— Не могли бы мы поговорить об этом за обедом? — вырвалось у него.
И тут он увидел, что, можно сказать, попал пальцем в небо. Вопрос был так глуп, что она не удостоила его даже язвительным ответом, а лишь бросила на Карла взгляд, в котором читалась искренняя озабоченность.
Билле Антворскоу недавно исполнилось пятьдесят. Он был завсегдатаем телевизионной программы второго канала «С добрым утром, Дания» и всех без исключения ток-шоу. Он принадлежал к числу так называемых авторитетных личностей, и в этом качестве за ним предполагалась способность судить обо всем на свете. Но так уж у нас повелось: кого датчане однажды признали, к тому относятся так серьезно, что дальше некуда. А этот человек вдобавок еще и хорошо смотрелся на экране: раскованные манеры, высокий рост, крутой волевой подбородок и энергетика, в которой дерзость уличного мальчишки сочеталась со сдержанным обаянием буржуазного воспитания. За рекордно короткий срок он сумел сколотить такое состояние, которое в скором времени обещало войти в число крупнейших в стране, а в придачу еще и запустил в интересах общества ряд отмеченных высокой степенью риска проектов в области медицины. Все это приводило завороженного датского зрителя в неописуемый восторг, вызывая безграничное преклонение.
Что касается Карла, то он был к национальному герою равнодушен.
Войдя в приемную, он сразу понял, что время будет ему отмерено скупо и что Билле Антворскоу очень занятой господин. На стульях вдоль стены сидело четверо делового вида мужчин, каждый из которых всем обликом выражал, что до остальных ему нет никакого дела. У каждого на полу стоял зажатый коленями портфель, на коленях же лежал раскрытый ноутбук. У всех было дел выше головы, и все заранее трепетали перед тем, что их ожидает за дверью кабинета.
Секретарша встретила Карла официальной дежурной улыбкой: он вторгся в ее график без предупреждения и ей оставалось только надеяться, что больше это не повторится.
Сам шеф приветствовал гостя своей характерной угловатой улыбкой и вежливо осведомился, бывал ли он прежде в этом районе Копенгагена, где располагаются новые конторские здания. Затем широко развел руки в сторону большого, во всю стену, окна, за которым взору представала гигантская мозаичная картина, запечатлевшая все разнообразие мира: корабли, порт, краны и небо; все эти красоты соперничали друг с другом, стараясь завоевать внимание наблюдателя.
Действительно, по части видов подвальный кабинет Карла никак не мог с этим соперничать.
— Вы хотели поговорить со мной о встрече в Кристиансборге двадцатого февраля две тысячи второго года. Она у меня тут, — сказал Билле, нажимая на клавиши компьютера. — Да ведь это же был настоящий палиндром! Надо же, как занятно!
— Какой палиндром?
— Двадцатое второго две тысячи второго. Дата! Одинаково читается с начала и с конца. Я пришел к моей бывшей жене в двадцать ноль два, вот оно здесь записано. Мы отметили это бокалом шампанского. «Once in a lifetime»![21] — воскликнул он с улыбкой.
На этом развлекательная часть была закончена.
— Вы хотели знать, с какой целью я встречался с Меретой Люнггор? — продолжал хозяин кабинета.
— Да, если можно. Но сперва я хотел бы услышать о Даниэле Хейле. Какова была его роль в этой встрече?
— М-да, занятно, что вы об этом заговорили. Он вообще-то не играл в этом никакой роли. Даниэль Хейл был у нас одним из главных специалистов по разработке разных видов лабораторной техники, и без его лаборатории и опытных специалистов значительная часть наших проектов тащилась бы где-нибудь в самом хвосте, не имея возможности вырваться вперед.
— Но он не участвовал в разработке новых проектов?
— Он не касался политической и финансовой стороны дела. Только технической.
— Так почему же он присутствовал на той встрече?
Лицо хозяина погрустнело, что говорило в его пользу:
— Сколько помню, он тогда позвонил и попросился, чтобы его включили в группу. Какие причины он тогда приводил, я уже не помню. Вероятно, собирался вложить большие средства в новое оборудование, и для этого ему нужно было быть в курсе политической подготовки. Он был очень добросовестный сотрудник. Наверное, поэтому нам так хорошо вместе работалось.
От внимания Карла не укрылось, что Билле Антворскоу похвалил самого себя. Некоторые деловые люди считают ниже своего достоинства выставлять напоказ собственные заслуги, но Билле Антворскоу не принадлежал к породе таких скромников.
— Что представлял собой, на ваш взгляд, Хейл как человек?
