себе под нос.
Воскобович несколько раз закрыл глаза, но они все равно были как будто открыты. Он уже не понимал, где находится, в трапезной или в каком-то другом месте. Ему было очень больно, потому что никто по-настоящему не понимал, что он чувствует. Никто его не слышал.
Воскобович встал и, ни слова не сказав, вышел. Женщины посмотрели ему вслед. Матушка Марьяна сочувственно, а Англичанка несколько осуждающе. Буквально через несколько секунд за пределами трапезной послышался звон стекла.
– Что это? – У матушки Марьяны округлились глаза.
Англичанка, не говоря ни слова, бросилась в коридор.
Еще раз глухо бухнуло несколько раз об пол, и посыпались осколки.
После установилась тишина. Затем в трапезной появился Воскобович. Он передвигался мелкими шажками и смотрел долу. За ним шла разгневанная
Англичанка.
– Ты зачем банки разбил? – спросила Англичанка грозно.
– Не знаю. – На Воскобовича было жалко смотреть.
– Представляешь, забегаю, а он стоит и задумчиво банки наши на пол сбрасывает. Аккуратно так, пальчиком.
– Много разбил? – поинтересовалась матушка Марьяна безо всякой паники.
– Да почти все! Пятилитровые! – Англичанка захотела плюнуть от досады, но вовремя вспомнила, что в храме плеваться не принято.
Банки под огурцы они с Марьяной собирали уже полгода.
Англичанка покачала головой и произнесла:
– Принимает больных людей, а потом говорит, что непорядок. -
Англичанка говорила об отце Леониде, но имени его не называла. -
Парню в больницу надо.
– Подойди сюда, – сказала матушка Марьяна Воскобовичу ласково. -
Возьми веник и совок и пойди все за собой аккуратно убери. И главное, не порежься.
– Ты что, совсем? – Возмущению Англичанки не было предела. – Он же вообще не соображает, что делает.
Недовольная Англичанка сама взяла совок с веником и отправилась в коридор, подметать осколки.
Воскобович сел на скамейку, взял рыбную котлету и начал есть.
Медленно и неумело, как будто делал это первый раз в жизни. Котлета была мягкая и вкусная. Воскобовичу стало немножко легче.