Что же касается страхов свидетельницы, то ее мать призналась нам, что Аннализа подвергалась насилию, хотя и в умеренной степени в виде побоев, угроз и тому подобного, однако на нее это очень повлияло. Мать считает, что дочь сама в этом виновата, потому что слишком много вращается в среде посетителей питейных заведений и не очень разборчива в выборе кавалеров, которые провожают ее домой, но, насколько мы можем судить, в своем сексуальном и социальном поведении Аннализа не слишком отличается от большинства молодых женщин.
Найденное в туалете у Аннализы ухо говорит нам о том, что убийца знает, кто она и где живет, но, как вам известно, мы еще не добились от нее, кто такой этот человек.
Ее дети были отправлены в семью, проживающую к югу от Копенгагена, и это немного растопило ее упорство. В настоящее время уже не остается сомнений, что предполагаемую нами попытку самоубийства она предприняла, находясь под воздействием наркотических средств. Анализы подтвердили, что в желудке у нее находилась уйма всяких медикаментов в виде таблеток, вызывающих состояние эйфории.
Почти все время этой речи Карл просидел с закрытыми глазами. Один только вид Бака, медленно продирающегося сквозь путаницу слов к цели, способен был довести его до кипения. Смотреть на это у него просто не было сил. Да и с какой стати ему это нужно? Он же не имеет к этому ни малейшего отношения. Его кресло стоит в подвале — вот о чем надлежало помнить! Начальник отдела убийств вызвал его наверх в виде поощрения за то, что он помог сдвинуть расследование с места. О чем тут еще говорить! От прочих соображений он уж лучше избавит окружающих.
— Мы не нашли пузырька от лекарств, а это указывает на то, что, по-видимому, кто-то, предположительно тот же самый преступник, принес их с собой и насильно заставил ее проглотить, — сказал Бак.
Надо же, до каких вещей он способен додуматься!
— Таким образом, судя по всему, речь идет о неудавшемся покушении на убийство. Угрожая убить детей, он добился ее молчания, — продолжал Бак.
Тут вступил Маркус Якобсен. Видя, как новенькие сгорают от нетерпения поскорее задать накопившиеся вопросы, он решил сам пойти им навстречу:
— Аннализа Квист и ее дети в интересах расследования получат защиту свидетеля, — объявил он. — Для начала мы поселим их в безопасное место и скоро получим необходимые показания. Тем временем постараемся привлечь к расследованию отдел по борьбе с наркотиками. Насколько мне известно, она была сильно накачана синтетическим ТГК, затем, кажется, маринолом, который представляет собой самый распространенный вид гашиша в форме таблеток. У уличных наркодилеров это не часто встречается, так что давайте разберемся, где его тут достают. Насколько я знаю, там были обнаружены также следы «Кристалла» и метилфенидата. Совсем нетипичный коктейль.
Карл мотнул головой. Да уж! На редкость разносторонний убийца! Одной жертве в парке зверски перерезает горло, а другую аккуратно кормит таблетками. Почему только коллеги не пожелали дождаться, когда жертва сама их выплюнет? Подняв веки, он пристально посмотрел в глаза начальнику отдела.
— Карл, ты качаешь головой? Можешь предложить что-то лучше? У тебя есть новые креативные идеи, которые помогли бы следствию продвинуться? — Маркус улыбнулся — единственный из всех, кто находился в помещении.
— Я только знаю, что если нажрешься ТГК, тебя вырвет, когда в тебя напихают еще какой-нибудь дряни. Так что парень, который заставил ее глотать таблетки, был хорошим специалистом в своем деле. Почему вы не хотите спокойно подождать, пока Аннализа Квист сама вам обо всем расскажет? Днем раньше, днем позже — это ведь уже не играет никакой роли. У нас и без того хватает дел. — Он обвел глазами коллег. — По крайней мере, у меня.
В секретарской, как всегда, кипела работа. Лиза сидела за компьютером в наушниках и барабанила по клавишам, словно ударник рок-ансамбля. Карл поискал глазами новую секретаршу, которая подошла бы под описание Ассада. На звание брюнетки могла претендовать только одна из коллег Лизы, знаменитая своим сходством с Волчицей Ильзой[17] и откликавшаяся на обращение «фру Сёренсен». Карл прищурился. Как видно, Ассад разглядел за этой суровой миной нечто такое, чего не замечали остальные.
— Лиза, нам внизу необходим фотокопировальный аппарат, — заявил Карл, дождавшись, когда она, улыбнувшись во весь рот, сделала перерыв и перестала выбивать дробь на клавиатуре. — Сумеешь провернуть это еще сегодня? Я знаю, что ниже этажом у ребят из НЦР как раз есть лишний. Он так и стоит нераспакованный.
