Я взглянул на женщину, вспомнив о ее бурном прошлом, и снова повернулся к Джеймсу:
– Мне нравятся ваши картины. И ранние, и поздние, с городом в сумерках.
– Спасибо.
– Догадались, почему я здесь?
Он посмотрел через мое плечо на сестру.
– Кто-то убил ваших друзей, – продолжил я. – Хьюго Бака, Адама Джонса, Гая Филипса. Вы в курсе?
Он неопределенно качнул головой.
– Я хочу найти убийцу. Не поможете мне поймать ублюдка, который лишил их жизни?
Художник снова сосредоточился на мне:
– Мы с ними не друзья.
– Вы разыграли самоубийство. Летом, в Италии. Оставили одежду на морском берегу. Очень убедительно. Почему, Джеймс?
Он вздохнул так, будто долго старался не дышать, прикрыл глаза, а когда открыл, я увидел в них застарелую боль.
– Начали с чистого листа, – сказал я. – Так? И кто знал об этом? Ваша сестра. Друзья. Кто из них? Все?
– Ни один.
– Хьюго Бак знал.
– Нет.
– У него дома на стене висели две ваши картины. Одна – Джеймса Сатклифа. А другая – Эдварда Дункана.
Он вздрогнул.
– Я не стану раскрывать ваш обман. Если только вы не преступили закон и не причинили кому-нибудь вреда. Вы совершили что-то подобное, Джеймс?
В его глазах мелькнула паника.
– Я знаю, как вам удалось провернуть план с исчезновением. В это поверили, потому что вы страдали депрессией. Я видел список лекарств. Прозак, лювокс, люстрал, ципралекс. Настоящий коктейль. Но что привело к депрессии? Что случилось в школе?
Джеймс глубоко вдохнул. Выдохнул.
– В молодости стремишься попробовать все, – сказал он. – Как губка, впитываешь любой опыт. Уважаемый мистер Во был не просто директором дома, а нашим другом. Он столько нам рассказывал. О всяких чудесных вещах. О художниках и писателях.
Джеймс помолчал.
– Учил расширять границы сознания. Если бы двери восприятия были открыты, все предстало бы человеку таким, как оно есть – бесконечным. А кто в шестнадцать лет не хочет выбраться за пределы своей маленькой тщедушной личности? Уйти от обыденности, познать таинственные видения, экспериментировать?
– Наркотики? – спросил я.
Он фыркнул:
– Наркотики? Боже мой! Наркотики были только началом.
– Продолжайте.
Теперь он вспомнил все и говорил почти с облегчением:
– Там была одна девушка…
В комнате стало тихо.
– Девушка, – повторил я.
– Джеймс, – вмешалась сестра. – Я позвоню маме, а она – Берку. Помнишь Питера Берка? Он адвокат, дорогой мой. Больше ничего не говори.
– Мы хотели… не повеселиться, нет. Провести эксперимент. Расширить границы опыта.
Художник заколебался.
Я увидел на его запястьях шрамы – широкие, как напульсники, белые, как дохлая рыба.
Поймав мой взгляд, он одернул рукава блузы.
– Кто эта девушка? – спросил я. – Как ее звали? Где вы ее встретили?
– И сколько вас было? – добавила Рен.
– Шестеро. Нет, семеро. Она была миленькой.
– Миленькой? – переспросила Эди.
– Ну да. Когда-нибудь в другой жизни ее можно было полюбить. Я плохо помню ту ночь. – Он посмотрел себе под ноги, затем на меня. – Вы когда-нибудь принимали что-нибудь запрещенное? Простите, забыл ваше имя.
Сестра шагнула вперед и дала ему пощечину:
– Да заткнись же! Как ты мне надоел! Я устала тебя покрывать. Просто слушай меня и захлопни рот!
Она снова его ударила. Джеймс отпрянул, втянув голову в плечи. Эди встала между ним и сестрой, и Крессида немного успокоилась.
– Кто был в той комнате? – спросил я. – Вы сказали, семеро?
