Пиво ему ответил, что легкомыслие еще никогда не подсказывало более скверных решений.
«Вот узнаешь, каков Козлик, узнаешь, несчастный, — посулил он Совичке, вновь взбираясь в седло. — Да если бы я послал против него сотню всадников — ни один не воротится назад. А всадники — королевские, и я за них в ответе. Нет, не пошлю! Чтоб он нападал на них, а когда забудутся сном, перебил часовых, ослабших от голода и стужи, навязывал короткие бои, а сам выскользнул бы из рук?»
Пиво поворотил коня в сторону крепости Рогачек, где расположился его полк. Всадники последовали за ним, один только Совичка полагал, что у него есть все основания не поверить, и выехал на опушку леса.
Несчастный! О, лучше бы он этого не делал! Два Козликовых сына, два хулителя королевских законов, два погубителя королевского войска, сидели в засаде и приметили его.
Пиво уходит из этих мест, а они тем временем спускаются с холма. Это Иржи и Ян. Вот они уже снова в седле, и уже не таятся. Как — солдат, один-одинешенек, и осмелился пренебречь приказом командира и королевской службой? Полк отступает, а тот, кому дано встретить неприятеля, сдастся в плен? Ну и пусть идет ко всем чертям! Велика потеря — лишиться одного дурачка. Но умереть? Никогда больше не ощутить ни запаха лагерных дымков, ни приятности горячительного глотка? Быть пронзенным стрелой в то время, как дома прядут? Позволить лишить себя лучшего из миров лишь потому, что некогда вам довелось увидеть полк, марширующий под знаменами, только потому, что звенят подковы, потому что всадник упирает руки в боки, потому только, что девицы закрывали ладошкой глаза, едва заслышав ржание жеребца дрянного корнета?
Ах, пощадите, милостивые государи! Любви божеской ради — препоручаю себя вашему милосердию. Пощады! Пощады!
Прощай, Совичка, мой незадачливый приятель, подними-ка свой меч и хоть для виду обороняйся! Пиво остановился и окликнул воина по имени. А когда никто не отозвался, схватились наездники за оружие, и, озираясь на каждом шагу, пошли назад, пока не наткнулись на тело Совички. Он лежал с раскроенным надвое черепом.
Тут капитана охватила ярость, и вскричал он так громко, что разнеслось далеко по всей округе: «Отчего же я не послушался тебя, несчастный? Видать, бог указует нам, что месть не терпит промедления. Не дам роздыху ни солдатам, ни животине, ни оружию, покуда не поставлю мятежников, закованных в кандалы, пред ясные королевские очи. Стану преследовать их с таким упорством, как до сих пор никого не преследовал, и ежели, обороняясь в кровавых стычках, они будут все перебиты, я захвачу их детей».
В ответ на эту клятву из леса не раздалось ни звука. Может, Иржи с Яном уже улизнули, либо слушали капитана, показывая пальцем на его брюхо?
Солдаты, что были вместе с Пиво, подняли Совичкино тело и погребли его во дворе Рогачека. В тот же день крепость сгорела дотла.
Пламя пожара — венок от солдат. Над Совичкиной могилой сыплются искрами пальмовые листья и огненные розы. Еще роется впопыхах в награбленных драгоценностях бедненький капитанов солдат, еще закладывает кто-то за щеки кусок пищи, еще распихивают добро по узелкам, а крыша уже занимается, — спасайтесь, пока не рухнула!
Потом полк двинулся в поход, и Рогачек лег золой и пеплом. Я хочу умолчать о тяготах лесного пути. Мороз неистовствовал. Господи боже, вот это был переход! Пиво, разумеется, не мог обойтись без повозок, но вы попробуйте-ка, поездите по лесному бездорожью! Тут холм, тут отвесный склон; едва подтянете колесо и подсунете клин, как снова очутитесь под горой. Делать нечего — надо приладить вместо колес полозья.
Под вечер следующего дня добрались королевские солдаты до вырубки, и капитан приказал разбить лагерь.
О дальнейшем продвижении нечего было и думать, никто и не льстит себя надеждой выдержать подобные тяготы долго. Опустилась ночь, время разбойничье. У зоркого Козлика повсюду глаз, он начеку. Солдаты уже не досчитываются девятерых своих товарищей. Они обморозились, у них полно вшей, которые сопровождают полки неотступнее, чем веселость и доброе расположение духа. Под полотнищами повозок, да и под санями — давка. Засыпающие часовые по пояс проваливаются в снег. Беда! Этой минуты и поджидал коварнейший из разбойников. Его свора стояла наготове. Они тоже закоченели от стужи и тоже кормятся как попало. Однако можно ли сравнивать их с пузатым войском, что таскает свои окорока по укрепленным городам и занимается вымогательством именем короля? Неужто кто откажет им в похлебке в случае поражения? Пусть только корчмарь посмеет указать им на дверь, коли не заплатят положенного. Злодеи разбойники отняли у полка все эти блага и начисто лишили благородных развлечений.
И не только это, не только! Вот разбойники уже валом валят, уже мчатся на своих исполинских конях, — мечи поперек лица, ножи в тесаках… Кулаки их огромны, кулаки их жилисты, крепки у них кулаки, налиты силой.