— Посмотрю, что тут можно сделать, — пообещала Лиза.
Можно было считать, дело в шляпе.
— Мне назначена встреча у Маркуса Якобсена, — раздался вдруг рядом звонкий голос.
Карл обернулся и очутился лицом к лицу с незнакомой женщиной. Карие глаза, равных которым он еще не встречал. У Карла даже засосало под ложечкой. Женщина повернулась к секретаршам.
— Вы — Мона Ибсен? — спросила фру Сёренсен.
— Да.
— Вас уже ждут.
Женщины улыбнулись друг другу, Мона Ибсен отодвинулась, уступая дорогу, а фру Сёренсен встала, чтобы проводить ее к начальству. Сжав губы, Карл долгим взглядом провожал ее по коридору, пока она не скрылась за дверью кабинета. На ней была коротенькая шубка, еле-еле закрывавшая попку. Многообещающий вид. Но, судя по формам, женщина уже не молода. Почему он, черт возьми, заглядевшись на глаза, не рассмотрел ее лица?
— Что это за Мона Ибсен? — небрежно спросил он у Лизы. — Связана с убийством велосипедиста?
— Нет, она наш новый кризисный психолог. Будет прикреплена ко всем отделам полицейской префектуры.
— Да ну? — спросил Карл и сам понял, как глупо это прозвучало.
Подавив сосущее ощущение под ложечкой, Карл направился в кабинет Якобсена и без стука открыл дверь. Уж коли получать нагоняй, так хоть будет за что.
— Извини, Маркус, — произнес он. — Я не знал, что у тебя посетители.
Она сидела к двери боком, и Карл заметил нежную кожу и морщинки в уголках рта, скорее говорившие об улыбчивости, чем об унынии.
— Я могу зайти попозже, если помешал.
После таких почтительных извинений она повернулась к нему лицом. Ее рот был четко очерчен, форма полноватых губ — чисто лук амура. Возраст — явно за пятьдесят. Она чуть-чуть улыбнулась, и колени Карла, чтоб их нелегкая взяла, обмякли вдруг как ватные.
— Карл, что тебе? — спросил Маркус.
— Я только хотел сказать, чтобы вы спросили у Аннализы Квист, состояла ли она в интимной связи также и с убийцей.
— Уже спрашивали. Не состояла.
— Значит, нет? Тогда, мне кажется, вам нужно бы спросить у нее, чем занимается убийца. Не кто он по профессии, а чем занимается.
— Само собой, мы и это уже сделали, но она ничего не говорит. Ты думаешь, у них были трудовые отношения?
— Может, да, а может, нет. Но она, во всяком случае, так или иначе зависит от этого человека в связи с его работой.
Якобсен кивнул. Это будет сделано только после того, как свидетельница и ее близкие будут устроены в безопасном месте. Но все-таки Карл смог взглянуть на эту Мону Ибсен.
Это надо же — какие, оказывается, аппетитные бывают кризисные психологи!
— Вот и все, что я хотел сказать, — заявил Карл и улыбнулся такой широкой, спокойной и жизнерадостной улыбкой, какую только мог изобразить, однако никакого отклика на нее не последовало.
На секунду он схватился рукой за грудь: за грудиной вспыхнула резкая боль. Чертовски неприятное ощущение — будто захлебнулся воздухом.
— Карл, с тобой все в порядке? — спросил шеф.
— Так, пустяки! Отголоски былого. Все хорошо.
Однако что-то было все же не так. Ощущение в груди было не из приятных.
— Извините, Мона. Разрешите познакомить вас с Карлом Мёрком. Месяца два назад он попал в неприятнейшую историю с перестрелкой, в которой погиб один из наших сотрудников.
Она слегка поклонилась, глядя на него. Он весь напрягся. Она немного прищурилась, проявляя, видимо, профессиональный интерес, но и то лучше, чем ничего.
— Карл, это Мона Ибсен, наш новый кризисный психолог. Возможно, вам еще предстоит познакомиться поближе. Мы ведь очень заинтересованы в том, чтобы здоровье одного из лучших наших сотрудников полностью восстановилось.
Он шагнул к столу и пожал ее руку. Познакомиться поближе? А как же! Это уж непременно!
Засевшее в груди ощущение еще не прошло, когда Карл, спускаясь в подвал, столкнулся на лестнице с Ассадом.
— Я наконец пробился, Карл, — сказал Ассад.
Карл попытался отогнать стоявший перед глазами образ Моны. Это было нелегко сделать.
— Куда пробился? — спросил он.
— Я звонил в «Телеграмз онлайн» по крайней мере десять раз и пробился только пятнадцать минут назад, — стал объяснять Ассад, пока Карл собирался с мыслями. — Может быть, они сумеют нам что-то сказать о том, кто посылал телеграмму Мерете Люнггор. Во всяком случае, сейчас они над этим работают.
