– А кто? – глупо поинтересовался влюбчивый лейтенант.
– Я, твои дети и… – Марта презрительно посмотрела на бестолкового мужа, – и твоя мама. Поэтому, Завенчик, если ты хочешь спокойно жить со своей… – она немного подумала, – этой… (имя словоохотливой приятельницы никак не выговаривалось), будь любезен слушать, что говорят…
– Я мужчина, – покраснел Завен, не привыкший к тому, чтобы ему указывала женщина.
– Вот и отлично. Ровно через три года, когда придет замена, мы с тобой доедем до Чопа и сразу же разведемся. Можешь поверить. Только постарайся сделать так, чтобы до этого времени я не испытывала от соседства с тобой никаких проблем.
– Постараюсь, – торжественно пообещал Завен и, прижав руки к груди, подумал, как же все-таки Марта напоминает армянских женщин: мудрая, благородная, почти как мама. «Даже лучше! – догадался Мамиконян, а потом напугался собственной смелости и исправился: – Не намного».
За три года, проведенных в положении соломенной вдовы, Марта поняла многое. Во-первых, не так страшен черт, как его малюют. Во-вторых, ласковая теля двух, а то и трех маток сосет. И в‑третьих, терпенье и труд все перетрут.
Прописные истины, подтвержденные жизнью, воодушевили Марту Петровну Мамиконян на новый ратный подвиг. И в Верейск она вернулась завидной невестой, правда, с двумя детьми – и с ощущением, что дальше все пойдет как по маслу и ей ли, в ее-то двадцать три с небольшим, бояться одиночества!
Гордо и весело шагала Марта Петровна Саушкина по жизни, меняя мужей, подруг и профессии. Под чутким патронажем бабок «Верейск – Ереван» дети выросли. Определились. И разъехались в разные стороны: Марат – в Армению, Лейла – в Москву.
– Приезжай, мамочка, – звала Марту дочь. – Поживи у нас с Левоном, пообщайся с девочками, а потом вместе рванем в Черногорию.
– Приеду, – обещала Марта Петровна, но с места не двигалась: все поджидала свою запаздывавшую по всем подсчетам любовь.
– А ко мне? – кричал в трубку вымахавший под два метра Маратик, поклявшийся ереванской бабке помнить о том, что он мужчина.
– И к тебе приеду, – хитрила Марта и переводила разговор на другое.
– Когда? – в два голоса кричали брат с сестрой из разных мест.
– Скоро, – уверяла Марта и мысленно благодарила Завена: «Хорошие дети!»
– Мне кажется, – звонила в Ереван Лейла, – она от нас что-то скрывает.
– Не может быть! – пугался как маленький Марат и требовал, чтобы сестра поговорила с матерью. – Знаешь, как это вы можете, по душам, по-женски…
У Марты от дочери секретов не было. Она подробно рассказывала обо всех событиях своей жизни, но Лейла чувствовала: что-то не так. Голос матери, обычно жизнерадостный, звучал без привычного воодушевления.
– Надоело работать, – заявила Марта и замолчала.
– Тебе же нравилось… – растерялась Лейла.
– Тамадой? – экзальтированно поинтересовалась Марта Петровна, как будто профессия тамады – это моветон.
– А что в этом дурного? – осторожно полюбопытствовала Лейла.
– Ничего. Просто надоело быть клоуном.
– Аниматором, – поправила дочь.
– Я знаю, как это называется. – В голосе Марты послышалось раздражение.
– Мам… – Лейла была предельно тактична. – Еще вчера ты с удовольствием говорила о том, что тебе нравится организовывать свадьбы, приносить людям радость…
– Придумывать идиотские конкурсы типа «Перекати яйцо из одной штанины в другую», ходить с подносом и выбивать деньги… – продолжила Марта Петровна.
– Об этом ты никогда не говорила, – напомнила матери Лейла.
– Можно подумать, ты никогда не была на свадьбах!