– Шесть. Семь…
– Вся компания? Сосредоточьтесь. Вы, Хьюго Бак, Адам Джонс, Салман Хан, Гай Филипс, Нэд Кинг. Они были там? Кто еще? Что случилось с девушкой?
– Мы хотели ее отпустить. Мы все продумали.
– Уроды, – пробормотала Рен.
– Мы хотели ее отпустить, но она кого-то из нас ранила. Очень сильно. Ситуация вышла из-под контроля.
– Значит, ранила, – повторил я, вспоминая утро в Центре судмедэкспертизы и вещь, которую положила мне в руку Эльза Ольсен. – Выдавила кому-то глаз, так?
Он удивленно взглянул на меня:
– Да. Поранила кому-то глаз. И сильно поранила…
– Хьюго Баку, да? У него был стеклянный глаз.
Джеймс растерялся:
– Хьюго? Разве? По-моему…
– Да, один глаз у мистера Бака был стеклянным.
Сатклиф закрыл лицо руками.
– Не помню. Это случилось так давно, в другой жизни…
– Хотите скажу, откуда я это знаю? Этот глаз я держал в руке, когда тело вашего друга разделывали судмедэксперты.
– Может, вызвать подкрепление? – спросила Рен. – Мне кажется, так будет лучше. Вулф?
– Справимся сами. Что случилось с девушкой, Джеймс? И как ее звали?
Он понуро качнул головой и не ответил.
– Похоже, мне придется вас арестовать, – сказал я. – Вы должны дать показания.
– Вы его убьете! – воскликнула Крессида.
Но Джеймс не обратил на сестру внимания. Он смотрел на меня. Теперь, когда он понял, что все скоро кончится, его взгляд прояснился, а голос стал ровным и странно спокойным:
– Хорошо. Я пойду с вами.
Сатклиф взглянул на пустынную улицу за окном. Ночь была холодная, сквозь пелену тумана светились призрачные огни фонарей. Как на его картинах.
– Хороший денек…
Джеймс шагнул и вдруг побежал к окну, шаркая слабыми неуклюжими ногами.
Я крикнул Рен, чтобы удержала его… Поздно.
Сатклиф с грохотом пробил стекло. Сквозь звон осколков я услышал вопль его сестры, а секунду-другую спустя – влажный, глухой удар упавшего тела. Эди взвизгнула.
Я уже сбегал по ступеням.
До земли было недалеко, но грузное тело Сатклифа рухнуло на кованую ограду. Острые прутья вспороли живот, разорвали пах и щеку.
Рен, видимо, позвонила в полицию – в лицо мне ударила вонь разорванного кишечника, и в тот же миг я услышал вой сирен.
Двадцать три
Я сидел в своей машине. По одну сторону дороги сияли окна многоквартирного дома, по другую чернел огромный Риджентс-парк. К горлу подкатила тошнота: из подъезда Наташи вышел Бен Кинг.
Консьерж распахнул перед ним дверь, коснулся пальцами виска, точно хотел взять под козырек, и я поморщился, увидев, какой благосклонной вестминстерской улыбочкой ответил ему политик. Даже выскользнув поздним вечером от вдовы покойного друга, Бен Кинг держался как высокопоставленный гость.
Наташа, наверное, решила, что успеет спровадить его до моего приезда, но возле парка почему-то никогда не бывало пробок, и я приехал раньше.
Она оделась как на свидание. На столе горели свечи, Эл Грин пел, как хорошо быть вдвоем, пахло ростбифом. Хозяйка чмокнула меня в обе щеки, потом в губы, и я почувствовал аромат ее духов – запах, который хочется вдыхать без конца.
Я принес бутылку вина. Наташа грациозно взяла ее, а я подумал, как это все неправильно, нелепо и неуместно.
Свидание. У нас свидание. Я злился и на себя, и на нее.
Собака, лежавшая на диване, поглядела на меня сонными глазами и снова улеглась. Происходящее нисколько ее не впечатлило. Наташа принесла бутылку «Асахи», японского сухого пива, и ледяной стакан, который дожидался меня в морозилке.
