«Бей!» — благим матом заорала Мила.
Брандт занес кадушку и ударил. Кол вошел с одного удара, гладко, как в масло. К потолку взвился фонтан вонючей зеленой жидкости. Электричество мигнуло и откуда-то сверху послышался тихий стон, почти вздох.
«Все, — сказала Мила, поднимаясь. — Еще один.»
«Еще один кто?» — спросил Брандт.
«Потом… — устало махнула рукой его партнерша. — Потом. Кстати, кадушку можешь положить. Больше не понадобится.»
Она подошла к Грише, закрыла ему глаза, ласково погладила по щеке.
«Бедный Гришенька… видишь как… не уберегли мы тебя. Это все я, дура… вовремя не сообразила. Ты уж прости меня, ладно?»
«Мила, — решительно сказал Брандт. — Может ты мне все-таки объяснишь всю эту чертовщину? Зачем ты мне наврала про дрова? Нету тут никаких дров… И с Гришей ты, выходит, знакома? И что это за чудовище?»
«Какое чудовище?»
«Ну как…» — Брандт посмотрел вниз и осекся. Двухметрового волосатого существа как не бывало. На полу, в луже самой обыкновенной крови лежал Моше — среднего роста, коренастый пожилой мужчина со смуглым неприятным лицом. Из груди его торчал кол, а тело было изрешечено множеством пулевых ранений. Брандт наклонился и посмотрел на его руки. Надо же, и там не осталось никакого следа от страшных когтей и червивого волосяного покрова. Даже желто-зеленая жидкость, еще минуту назад гадкими зловонными пятнами блестевшая на стенах, потолке и на его собственной одежде, куда-то испарилась, вместе с запахом. Ничто не напоминало о недавней чертовщине… если, конечно, не считать кола, по-прежнему торчавшего в нашпигованной пулями груди мертвеца.
«Мила!» — повторил Брандт еще решительнее.
«Ну что ты заладил, как машинка: Мила, Мила… — отозвалась она из „малого комплекса“. — Я же тебе сказала: все объясню. Но не сейчас, ладно? Сейчас надо „стереть пальчики“ и уматываться. Наших приятелей скоро хватятся, так что давай, помогай…»
Как бы в подтверждение ее слов, зазвонил мобильник. Брандт достал из кармана мертвеца телефон и нажал кнопку.
«Моше? — говорили по-арабски. — Есть результат? Кто заказчик?» Голос показался Брандту смутно знакомым. Где он мог его слышать?
«Моше? — сказала трубка менее уверенно. — Моше?..» Брандт дождался гудков, но так и не вспомнил.
«Старею, — подумал он грустно. — То чертовщина всякая мнится, то сумасшедшая нимфоманка вокруг пальца водит, то память отказывает… Пора на покой.»
Брандт вздохнул и, подхватив полотенце, начал «стирать пальчики».
* * *Машину вела Мила. Не доезжая до Бейт Дагана, она свернула направо.
«Куда ты? Зачем?» — попытался было протестовать Брандт, но Мила лишь молча покачала головой: мол, не мешай, и он махнул рукой. Уверенно ориентируясь в путанице грунтовых дорожек, Мила объехала Институт Вулкани и углубилась в безлюдный район фруктовых посадок и апельсиновых рощ. Наконец она остановила машину.
«Ну? Что теперь? — с улыбкой спросил Брандт. — Сначала завезла в укромное место, а теперь изнасилуешь и убьешь?»
Мила хмыкнула.
«Насчет изнасилования — не надейся, а с остальным посмотрим.»
Лицо девушки было необыкновенно серьезно. Брандт тоже перестал улыбаться, неожиданно ощутив все возрастающее чувство тревоги.