– Была, – пожала плечами Лейла и вспомнила свою: ничего подобного там не было.
– Не сравнивай, пожалуйста, армянские свадьбы с нашими! Это даже нескромно! – неожиданно упрекнула дочь Марта и произнесла совсем уж невообразимое: – Знаешь, я не готова дальше обсуждать эту тему. Мне слишком больно.
Как воспринимать слово «больно» – в прямом или переносном смысле, – Лейла не поняла. И чтобы все-таки выяснить этот вопрос, набрала номер матери еще раз. Марта Петровна схватила трубку.
– Ну что?! Что еще?
Лейла отодвинула трубку от уха.
– Лейла! – прокричала Марта. – Ты меня слышишь?
– Мама, – Лейла явно была напугана материнской реакцией, – ты можешь сказать мне правду?
– Могу. – Марта Петровна заплакала. – Но будь готова, что она будет жестокой и страшной.
– Ты больна? – Голос дочери дрогнул.
– Нет. – Марта не стала злоупотреблять ее долготерпением. – Я здорова, слава богу. А ты? – включилась наконец-то материнская сущность.
– Даже не знаю, – промямлила Лейла. – Пять минут назад мне казалось, что у меня все хорошо. А сейчас как-то непонятно.
– Чего тебе непонятно, моя, – засуетилась на том конце Марта Петровна, и до встревоженной дочери донесся звук смс.
– Ты сейчас занята? – тактично поинтересовалась Лейла.
– Нет, что ты! Валюха пишет. Подожди, не клади трубку. Сейчас позвоню, а то писать долго… Валя! Что?! Да не вопрос! На раз… Я тебе говорю, на раз. Созво́нимся, моя! Давай, целую… – Лейла минут пять слушала, как мать разговаривает с подругой по сотовому. – Люля! – вспомнила Марта о дочери. – Представляешь, Валюха какого-то мужика подцепила, просит, чтобы я сосватала…
– Мама. – Лейла упорно не сходила с намеченного пути. – Как ты себя чувствуешь?
– Нормально, – заверила дочь Марта Петровна.
– А с личной жизнью у тебя что?
– Чужая свадьба, – образно ответила Марта. – Смотрю и любуюсь: одна машина за другой, и все мимо.
– Ясно, – сделала вывод Лейла и успокоилась. – Когда приедешь?
– У меня сезон, – повеселев, напомнила Марта Петровна. – К октябрю схлынет – прискачу. Давай, моя. Время дорого. Пока-пока.
В речи Марты Петровны Саушкиной было такое количество словесного мусора, что даже ее собственные дети периодически делали ей замечания. Пришедшая из юности привычка ломать язык под маленькую девочку в поведении пятидесятипятилетней дамы выглядела не столько странно, сколько пошло. Этакий цирковой лилипут с фиолетовыми тенями на веках и морщинистой шеей. Но, похоже, самой Марте это абсолютно не мешало: она бойко направо и налево рассылала немыслимые «чмоки-чмоки», «бай-бай», «офф-кос», «кукляшка», «котик» и называла всех без исключения странным словом «моя». «Ну что, моя?» «Как дела, моя?» «Да ладно, моя!»
Плохо или хорошо, но дело спорилось, и очередная «моя», неважно, мужчина или женщина, считала Марту Петровну Саушкину хорошим человеком, веселым, обаятельным и незаменимым в компании. Ну а то, что пару раз у подруг мужей уводила, так черт его поймет, кто виноват – Марта или тот, кого увели. Может, оно и к лучшему, а то живешь рядом с подлецом и не догадываешься. А так – сразу понятно, кому грош цена, а кому – гривенник.
Что заставляло Марту Петровну разрушать семьи подруг, так до конца и не ясно. Возможно, все тот же негативный опыт первого замужества. Но жажда жизни и вера в судьбоносную любовь оправдывали ее в собственных глазах и заставляли двигаться дальше.