– Скаут пошла поиграть к подружке?
– Останется у нее на ночь, – ответил я.
Наташа закусила губу и с улыбкой покачала головой.
– А ты тогда останешься у меня. – Она взяла меня за руку, посмотрела в глаза. – Ты думаешь, я плохо себя веду?
Я рассмеялся, и ее улыбка погасла:
– Что случилось?
Я отошел к дивану, но не сел. Задерживаться тут я не собирался.
– Знаешь, что будет, если следователь переспит со свидетельницей по делу об убийстве? – спросил я, отхлебнув пива.
– Что?
– Конечно, ты знаешь.
Наташа положила руки мне на плечи, я замер, и она отступила.
– Макс. Пожалуйста.
Ее глаза блестели.
– Только плакать не надо, – сказал я.
Она зло смахнула слезы тыльной стороной ладони:
– Хорошо, я не буду плакать. Если ты объяснишь мне, в чем дело. Я думала, мы проведем чудесную ночь…
– Тогда, в парке, ты встретила нас не случайно. Так?
Наташа отвернулась:
– Нет, не случайно.
– Ты не выгуливаешь собаку в Хэмпстед-Хит.
– Нет.
– Ты вообще не гуляешь с собакой.
– Нет. Я богатая дрянь, с чьей собакой за деньги гуляет шлюшка из Восточной Европы.
– И твой муж лишился глаза не во время игры.
– Что?
– Твой муж, старина Хьюго. Ты рассказывала, что он потерял глаз, играя в регби. Ты соврала мне.
– Это правда!
– Ты была там? Видела, как это случилось?
– Конечно, нет.
– Тогда откуда ты знаешь?
– Но все так и случилось.
Может, она в это верит, подумал я. Действительно, верит в ложь о спортивной травме.
– Зачем к тебе приходил Бен Кинг?
Наташа с недоверием рассмеялась:
– Так вот из-за чего все это? Ты видел, как он выходил? По-моему, ревновать еще рановато.
– Ты и с ним трахаешься, да?
Она дала мне оглушительную пощечину. Собака проснулась и наконец поглядела на нас с интересом.
– Я ни с кем не трахаюсь. И уж точно не с тобой. Бен приходил забрать вещи Хьюго.
– Парочку картин?
– Убирайся.
– Что случилось в той школе?
– Пожалуйста, уходи.
– Хочешь узнать, как твой муж потерял глаз? Только подумай хорошенько.
На нее вдруг навалилась усталость:
– Мне все равно. Он мертв, и теперь это неважно.
Наташа сглотнула и обвела взглядом комнату, будто хотела запомнить все: свечи, запах превосходного мяса, песню.
– Ты используешь меня, – сказал я. – Подставляешь. И лжешь.
– Нет, это ты мне лжешь. – Наконец она разозлилась. – У тебя на пальце обручальное кольцо, но ты не женат.
– Что произошло в Поттерс-Филде? Что они натворили? Кто была та девушка?
– Не понимаю, о чем ты. Где твоя жена? Что с ней случилось? Почему ты носишь кольцо? Что все это значит, детектив? Ты притворщик. Чертов притворщик!
Она вытолкала меня из квартиры. Я не сопротивлялся. Мы оба вели себя как дураки.
– Ты ничего не понял! – заявила Наташа, захлопывая перед моим носом дверь.
* * *Утром в своем подъезде я обнаружил сверток, лежавший на коврике у входа и наполовину засыпанный рекламками пиццерии. На конверте было мое имя.
Пока Стэн обнюхивал рекламные листки, я разорвал упаковку и вытащил дешевую видеокассету – пластиковую, хрупкую и невероятно древнюю. На бумажной наклейке кто-то старательно, будто маленький отличник, вывел маркером печатные буквы: «Наши против Хэрроу».
В конверте не было никакой записки. Я посмотрел на кассету, потом на Стэна и вслух спросил:
– И как мне это смотреть?