«Надо держать ухо востро, — подумал он. — Что я о ней знаю? Мила Павелич… как сказал Мойн, „из хорошей хорватской семьи“… что, кстати, за семья такая? В отделе без году неделя. Превосходно стреляет. Владеет массой языков. Активно пользуется ядами и прочими дурманами. Классно дерется ногами. Трахается, как крольчиха… замечательно, надо отметить, трахается, со вкусом, желанием и доскональным знанием вопроса. Что еще?»
Волнующие воспоминания о последнем в списке выдающихся качеств Милы резко снизили уровень брандтовой тревоги. Он снова заулыбался и обнял девушку за плечи.
«Не бойся, Милочка. Дядя Дэвид не даст тебя в обиду. Может, все-таки передумаешь насчет изнасилования? Смотри, место безлюдное…»
Мила вздохнула и высвободилась.
«Господи, какой же ты дурак, Дэвид! Я просто удивляюсь, как ты ухитрился дожить до столь преклонного возраста.»
«Преклонного? — обиделся Брандт. — Мне всего тридцать шесть.»
«Вот-вот. С таким уровнем дурости умирают еще в детстве. Максимум — подростком… Тебе никогда не приходило в голову, что ты обо мне ничего не знаешь?»
«Ну-у… пр-р-иходило… — промурлыкал Брандт, упорно не желающий выходить из романтического настроения. — Хотя „ничего“ это слишком сильно сказано. Могу побиться об заклад, что расположение родинок на твоих ягодицах мне известно намного лучше, чем тебе самой. Сто фунтов против одного.»
Милины губы дернулись и почти разъехались в непрошенной улыбке, но на полпути передумали.
«Дэвид Брандт! — строго сказала девушка. — Ваше мнение о том, что женщину можно узнать посредством подсчета родинок на ее заднице, страдает непростительной одностороннестью, и уж во всяком случае, решительно противоречит вашему же прославленному дедуктивному методу.»
«Глупости, — уверенно парировал Брандт. — В моем преклонном возрасте я успел познакомиться с, без преувеличения, очень многими женщинами, и ни разу… вы слышите, леди? — ни разу осмеянный вами метод подсчета родинок не подводил вашего покорного слугу. Для меня карта родинок на женской, как вы неполиткорректно выразились, заднице — все равно, что звездное небо для ученого астролога.»
Мила прыснула.
«Ну и что же такого ты вычитал на моей карте?»
«Пожалуйста… — небрежно произнес Брандт. — Ты врешь мне с самого начала, бессовестно и по большому счету. Дорогая, ты фальсифировала буквально все, исключая, может быть, несколько оргазмов, но и в этом я, честно говоря, не уверен. Сначала я полагал, что тебя подослал Мойн, чтобы следить за мною, но после Гамбурга я понял, что ты врешь и ему. Особенно трогательным был спектакль на судне. Ты и впрямь считаешь меня неспособным отличить осину от березы?»
«А кто тебя знает, — смущенно сказала Мила. — Здоровый безмозглый самец с телячьими глазами… Многие не отличают.»
«Ты так активно поддерживала меня в этом моем якобы заблуждении, что мне было просто неприятно разочаровывать столь очаровательную леди, — продолжил Брандт. — Я решил играть в твою игру… тем более, что в определенном смысле успел к тебе привязаться.»
Мила молчала.
«Ты просто уводила меня от этого груза, как птицы уводят охотника от гнезда, так ведь? Только в моем случае приманкой были твои прелестные родинки на ягодицах. Как же! Здоровый безмозглый самец с телячьими глазами… надо просто хорошенько оттрахать его, а когда он размякнет, подсунуть нужную дезинформацию и закрыть дело. И все. Так?»
Мила молчала.
«Да что это со мною сегодня никто разговаривать не желает! — сокрушенно покачал головой Брандт. — Ладно еще этот чужой и неприятный Моше, так теперь еще моя же собственная нежная возлюбленная… Только, пожалуйста, не превращайся в когтистое волосатое чудовище, хорошо? Этого я просто не переживу. Преклонный возраст, сама понимаешь… Эй, Мила!.. Госпожа Павелич!»