– Я как лягушка, – исповедовалась она дочери. – Меня топят, а я лапами бью. Бью, бью, пока не выскочу. А уж если выскочила, не держи – закусаю: что мне принадлежит, мое будет.
Лейла не всегда соглашалась с материнской философией, считая ее отношение к миру несколько агрессивным, но спорить не решалась, потому что любила свою мать и щедро давала деньги на «апгрейд». Марте очень нравилось это слово, она использовала его к месту и не к месту, подразумевая под ним абсолютно все: от покупки новой стиральной машины до яркого макияжа перед выходом в свет.
– Я, – говорила Марта Петровна, – за ботокс и рестилайн! Резаться не буду. Хочу быть естественной, стареть красиво.
– Так как же естественной, – недоумевали ее подруги, – если ботокс и рестилайн?!
– А чем вам токсины ботулизма не нравятся? – снисходительно интересовалась у них пропагандистка естественного старения.
И те терялись и боялись переходить к рестилайну, и обсуждали Марту у нее за спиной, но дружбы с ней не бросали, просто немного завидовали.
«Ну и пусть завидуют!» – гордо говорила Марта Петровна и смотрелась в зеркало, вытягивая губы в трубочку. Было видно невооруженным глазом, что она себе нравится, а потому мужчин, не обращающих на нее внимания, подозревала в слабоумии. Именно к их числу Марта автоматически отнесла Валюхиного «жениха», выбравшего ее дородную подругу.
– Никакой он не слабоумный, – вступилась за избранника двухметровая Валентина, во всех смыслах доверявшая своей прозорливой подруге.
– Не, моя, – хлопнула ее по плечу Марта, – если мужик до сих пор не женат, он либо больной, либо слабоумный, что, впрочем, примерно одно и то же. И потом, где ты его нашла? На кладбище, что ли?
– Почему на кладбище? – обиделась Валюха. – Женя – сын тети Киры.
О тете Кире Марта Петровна слышала в первый раз.
– А это кто?
– Мамина подруга, – терпеливо объяснила Валентина.
– Ну надо же! – рассмеялась Марта и хлопнула себя по бедру. – Я думала, у твоей мамы все подруги на том свете: зовут – не дозовутся.
– Дура ты, Марта, – рассердилась на подругу Валюха. – Так и скажи, что не хочешь помочь.
– Да что ты, моя! Не вопрос. Я ж сказала: «На раз». Два слова – и твой Кирин у тебя на перинен.
– Он не Кирин, он Вильский.
– Какая разница! Мне его фамилию не носить. Правда, моя?! Че говорит-то?
– Кто? – не сразу поняла Валентина, о ком говорит Марта.
– Ну, этот твой. Кирин-Вильский. Уткин-Задунайский.
– О чем? – бестолковая подруга Марты Петровны Саушкиной никак не могла взять в толк.
– Че предлагает-то? – цинично уточнила вопрос Марта. – Квартиру? Зарплату? К себе зовет? К тебе хочет?
– Да никуда он меня не зовет, – растерялась Валентина.
– Че? Просто так? За здорово живешь: я одинок, ты одинока. Никаких обязательств, сплошное удовольствие? – прищурилась Саушкина.
– Да он вообще ни про что не знает, – насупилась Валя. – Мне мамка говорит: «Вот что ты, Валька, дома сидишь? У Киры-то сын развелся. К ней переехал. Ты б сходила. Глядишь – сговоритесь». Ну, я и думаю: сто лет к тете Кире не ходила, а тут явлюсь. Чего она подумает?
– То и подумает: «Сто лет не ходила, а тут явилась».
Слова Марты Петровны Саушкиной ввергли Валентину в уныние.
– И че делать?