* * *– Старые видеомагнитофоны есть в Отделе цензуры, – сказала Рен, когда я приехал на работу. – На третьем этаже.
В нашем отделе было пусто. Эди, как всегда, пришла раньше всех.
– Смотрю, кто пропал без вести в восемьдесят четвертом, – сообщила девушка. – Начала с женщин в возрасте от пятнадцати до тридцати, радиус – десять миль от Поттерс-Филда.
– Продолжайте.
– Хорошо. А вы расскажите старшему инспектору о том, что говорил перед смертью Джеймс Сатклиф.
– В затылок Мэллори дышит суперинтендант Свайр, а ей очень нужно защитить Бена Кинга.
– Тем более расскажите.
Я посмотрел на видеокассету.
– Понимаю. Но что говорил Джеймс Сатклиф? Мы даже не знаем, кого он имел в виду. Кто был в той комнате?
– Он сказал достаточно. Их убивают не потому, что они богаты. Не из-за высокого положения или социального неравенства, или о чем там еще пишет Мясник.
– Нет. Их убивают из-за прошлого.
* * *В Отделе цензуры мы нашли тихий уголок с парочкой пыльных видеомагнитофонов.
Вокруг перед компьютерами сидели молодые люди. Они смотрели, как на мониторах извиваются обнаженные тела, и старались отделить обычную непристойность от преступного разврата, угрожающего нравственности.
– Это открытая вульва? – спросил один парень.
– По-моему, она только приоткрыта, – ответила девушка.
– Ни то ни се, – сказал он и сделал пометку в своих записях.
В отделе было человек двадцать. Между собой офицеры общались по-дружески, но мы с Эди не знали тут никого.
– Сотрудников меняют каждые полгода, – шепнула Рен. – На всякий случай, чтобы с либидо чего-нибудь не вышло.
Она засунула кассету в магнитофон и нажала на кнопку. Пульт давно потерялся.
– Перемотать?
– Нет, посмотрим полностью.
Я узнал окрестности школы: лесополосу, каменный домик, черные пятна взбитой в кашу земли в центре зеленых полей. Изменились только стрижки мальчишек.
Заметить Хьюго Бака было легко.
Рослый, красивый, уверенный в себе задира просил подачу, говорил товарищам по команде, что делать, спорил с судьей. Через двадцать минут после начала матча он заработал три очка и стал гордо позировать перед камерой, широко улыбаясь нам в лицо. Тот, кто снимал его, рассмеялся.
– Молодец, Бако!
Кажется, голос принадлежал Бену Кингу.
А через пять минут произошло то самое событие.
Мяч улетел далеко на половину Хэрроу. Команда Поттерс-Филда бросилась за ним, и Хьюго Бак бежал первым. Защитник Хэрроу неловко схватил мяч, выронил, снова поднял. Кругом стоял возбужденный гвалт. Защитник изо всех сил ударил по мячу ногой, но тут на него налетел Хьюго, и правая бутса угодила ему прямиком в левый глаз.
Мальчишка вскрикнул. Игру тут же остановили, ученики и преподаватели собрались вокруг раненого парня, сидевшего на земле.
Он молчал. Учителя громко требовали, чтобы кто-нибудь вызвал «Скорую». Оператор продолжал снимать, он вышел на поле и заглянул за плечи мальчиков и мужчин, что стояли рядом с пострадавшим. Глаз Хьюго Бака превратился в кровавое месиво.
На этом кровавом кадре видео вдруг закончилось.
– Итак, – подытожила Рен, – банкир лишился глаза, играя в регби.
– Да.
– А Сатклиф говорил, что Хьюго ранила девушка. Получается, это неправда?
Я помолчал, раздумывая:
– Сатклиф не сказал нам ничего конкретного. Он двадцать лет обкуривался так, что дым шел из ушей. Курил и в школе, и в тот день, когда погиб. Джеймс был несчастным богатым мальчиком, который всю жизнь просидел на лекарствах.