«Я не Павелич, — тихо сказала девушка. — И не Мила. Зови меня Хефи. Я израильтянка.»
«Хефи? Пусть будет Хефи… — согласился Брандт. — А как же хорошая хорватская семья? Это для лорда Мойна?»
Девушка мрачно кивнула:
«Ага. Фамилия и впрямь знаменитая. Анте Павелич — слыхал про такого? Его еще называли „Поглавник“ Павелич, фюрер хорватских фашистов-усташей. Большой друг Гитлера и тогдашнего Папы Римского. В сороковые вырезал полмиллиона сербов. Сбежал, как и многие, в Аргентину, к Перону под теплое крыло, даже партию свою там возродил. По легенде я его родственница, идейная последовательница и прочая бла-бла-бла. В аккурат для твоего лорда Мойна — у него от такого досье только что слюнки не потекли…»
«Можно поверить, — усмехнулся Брандт. — Босс и в самом деле питает непонятную слабость к продолжателям дела своего тезки Адольфа.»
«Вот-вот. Но сербы — что, сербы для твоего босса ерунда. До сербов Мойну и дела-то особого нету, ни тогда, в сороковые, ни теперь, в девяностые… Ему, понимаешь, важно, что попутно с сербами усташи Павелича вырезали всех окрестных евреев, до которых только смогли дотянуться. Не так много — какие-то тридцать тысяч, но зато без газовых камер, ножичками да топориками, да еще и с особыми выкрутасами, так что даже привычных ко всему немецких эсэсовцев рвало. Ручная работа, она и ценится по-особому. В общем, большой сентимент у лорда Мойна к этой фамилии.»
Девушка замолчала, и какое-то время они сидели в тишине, нарушаемой лишь шумом автомобильного кондиционера да приглушенным бормотанием радио. Наконец Брандт решил, что пауза излишне затянулась.
«Так-так… — сказал он, деликатно подталкивая свою партнершу к продолжению рассказа. — И потому, учитывая настроения Мойна, Мосад подсаживает к нему в отдел…»
«Нет, — покачала головой Хефи. — Мосад здесь не при чем. Я работаю на безымянную неправительственную контору. А за Мойном действительно требуется глаз да глаз. Нюх у него, у гада, как у освенцимской овчарки. Как он про колья узнал — ума не приложу…»
«Ладно, — терпеливо сказал Брандт. — Но почему эти чертовы колья настолько важны, что твоя безымянная контора решила рискнуть тобою? Фамилия фамилией, но обеспечить такую легенду стоит немалых денег и уйму времени. И вот теперь, когда ты уже внутри, швырнуть все коту под хвост ради груды осиновых деревяшек? Как-то не вяжется.»
Хефи вздохнула.
«Я понимаю, тебе трудно поверить в эту чертовщину. Нормальная реакция нормального человека… Но Дэвид, ты ведь менее часа тому назад видел одного из этих уродов своими собственными глазами. Даже не только видел — дрался с ним. Ты вспомни — он ведь едва не убил тебя. И убил бы, если бы я не подоспела. Разве не так?»
«Так. Но при чем тут колья?»
«Экий ты все-таки тугодум! — всплеснула руками Хефи. — А я уж было начала верить в твой хваленый интеллект… Вампиры. Слышал когда-нибудь такое слово? Хотя бы в кино? Ну?»
Брандт рассмеялся.
«Вампиры? С Томом Крузом в главной роли? Послушай, Милоч… ээ-э-э… Хефи, ты и в самом деле…»
«Боже!.. — застонала Хефи. — Да ты же сам его видел, это чудовище… ты что, забыл? А кол осиновый помнишь? Который ты своею рукой в него вогнал? Или тоже забыл?»