– Сейчас скажу, – заявила Марта и выдала подруге «алгоритм» сватовства, с которым было трудно не согласиться, потому что все шаги были обоснованы богатым женским опытом искушенной в таких вопросах гражданки Саушкиной. – Скажи матери, пусть позвонит этой твоей тете Кире и предупредит, что ты придешь к ней по делу.
– По какому? – заволновалась Валюха.
– Не знаю по какому. Придумайте. Пусть скажет, что ты придешь не одна, а со мной. Мол, близкая подруга, девать некуда.
– Так мы ж вроде по делу, – растерялась Валентина.
– Это понятно, – согласилась с ней Марта. – Но дело-то какое?
– Какое?
– Трудное… тяжелое… – с лукавым выражением лица давала Марта Петровна подсказки бестолковой подруге.
– Тяжелое? – Валя совсем отчаялась понять, что имеет в виду подруга.
– Ну… – Марта снисходительно посмотрела на свою Валюху. – Донести там чего или вынести…
– Что? – Валентина чуть не плакала.
– Ну, откуда я знаю что! Что хочешь!
Решили нести банки с домашними консервами.
– А зачем? – прошамкала беззубым ртом мать «невесты».
– Надо! – прикрикнула на нее Валентина, но потом одумалась, расстроилась и все-таки объяснила: – А с чего я тогда приду-то к тете Кире?
– Ну, просто возьмешь да придешь, – развела руками старушка.
– Просто нельзя, – отказалась принять материнскую версию Валюха. – Надо по делу. Марта сказала.
Авторитет Марты в глазах Валиной матери был непререкаем. Она тут же набрала номер Киры Павловны Вильской и недолго думая поинтересовалась:
– Ки-и-ира! Ты огурцы-то крутила?
– С ума сошла! – возмутилась Кира Павловна. – Это в восемьдесят-то шесть лет? У меня уж ноги не ходят, по дому ползаю, за тачанку держусь, а ты хочешь, чтоб я крутила?
– А Валька моя крутила.
– И чего?
– Вот, хочу тебя угостить. Скажи Евгению-то, пусть зайдет.
– Ага, «скажи Евгению», – передразнила Кира Павловна подругу. – Сама ему скажи. Он меня-то к окулисту записать не может, а ты говоришь: «Скажи Евгению». Нет уж! Не буду я ничего этому змею говорить. Ешьте свои огурцы сами!
– А Валька занесет?
– А Вальке это твоей надо? Чужой старухе банки с огурцами переть?
– Чай, мы подруги. – Валина мать привела в доказательство железный аргумент. – Как не порадовать? Глядишь, в последний раз…
– А чего в последний? – удивилась Кира Павловна, давно наметившая, кого пригласит в гости на свое девяностолетие.
– Чай уж помирать пора, – закряхтела на том конце заботливая подружка.
– Щас! – резво откликнулась Кира Павловна. – Скажи тогда, пусть картошки принесет. Килограмма два. Давно не ела вареной картошки с солеными огурцами.
– Кир… – расплылась в улыбке Валина мать от осознания, что выполнила задание на «отлично». – Одна-то Валька не донесет. Пусть тогда уж с товаркой.
– Да мне-то какая разница! – удивилась Кира Павловна.
– А Женя-то дома? – решилась на импровизацию Валина мать.
– Как же! Дома! Работают они. Раньше семи не приходят, – заискрила Кира Павловна и собралась было сказать все, что думает о неблагодарных детях, но не успела, потому что довольная подруга аккуратно, чтобы не уронить, повесила трубку.
– Идите, – благословила она дочь и вместе с ней и Марту. – Материнское благословение дорогу в рай открывает.
Никогда еще бедная старушка не была так близка к истине и далека от воплощения мечты выдать засидевшуюся в девках дочь замуж.
– Ну как? – встретила она Валентину, вернувшуюся из гостей чернее тучи.
– Никак, – буркнула дочь с порога и опустила голову.
– Дома, что ли, Женьки не было?
– Ну почему же не было? – недобро проговорила Валя. – Был.