— Как человек? — Антворскоу помотал головой. — Не имею понятия. Поставщиком оборудования он был надежным и исполнительным, а как человека я его практически не знал.
— Значит, частным образом вы не общались?
Тут послышалось всем знакомое рычание, которое у Билле Антворскоу заменяло смех:
— Частным образом? Да я ни разу не видел его до этой встречи в Кристиансборге! На это ни у меня, ни у него не было времени. Кроме того, Даниэля Хейла вообще нельзя было застать дома. Он никогда не сидел на месте, а все время куда-то мотался. Сегодня он в Коннектикуте, завтра уже в Ольборге. Взад-вперед без остановки. Если я сумел наскрести немного бонусных очков, то уж Даниэль Хейл, я думаю, оставил после себя столько, что хватило бы, наверное, на десяток кругосветных полетов для целого школьного класса.
— Вы никогда не виделись с ним до этой встречи?
— Ну да, ни разу!
— Но ведь бывали же у вас совещания, обсуждения и переговоры об оплате и тому подобное.
— Видите ли, этим у меня есть кому заниматься. Я знал реноме Даниэля Хейла, мы несколько раз переговорили с ним по телефону, а там уж все пошло по накатанному. В остальном взаимосвязи осуществлялись через моих и его служащих.
— О'кей. Я бы очень хотел поговорить с кем-то из сотрудников вашего предприятия, кто в свое время работал с Хейлом. Это возможно?
Билле Антворскоу вздохнул так глубоко, что даже конторское кресло под ним заскрипело.
— Не знаю, кто еще тут остался от тех времен. Прошло пять лет, а в нашей отрасли такая текучка. Все так и смотрят, где откроются интересные перспективы.
— Вот как!
Неужели у него хватает идиотизма открыто заявлять о том, что он не способен удержать у себя работников? Что-то непохоже!
— А вы не дадите мне адрес его предприятия?
На это Билле только скривил рот. Для таких дел у него тоже, вероятно, существуют специальные люди.
Построенные шесть лет назад здания имели такой вид, словно их возвели только на прошлой неделе. «Интерлаб АО» — было написано метровыми буквами на щите, который красовался рядом с фонтанами перед парковочной площадкой. Значит, лавочка по-прежнему работает и без капитана.
В вестибюле на полицейский жетон Карла взглянули так, словно это какая-то штуковина, купленная в магазине шуточных сюрпризов, но через десять минут к нему все же спустился кто-то из секретарей. Карл сказал, что пришел по вопросу частного характера, и его сразу же провели из вестибюля в помещение с кожаными креслами и столами из березы, а также несколькими стеклянными шкафами с разными напитками. Очевидно, тут заграничные гости впервые знакомились с эффективной работой Интерлаба. Повсюду можно было видеть подтверждения высокого статуса лаборатории. Одна стена была сплошь украшена призами и дипломами со всего света, две другие — фотографиями проектов и планами зданий. Окна были только в стене, обращенной к оформленному в японском стиле подъезду, и через них в комнату вливались потоки солнечного света.
Основателем фирмы был, по-видимому, отец Даниэля Хейла, но, судя по фотографиям на стенах, существовала она уже очень давно. Даниэль руководил предприятием недолго, но добился значительного подъема. Как видно, он занимался этим с любовью. Его, несомненно, тоже любили и правильно направляли. На одной фотографии отец и сын стояли рядом плечом к плечу, оба весело улыбались. Отец в пиджаке и жилетке символизировал старые времена, которым приходит конец. Сын, еще не доросший до начальственного поста, смотрел в объектив с широкой улыбкой на здоровом и чистом лице, готовый вложить свою лепту.
За спиной послышались шаги.
— Вы хотели о чем-то спросить. О чем же?
Это оказалась пухленькая женщина в туфлях на низком каблуке. Она представилась начальницей отдела информации, а на планшетке, приколотой к отвороту жакета, Карл прочитал имя — Айно Хууринайнен. Финские имена вообще такие чудные.
— Я хотел поговорить с кем-нибудь, кто часто сталкивался по работе с Даниэлем Хейлом в последний год его жизни. С кем-нибудь, кто хорошо знал его как частное лицо. Что он думает, о чем мечтает и все такое.
Она посмотрела на него так, словно он ее изнасиловал.
— Вы могли бы свести меня с таким человеком?
— Вы могли бы свести меня с таким человеком?
— Я думаю, никто не знал его лучше, чем директор по продажам Нильс Бак Нильсен. Но боюсь, он не захочет говорить с вами о частной жизни Даниэля Хейла.
— Почему же он не захочет? Разве ему есть что скрывать?