«Да, но…»
«Что — „но“? Забудь про эти свои „но“, понял? Тут происходит война, Дэвид Брандт. И сейчас тебе придется определить, на чьей ты стороне — людей или вампиров. Со мной ты или со своим сушеным боссом Адольфом…»
«Погоди-погоди… — удивленно сказал Брандт. — Ты меня что — перевербовываешь, что ли?»
Хефи молчала.
«Знаешь, — продолжил Брандт, покраснев. — Это даже интересно. Меня еще никогда никто не пробовал перевербовывать. Ни у кого наглости не хватало. Не зря говорят, что израильтяне по этому делу чемпионы.»
«По перевербовке?»
«По наглости! — Брандт возмущенно фыркнул. — Если ты думаешь, что…»
Неожиданно он осекся и прибавил громкости бормочущему радио. Передавали последние известия, и из динамиков несся захлебывающийся подвывающий арабский голос. Брандт тут же узнал его. Там, в разгромленной гришиной бане, в трубке, принадлежащей убитому вампиру, этот голос звучал намного менее театрально, но тем не менее, нельзя было не узнать те же интонации, ту же неприятную манеру пришлепывать губами и слегка цыкать зубом…
Затем голос оборвался на полуслове, и солидный ивритский диктор произнес толстым расслабленным баритоном:
«Вы слушали фрагмент сегодняшней пресс-конференции Председателя Засера Мардафата. По сообщениям нашего коррес…»
Брандт механически протянул руку и выключил радио. Они молча сидели в мерно урчащей машине, одни, запрятанные от всего мира посреди этой непроницаемой апельсиновой рощи, невесть какими судьбами уцелевшей в асфальтовом муравейнике Гуш Дана. Девушка, сменив имя, отбросила и «милину» легкомысленную бесшабашность — фирменный знак прежней брандтовой партнерши. Она напряженно смотрела в сторону, ожидая брандтова решения. В уголках рта застыли незнакомые складки.
«Что ж… — сухо сказал Брандт, глядя прямо перед собой. — И чего же ты от меня хочешь? Простого молчания или какой-то другой помощи?»
Хефи осторожно выдохнула.
«Молчанием тут не обойтись, Дэвид. Нужна помощь. Теперь, когда они знают о судне…»
«Кто — они? Вампиры?»
«Подожди закатывать глаза. Я понимаю, что тебе трудно принять это знание. Ты привык оперировать совсем другими понятиями: банда, партия, мафия, организация, шпионская сеть, корпорация, государство… А тут все на порядок выше. У вампиров нет национальности; они могут быть гражданами различных стран, шпионами и контрразведчиками, ворами и полицейскими, министрами и боссами мафии. И при всех этих различиях они всегда действуют вместе.»
«Но зачем? С какой целью? Чего они хотят?» — простонал Брандт. Он не мог отделаться от чувства, что произносит текст дурацкого голливудского фильма.
«Как это — „чего“? — удивилась Хефи. — Чего может хотеть вампир? Понятное дело — крови. Чего же еще? А для этого необходимо устраивать войны, революции, смуты и прочий балаган. Так и будет, пока мы их всех не перебьем, до одного.»
«Всех — это сколько?»
«Точно неизвестно, — серьезно сказала Хефи, игнорируя насмешливый тон Брандта. — Несколько тысяч наберется. Понимаешь, их число может только сокращаться. Когда вампира убивают, он просто переселяется в другое человеческое тело. Единственный способ воспрепятствовать этому — вогнать в него осиновый кол.»
«Погоди-погоди… А как же с этой байкой насчет укуса? Что, мол, укушенный вампиром сам становится таким же?»
«Чушь… — Хефи пренебрежительно фыркнула. — Подумай сам: в этом случае все люди на Земле уже давно стали бы вампирами.»
«А что? — засмеялся Брандт. — Разве этого не произошло?»