– И чего ж? Не понравилась?
– Понравилась! – со злобой выкрикнула разочарованная Валентина. – Только не я!
– Ба-а-а… Не то Марта?! – ахнула подруга Киры Павловны.
Валя не нашла в себе сил ответить матери и ретировалась в ванную зализывать сердечные раны.
– Только не обижайся, моя! – позвонила с утра Марта Петровна Саушкина и чистосердечно призналась, что сама не ожидала такого поворота событий.
– От судьбы не уйдешь, – глубокомысленно изрекла разобиженная Валентина и язвительно добавила: – Чего обещает? Ты к нему или он к тебе?
– Так быстро дела не делаются. – В голосе Марты появилась какая-то странная интонация. – Тут уж как бог даст…
– Ну-ну, – только и нашлась, что сказать, Валентина и повесила трубку.
«Обиделась». – Опасения Марты Петровны подтвердились, но от этого жизнь не утратила своей прелести, ведь именно сегодня Марта Саушкина была приглашена в театр мужчиной с благозвучной фамилией Вильский и с не менее благозвучным именем Евгений.
– Обожаю классику, – закатила она глаза и, словно непреднамеренно, прижалась к плечу Евгения Николаевича.
– Странно, – хмыкнул Вильский, но в сторону не отодвинулся: прикосновения этой бойкой рыжеволосой женщины были ему приятны.
– Почему странно? – Марта Петровна жеманно вытянула губы, отчего ее выдающиеся вперед скулы стали еще скульптурнее.
«Какая лепка лица!» – поразился Евгений Николаевич и забыл ответить на вопрос.
– Евгений, – коснулась его руки Марта. – Вы мне не ответили.
– А? – встрепенулся Вильский и протянул спутнице программку. – Хотите посмотреть?
– Не хочу, – оттолкнула глянцевую бумагу Марта Петровна. – Мне неважно, какой состав играет.
– А что вам важно? – одним углом рта улыбнулся Евгений Николаевич и смело посмотрел в маленькие, очерченные толстой черной линией глаза Марты Саушкиной.
– Хотите честно? – не глядя на Вильского, хрипло спросила Марта.
– Хочу…
– Мне важно, что сейчас я сижу рядом с импозантным человеком. И этот человек мне нравится. И я бы хотела иметь с этим человеком отношения, и отнюдь не дружеские. И мне не стыдно говорить об этом, потому что мне пятьдесят пять лет, я несколько раз была замужем, верю в судьбу и хочу быть счастливой.
Евгений Николаевич от этих слов тут же потерял нить происходящего на сцене и, вжавшись в обитое бархатом кресло, почувствовал, что женщина, сидящая рядом, украла у него мысли и облекла их в самые правильные слова.
– Осуждаете? – Марта повернулась к Вильскому вполоборота и искоса посмотрела на него.
– Нет. – Евгений Николаевич собирался с духом. – Удивляюсь.
– Чему? – прошептала Марта Петровна, и на нее зашикали соседи по ряду.
– Давайте уйдем, – предложил Вильский и протянул Марте руку.
– Давайте, – мгновенно согласилась Марта Саушкина и потащила Евгения Николаевича за собой.
В тот вечер они практически ничего больше не говорили. Истосковавшийся по женской ласке Вильский курил на шелковых простынях Марты Петровны и вполуха слушал ее нежный щебет.
– Может, на ты? – хрипло предложил Евгений Николаевич и окинул взглядом округлые и не по возрасту упругие формы лежавшей рядом женщины.
– А стоит? – Марта явно была не такой простой, какой показалась на первый взгляд.
– В смысле?
– В прямом, – прищурилась она и облизнула губы. – Завтра вы все взвесите и решите, что в вашей жизни произошло еще одно забавное приключение.
Вильский поморщился.
– Я не по этой части. У меня, если что и случается, то всерьез и надолго. Как хроническая болезнь.