Она снова взглянула на него так, точно он оскорбил ее до глубины души:
— Ни Нильсу, ни Даниэлю нечего было скрывать. Но Нильс так и не оправился после смерти Даниэля.
Карл уловил подтекст:
— Вы хотите сказать, что они были парой?
— Да, Нильс и Даниэль всегда были неразлучны во всех делах — на работе и в частной жизни.
Карл повнимательнее заглянул в ее блекло-голубые глаза и подумал, что не удивился бы, если бы она сейчас сложилась пополам в пароксизме неудержимого хохота. Но этого не случилось. Она вовсе не шутила.
— Я не знал, — произнес он после недолгой паузы.
— Понимаю, — откликнулась она.
— Не найдется ли у вас случайно лишней фотографии Даниэля Хейла, которой вы могли бы поделиться со мной?
Она протянула руку и взяла со стеклянного подноса брошюру, лежавшую рядом с несколькими бутылками минеральной воды.
— Вот, — произнесла она. — Первые десять — как раз то, что вам нужно.
Вновь пробиться по телефону к Билле Антворскоу Карлу удалось лишь после долгих препирательств с его недовольной секретаршей.
— Я тут отсканировал фотографию и хочу послать ее вам по электронной почте. Вы не против, если мы прямо сейчас потратим на это две минуты? — спросил он, представившись собеседнику.
Антворскоу согласился и дал ему свой электронный адрес. Карл взялся за мышку и переслал файл.
Это была превосходная фотография Даниэля Хейла, отсканированная из полученной брошюры. Стройный светловолосый мужчина, явно высокого роста, загорелый и хорошо одетый, как было отмечено в столовой Риксдага, не производил впечатления отъявленного педика. Возможно, у него были и другие наклонности. «Он мог заинтересоваться и женщиной», — подумал Карл и представил себе этого человека — раздавленного и сгоревшего на шоссе в Каппелев.
— Да, сообщение пришло, — сказал Билле Антворскоу на другом конце провода. — Вот я открыл прикрепленный файл.
Затем последовала пауза.
— Ну и что вы хотите, чтобы я с этим сделал?
— Можете подтвердить, что здесь изображен Даниэль Хейл? Это он участвовал во встрече в Кристиансборге?
— Этот? Я никогда его раньше не видел.
26
2005 год
Когда ей исполнилось тридцать пять, в помещение снова хлынуло море света из люминесцентных ламп на потолке. Лица за стеклом исчезли.
На этот раз за армированным стеклом загорелись не все трубки.
«Однажды им придется войти, чтобы поменять лампочки, иначе в конце концов наступит вечная тьма, — подумала Мерета. — Они по-прежнему подсматривают за мной исподтишка и не захотят лишиться этой возможности. Когда-нибудь они зайдут сюда поменять трубки. Они снизят давление, ничего не сказав, и тут я их подстерегу».
В прошлый день рождения они опять увеличили давление, но ее это больше не волновало. Если она выдержала четыре атмосферы, то выдержит и пять. Она не знала предельной черты, но пока что предел не был достигнут. Как и в прошлом году, у нее несколько дней продолжались галлюцинации. Дальние участки помещения кружились перед глазами, но остальное она видела четко, пела песни, и на сердце у нее было легко. Реальность утратила значение. Только спустя несколько дней она опомнилась и ощутила шум в ушах. Сначала это были совсем слабые звуки, и она открывала рот, чтобы, насколько получится, выровнять давление, но через две недели шум в ушах стал постоянным. Это был пронзительный свист, какой бывает, когда на экране телевизора мерцает настроечная таблица. Звук стал выше, чище, но в сто раз мучительнее для нервов. «Это пройдет, Мерета. Ты привыкнешь к давлению. Просто нужно дождаться, и в одно прекрасное утро ты проснешься и поймешь, что он исчез. Это непременно пройдет, непременно пройдет», — твердила она себе, как заклинание. Но пустые заклинания всегда кончаются разочарованием. Прошло три месяца, а свист не исчез, и Мерета почувствовала, что сходит с ума от бессонницы и постоянного напоминания: она живет в камере смертника и находится во власти своих палачей. Она начала обдумывать, как ей покончить с собой.
Она давно поняла, что так или иначе для нее все кончится смертью. Выражение, которое она видела на лице женщины, не позволяло питать какую-то надежду. Колючий взгляд посылал недвусмысленный сигнал: ей отсюда не выйти, ни за что и никогда. Так лучше уж покончить с собой своими руками. Самой решить, когда это случится.