«Очень смешно… — обиженно сказала Хефи. — Знаменитый английский юмор. Что-то там, у Гриши, ты такого утонченного остроумия не демонстрировал. Особенно, когда зубы вампира, существование которых ты в настоящий момент оспариваешь, были всего в нескольких дюймах от твоей упрямой шеи… Зря я тебя спасла, дурака.»
Брандт устало вздохнул.
«Ладно. Я согласен. Но с одним условием: ты тоже продаешь мне одну свою страшную тайну. И Боже упаси тебя соврать на этот раз. Помни: я читаю по родинкам, как астролог по звездам.»
«Какую тайну?»
«Признайся, ты ведь блондинка, правда?»
«Правда, — улыбнулась Хефи прежней, „милиной“ улыбкой. — Перекрасилась. По легенде понадобилось. Та павеличевская правнучка — брюнетка. Вернее, была брюнеткой…»
«Ну и чудненько, — сказал Брандт, включая радио. — Поехали. Блондинкам я помогаю охотнее. И выброси уже… что ты там в руке держишь…»
«Извини, дорогой, — виновато пробормотала Хефи, разжимая фаланги среднего и безымянного пальцев левой руки и стряхивая на пол крохотный обломок безопасной бритвы. — Мера предосторожности. Ты ведь и в самом деле мог не согласиться…»
Они уже выехали на автостраду, когда музыка сменилась экстренным выпуском новостей. Говорили о зверском убийстве в ришон-ле-ционской бане. Четверо погибших оказались полицейскими, во главе с командиром следственного отдела полковником Моше Устрахи. Диктор и сменившие его обозреватели вспоминали громкие дела, которые вел Устрахи в последнее время, перечисляли его многочисленных врагов в политическом и уголовном мире. Потрясенные полицейские начальники клялись найти и покарать убийц. Министр внутренних дел указывал на недопустимую атмосферу подстрекательства, создаваемую некоторыми безответственными кругами общества, атмосферу, в которой только и возможны подобные отвратительные убийства. Ему вторил министр юстиции, предупреждая, что гибель Устрахи является прямой угрозой демократии, а потому необходимо принять жесткие меры для ее — демократии — защиты. Корреспонденты передавали исчерпывающие подробности с места событий. Всё, в общем-то, соответствовало истине, за исключением одного — осинового кола. Об этой живописной детали не упомянул никто. Как будто его там и не было, осинового кола. Не было.
Часть 6
Министр юстиции Йосеф (Толи) Глупид любому внешнему непредубежденному наблюдателю представлялся не более чем бесформенной расплывшейся жабой, время от времени выквакивающей что-то, не заслуживающее внимания. Но впечатление это было обманчиво, как и большинство впечатлений внешних непредубежденных наблюдателей. Дело в том, что, если наблюдатель действительно взыскует истины, то он просто обязан быть предубежденным, причем, чем больше, тем лучше. Вот и в случае с Глупидом непредубежденные наблюдатели попадали прямиком впросак, где и ворочались, нелепые, смешные и далекие от реальности, как и все несносные снобы. Потому что внутри Йоси Глупид был вовсе не жабой и уж во всяком случае не бесформенной. Наоборот, устройство Глупида было весьма жестко структурировано.
На самом деле, он представлял собою аппарат, известный в позапрошлом веке под названием «органчик». Умные мастера давно знали, что диск с колышками, крутящийся под действием пружины, может извлекать удивительные звуки — при условии, конечно, что эти колышки вовремя дергают за соответствующие струны или нажимают на соответствующие клавиши. Более того, меняя диски, хозяева органчиков добивались совершенно разных мелодий и тем. Увы, менять диски было ужасно дорого вследствие неоправданно завышенной стоимости ручного труда при их изготовлении. Поэтому большинство органчиков довольствовались одной-единственной темой, именуемой в таком случае «темой жизни». Глупиду повезло намного больше. У него имелось несколько пластинок. Главная, любимая, пела песню о людях в черных сюртуках.