– Бросьте, Вулф. Вы же сами не поверили вдове Хьюго Бака, потому что видели его искусственный глаз. Но она не солгала.
Я смотрел на застывшее на мониторе изображение. Джеймс Сатклиф ошибся насчет того, как Хьюго потерял глаз. А в чем еще он был не прав?
Мы вернулись в отдел. Внезапно в двери ввалилась толпа: Свайр, Мэллори, Колин Чо, доктор Стивен, Гейн, Уайтстоун. Лица у всех раскраснелись от возбуждения – охота подходила к концу.
– Что случилось? – спросил я.
– Мы нашли Боба, – ответил Гейн.
Двадцать четыре
Глаза Мэллори за круглыми очками горели тихой яростью.
– Использовать человека как приманку? – произнес он так, будто каждое слово было высечено из абердинского гранита. – Это не входило в наш план.
Лысина инспектора блестела под лампами Первого отдела.
– План изменился, – сказала Свайр.
– Бронежилет я надевать не буду, – сказала Скарлет Буш. – Мясник поставил четкие условия: приходи одна и никакой записи. Он может решить, что в жилете спрятан передатчик. Я отказываюсь.
– Это не просто бронежилет, – терпеливо сказала Уайтстоун, – а жилет из кевлара. Самый легкий и тонкий на сегодняшний день, под одеждой его не видно. На вашем месте я бы все-таки надела.
На своем ноутбуке Гейн открыл страницу с последними записями Боба. Тот снова изменил фотографию. На месте похожей на череп головы Оппенгеймера, глубокомысленно курившего трубку, теперь появилось облако ядерного взрыва.
«Во сне, в сомнении, в глубинах стыда, добрые деяния, совершенные человеком, служат ему защитой. #убейсвиней»
– Где его ответ? – спросил я.
– Он ответил не в Сети. Он ей позвонил. – Чернокожий детектив рассмеялся. – По обычному проводному телефону.
Гейн улыбался до ушей, а у Колина Чо и его друзей из подразделения цифровых преступлений были кислые лица.
– Погодите, ребята! – сказал Гейн. – Мы еще покажем вам пару-тройку хитростей!
– Дайте нам свой телефон, Скарлет, и детектив Гейн установит на него устройство слежения, – сказала Уайтстоун.
– Я хочу пойти налегке, – ответила журналистка.
– Это специальная программа, – успокоил ее Гейн. – Кроме нас, о ней не будет знать никто. Она даст нам возможность отследить ваше местоположение с точностью до десяти метров, а если вы окажетесь вне зоны видимости, подаст сигнал.
Буш отдала ему телефон.
– Кевларовый жилет и устройство слежения. Больше ничего?
Уайтстоун кивнула:
– Это все. Чтобы уж наверняка.
– Что сказал вам Боб? – спросил я.
Скарлет посмотрела на меня. Она явно собой гордилась.
– Ему понравилась моя статья, он обещал со мной связаться.
– Откуда вы знаете, что это был он?
– Он сказал, что опубликует у себя на странице слова Оппенгеймера – цитату из Бхагавад-гиты. И сдержал обещание.
На столах лежал десяток газет с ее статьей. В итоге журналистка не стала провоцировать Мясника. В тексте не было намеков на сексуальные предпочтения, детскую травму или недержание мочи. Следуя рекомендациям доктора Стивена, Буш описала Мясника Боба как противоречивую фигуру, маньяка, что живет по собственным правилам и выбирает жертвами не совсем невинных людей. «Честь, сила и власть – вот каковы мотивы этого человека, самого сложного из всех серийных убийц, – писала она. – Едва ли можно счесть совпадением, что мишенями Боба стали состоятельный инвестиционный банкир, торговец наркотиками и закоренелый хам». Кроме того, она придала Бобу черты слегка непредсказуемого защитника бедных: «Его преступления, несомненно, ужасны, однако они – крик протеста в обществе, где существует бесстыдное разделение на богатых и бедных, своего рода новый режим апартеида».