— Я звонил в «Телеграмз онлайн» по крайней мере десять раз и пробился только пятнадцать минут назад, — стал объяснять Ассад, пока Карл собирался с мыслями. — Может быть, они сумеют нам что-то сказать о том, кто посылал телеграмму Мерете Люнггор. Во всяком случае, сейчас они над этим работают.
18
2003 год
К повышенному давлению Мерета привыкла довольно быстро. Несколько дней у нее немного пошумело в ушах, и все прошло. Нет, главное было не давление.
Страшнее всего был мерцавший над нею свет.
Вечный свет оказался гораздо хуже, чем вечная тьма. Свет обнажил всю скудость ее жизни, уродство и холод. Леденящее белое пространство. Серые стены, резкие углы. Серые бачки, бесцветная еда. Свет принес ей осознание того, что из этой бетонной клетки не вырваться. Что отверстие в закругленной двери совершенно непригодно для побега, что этот бетонный ад — ее гроб и могила. Здесь она уже не могла спрятаться за опущенными веками, чтобы в любой момент мысленно ускользнуть из плена. Свет проникал к ней даже при закрытых глазах. Лишь когда ее окончательно одолевала усталость, она могла спастись во сне.
И время стало тянуться бесконечно.
Каждый день, покончив с едой, она облизывала запачканные пальцы и принималась твердить, устремив взор в пустоту: «Сегодня двадцать седьмое июля две тысячи второго года. Мне тридцать два года и двадцать один день. Я провела здесь сто сорок семь дней. Меня зовут Мерета Люнггор, и со мной все в порядке. Моего брата зовут Уффе, он родился десятого мая тысяча девятьсот семьдесят третьего года…» С этого она начинала, но иногда также повторяла имена родителей, иногда вспоминала других людей. Каждый божий день она проговаривала все это и множество других вещей. Вспоминала чистый воздух, запах других людей, звучание собачьего лая. Мысли тянули за собой другие мысли и позволяли ускользнуть из холодного плена.
Она знала: однажды наступит день, когда она сойдет с ума. Это станет бегством от тяжелых мыслей, которые ходят по кругу. Она упорно боролась за себя и не собиралась сдаваться.
По этой причине Мерета держалась подальше от двух иллюминаторов метрового диаметра, которые нащупала в темноте и к которым первое время часто подбиралась. Они располагались на высоте ее головы, и их зеркальные стекла скрывали все, что находилось снаружи. Спустя несколько дней ее глаза привыкли к свету; тогда она встала и подошла — с большой осторожностью, чтобы от неожиданности не испугаться собственного отражения. И вот, медленно поднимая взгляд, она наконец очутилась лицом к лицу сама с собой. Это зрелище болезненно поразило ее — до глубины души. Ее била дрожь, и Мерета на секунду невольно прикрыла глаза — так поразило ее отражение. Но не оттого, что сбылись ее худшие ожидания насчет собственного внешнего вида. Да, волосы были жирные и свалялись, как войлок, кожа — бледная, но не это главное.
Худшее было то, что она увидела перед собой человека, полностью лишенного надежды. Обреченного на смерть. Незнакомку, одинокую в целом мире.
— Ты — Мерета, — произнесла она тогда вслух и увидела со стороны, как произносит эти слова. — Это я там стою, — сказала она затем, желая в душе, чтобы это оказалось неправдой.
Она ощущала себя отдельно от своего тела, и в то же время та, что стояла перед ней в зеркале, была ею. Есть отчего сойти с ума.
Затем она отошла от иллюминаторов и присела на корточки. Попыталась запеть, но собственный голос показался чужим. Тогда она свернулась в позе зародыша и стала молиться. Дойдя до конца, начала сначала и молилась до тех пор, пока не вырвалась из безумного транса и отдалась во власть другого. И, отдыхая душой в мечтах и воспоминаниях, она поклялась себе, что никогда больше не подойдет к этому зеркалу.
С течением времени она научилась различать сигналы своего тела. Замечала, когда желудок подсказывал, что еда запаздывает. Когда давление слегка менялось и когда ей лучше всего спалось.
Интервалы между переменой контейнеров были всегда одинаковы. Мерета попробовала отсчитать секунды между сигналом желудка о том, что пришло время еды, и до ее появления — длительность этих промежутков колебалась в пределах получаса. Таким образом, у нее появилась точка отсчета времени при условии, что пища будет все время подаваться один раз в день.