Если не считать туалетного бачка и бачка с пищей, фонарика и двух кусочков пластинки из капюшона, один из которых служил ей теперь зубочисткой, двух рулонов туалетной бумаги и одежды, которая на ней, в комнате было совершенно пусто. Кругом гладкие стены. Здесь не имелось ничего, к чему она могла бы прикрутить рукав куртки, ничего, за что могла бы подвесить свое тело и на чем бы оно держалось, пока не наступит освобождение. У нее была только одна возможность — уморить себя голодом. Отказаться от однообразной пищи и жалких глотков воды, которыми они ее снабжали. Может быть, этого они и ждут. Может быть, она для них — предмет какого-то дикого пари. Во все времена случалось, что люди забавы ради мучили своих ближних. В любом пласте человеческой истории залегал толстый слой бесчувственного отношения к людям. И к нему непрерывно добавлялись новые отложения, это она узнала на собственной шкуре. Больше она не желала терпеть.
Отодвинув бачок с пищей, Мерета подошла к иллюминатору и объявила, что больше не будет ничего есть. С нее, дескать, хватит. Она легла на пол, завернулась в лохмотья своей одежды и предалась мечтам. По ее подсчетам, сегодня было шестое октября, и она полагала, что выдержит так неделю. К тому времени ей будет тридцать пять лет, три месяца и семь дней. А если совершенно точно, она проживет двенадцать тысяч триста двенадцать дней, но полной уверенности в этом не было. У нее не будет надгробия. Нигде нельзя будет найти надпись с датами ее жизни. После ее смерти не останется ничего, что связало бы ее имя с пребыванием в этой клетке, где она провела последние долгие годы. Кроме ее убийц только она сама будет знать день своей смерти. И только ей самой он будет известен заранее с относительной точностью. Она умрет приблизительно 13 октября 2005 года.
На другой день после того, как она объявила о своем отказе от пищи, ей крикнули снаружи, чтобы она поменяла бачки, но она не шевельнулась. Что они могут сделать, если она не выполнит приказание? Либо оставить бачки в шлюзе, либо забрать их оттуда. Ей до этого нет дела.
Они действительно оставили бачки в шлюзе и так же делали в последующие несколько дней: забирали старый бачок и ставили на его место новый. Бранили ее. Грозились, что повысят давление в помещении, а затем сразу выпустят весь воздух. Но как они могут испугать ее смертью, если она сама хочет умереть? Войдут они к ней или нет — ей это безразлично. Она дала волю своим мыслям, позволила себе без оглядки бежать от действительности, погружаясь в образы и воспоминания, которые помогали забыть про звон в ушах. На пятый день все слилось и смешалось. Мечты о счастье, политическая деятельность, одиноко стоящий на палубе Уффе, несостоявшаяся любовь, так и не рожденные дети, мистер Бин и тихие вечера перед телевизором. Тело постепенно начало забывать о своих неудовлетворенных потребностях: уже легче стало лежать на полу, наступило удивительное спокойствие, а время все шло, и содержимое продовольственного бачка понемногу прокисало и портилось.
Все было так, как надо. И тут вдруг она почувствовала, как у нее запульсировала десна.
В своем замутненном состоянии она сперва восприняла это как вибрацию откуда-то извне, которая заставила ее чуть-чуть приоткрыть глаза, но не более того. «Если они войдут сюда, что они сделают?» — подумала она и снова погрузилась в тихую дрему. Но через несколько часов внезапно пробудилась от острой боли, которая словно ножом полоснула ее по лицу.
Она не имела представления, в котором часу это было, не знала, наблюдают ли они за ней в окно, и закричала таким криком, какой еще ни разу не раздавался среди этих голых стен. Все лицо у нее раскалывалось от боли. Зубная боль билась во рту тяжелой кувалдой, и нечем было ее унять. Господи! Неужели это наказание за то, что она хотела самовольно уйти из жизни? Всего пять дней она за собой не следила, и так за это наказана! Она осторожно запустила в рот указательный палец и нащупала нарыв возле заднего коренного зуба. Этот зуб всегда был у нее слабым местом. Источник гарантированного дохода для дантиста: туда вечно что-то забивалось, и эту щель она ежедневно обрабатывала самодельной зубочисткой. Осторожно нажав на вспухшую десну, она почувствовала резкую боль, которая пронзила ее до мозга костей. Мерета согнулась пополам, отчаянно хватая воздух разинутым ртом. Только что ее тело пребывало в мирном спокойствии и вдруг очнулось, охваченное адской болью. Оно вело себя словно дикий зверь, пытающийся откусить собственную лапу, чтобы вырваться из капкана. Если боль — средство борьбы со смертью, то сейчас она была живее, чем когда-либо.