Знание этого факта было для нее утешением и проклятием. Утешением, потому что он давал ей хоть какую-то связь с привычками и ритмом окружающего мира. И проклятием — по той же причине. Снаружи шло время, наступало лето, осень, зима, а тут ничего не менялось. Она представляла себе летний дождик, смывающий с нее унижение и смрад. Мысленно она видела, как в день летнего солнцестояния горят костры, как зимой сверкает рождественская елка. Каждый день приходил со своими особенностями. Она помнила даты и знала, что они означают. Там, на воле!
Так она сидела одна на голом полу, заставляя свои мысли устремляться к жизни, текущей снаружи. Это давалось нелегко. Часто живые картины так и норовили ускользнуть, но она их удерживала. Каждый день получал свое особенное значение.
В день, когда Уффе исполнилось двадцать девять с половиной лет, она, прислонясь к холодной стене, представила себе, как гладит его по голове и поздравляет с праздником. Она решила мысленно испечь и послать ему пирог. Сперва нужно было купить необходимые продукты. Она не забыла надеть пальто, чтобы не замерзнуть на осеннем ветру. В кулинарном отделе она купила все нужное, выбрала то, что понравилось. Чтобы Уффе получил самое лучшее.
Мерета считала дни, гадая, что задумали ее похитители и кто они такие. Иногда ей чудилось, что за темным стеклом мелькает еле заметная тень, и тогда она вздрагивала. Умываясь, старательно прикрывала свое тело, раздетая становилась к окнам спиной. Туалетное ведро она ставила к стене между иллюминаторами, чтобы никто не видел, как она на него садится.
Потому что они там были. Если бы их не было, все не имело бы смысла. Одно время она обращалась к ним, пытаясь заговорить, сейчас уже перестала. Они все равно не отвечали.
Она попросила дать ей гигиенические прокладки, они не дали. На пике менструаций туалетной бумаги не хватало, приходилось обходиться так.
Она просила также зубную щетку, щетки тоже не дали, и это стало лишней заботой. Вместо щетки она массировала десны пальцем и пыталась чистить пространство между зубами, продувая сквозь них воздух, но в этом было мало проку. Дохнув себе в ладошку, она убеждалась, что изо рта пахнет все сильнее.
Однажды Мерета вытащила пластинку из капюшона своей пуховой куртки. Она была пластиковая и достаточно твердая, но по толщине плохо годилась в качестве зубочистки. Мерета попыталась отломить от нее кусочек, а когда это удалось, начала обгрызать ее передними зубами. «Надо следить, чтобы кусок пластика не застрял в зубах. Самой тебе его никогда потом не вытащить», — напомнила она себе, чтобы не торопиться.
Когда ей впервые за долгое время удалось наконец прочистить щели между зубами, она почувствовала большое облегчение. Эта щепочка стала ее драгоценностью. Надо тщательно беречь ее, как и оставшуюся часть пластинки.
Голос заговорил с ней немного раньше, чем она рассчитывала. В свой тридцать третий день рождения Мерета проснулась с таким ощущением в животе, которое говорило ей, что сейчас, вероятно, еще ночь. Несколько часов она просидела, неотрывно глядя на зеркальные иллюминаторы и пытаясь предположить, что сегодня произойдет. Без конца взвешивала вопросы и ответы, успев перебрать все возможные имена, события и причины, но ни до чего не додумалась и знала ровно столько же, сколько год назад. Возможно, это что-то связанное с деньгами. Возможно, с Интернетом. Или какой-то эксперимент, попытка неведомого безумца узнать, что может выдержать человеческий организм и психика.
Но она не собиралась безропотно принимать такие эксперименты. На это она никогда не пойдет.
И все же раздавшийся голос застал ее врасплох. Желудок еще не заявил о том, что голоден. Она задрожала, но скорее от внезапной разрядки напряжения, чем от неожиданного звука.
— Поздравляем, Мерета! — произнес женский голос. — Поздравляем тебя с тридцатитрехлетием. Мы видим, что у тебя все идет хорошо. Весь год ты была хорошей девочкой. С утра светит солнце.
Солнце! Господи! Лучше бы ей этого не знать!
— Ты подумала над вопросом? Почему мы держим тебя в клетке, как дикого зверя? За что тебе пришлось через это пройти? Ты додумалась до разгадки, Мерета, или нам снова придется назначить тебе наказание? Что же ты на этот раз должна получить: подарок или наказание?
— Дай мне какую-нибудь подсказку, чтобы не начинать с пустого места! — воскликнула Мерета.
— Ты не поняла правил игры. Нет, надо, чтобы ты догадалась сама. Сейчас мы передадим тебе ведра, а ты пока подумай, за что здесь оказалась. Кстати, мы приготовили для тебя небольшой подарочек и надеемся, что он тебе пригодится. У тебя очень мало времени на поиск ответа.