Дикари-носачи, ах, дикари, страшны вы, но страшнее всех Миколаш. Миколаш, у которого кровавой коркой затягивает царапины и шрамы. Вот разбойнички уже взяли разбег, вот обрушились на стан неприятеля.
Полотнища трещат, палатки падают, слышен рев и вой, крики и причитания. О, если бы святой Георгий внушил умирающим слова спасительной молитвы!
Весь остаток ночи страх не отпускал солдат. Они выстроились в каре, копья — на плечах первых рядов, мечи неплотно зажаты в окоченевших от стужи кулаках, — мечи в кулаках, шлемы — на голове. Рукояти мечей обернуты куделью, а головы тряпьем. Солдаты обмирают от страха, хруст сучьев и Лесные тени наводят на них ужас. Козлик, однако, не воротился более, он предпочел поскорее пополнить запасы съестного. Под утро его свора устремилась вон из леса — и направилась прямиком в село, прямехонько на курятники да на свиные хлева. Вот уже шестой день не видели разбойники ни козочки, ни петушка; удовольствовались, стало быть, и жалкой добычей. Мужики молча рвали на себе бороды, а бабы визжали, призывая на разбойников гнев господень. Я думаю — не житье было бы у нас, а рай, коли силы небесные сражались бы на стороне обираемых. Да не соизволили, благоденствуют себе в облаках, посреди лазури и злата, безучастные к тому, что творится в юдоли слез. Козлик отобрал все, что ему заблагорассудилось, выпытал, какое войско стоит вблизи дорог, что с Рогачеком и как живется в Оборжиште.
«Так что ж, изловили Лазара?»
«Ясновельможный пан, — ответствовал селянин, — когда эти прохвосты погнались за вами, пан Лазар воротился. Какой ему толк мерзнуть в лесах, коли королевский капитан рыскает по вашему следу? Вы да Пиво вселяете в него страх, но не в тех случаях, когда вы вместе».
Рассмеялся Козлик, понравилась ему речь мужика, и он вошел в горницу. На загнетке печи сидела горлинка, которая тут же принялась ворковать: «Сахару! Сахару!»
«Ах, птаха, птаха, ты бы молчала лучше, не удалось нам, видно, провести этого мужлана, недостает нам телочка».
Козлик устроился так, чтобы ноги согрелись у огня, и захотелось ему поболтать: «Да было бы тебе известно, мы спалили Оборжиште в субботу, вот отчего Лазар меня боится, а на другой день шут этот стоял на паперти и хныкал».
Мужичонка поддакивал:
«Ах, если бы вы, пан Козлик, видели его! Кафтан на нем — сплошная дыра, и откуда только он его выкопал? Таких даже крысоловы не носят. Шлялся от саней к саням. Не знаю, про что он господам сказывал, но бьюсь об заклад, что вы отгадали. Беспременно про вас».
Уж это мужичье! На языке у парня вертится вопрос, как живется пану Миколашу, которого Лазар поколотил, да — на всякий случай — помалкивает. Верить Козлику? Черта с два! А что, ежели этот вопрос его разозлит? Пережитый позор слишком еще свеж в памяти. Наверняка Миколаш ни о чем ином не помышляет, кроме как о мести.
Козлик собрался было вернуться в лагерь, где оставил женщин и кое-что из имущества, по тут подступил к нему любезный его сынок Миколаш с просьбой разрешить отправиться за Лазаром.
«Слышал я, — говорил Миколаш, — опять он в Оборжиште. Навалил балок на обгоревшие стены, покрыл их сеном и парусиной, дрыхнет снова в своей норе».
Козлик призадумался, а потом кивнул и выделил Миколашу десяток всадников.
«Не велю, — наказывал он, — затевать рисковые стычки и резню, довольно будет и одного Лазара, коли ты приведешь его живьем».
Час примерно спустя после того, как коням задали корм и напоили, двинулся Миколаш в поход на Оборжиште.
Хватало у Лазара и осторожности, и ума, да ведь кто же мог ожидать столь неслыханной дерзости?
Старый лис чувствовал себя в безопасности, пил-ел, прикидывая, что большую мзду придется, видно, заплатить королю за свои провинности, ибо и он, Лазар, тоже разбойничал на дорогах. Рыльце у него было в пушку, но что до Козлика, так он твердо рассчитывал, что тот в тупике и что с него посбили спесь. По его понятию, королевский капитан свершил бы правое дело лучшим и быстрейшим образом, если бы в первую голову погубил в лесах Козлика, а потом принял от хозяина Оборжиште великолепного рысака со сбруей, изукрашенной золотом. Он приготовился выслушать мягкое внушение и дать слово исправиться. Вероломный, он хотел присягнуть, что отрекается от грабежа на проезжих дорогах, а сам вдвойне жаждал добычи. А как же иначе? Кто же оплатит Лазарово покаяние, нанесшее такой великий ущерб его имуществу? Лазар посчитал убыток и поник головою.
Старый лис чувствовал себя в безопасности, пил-ел, прикидывая, что большую мзду придется, видно, заплатить королю за свои провинности, ибо и он, Лазар, тоже разбойничал на дорогах. Рыльце у него было в пушку, но что до Козлика, так он твердо рассчитывал, что тот в тупике и что с него посбили спесь. По его понятию, королевский капитан свершил бы правое дело лучшим и быстрейшим образом, если бы в первую голову погубил в лесах Козлика, а потом принял от хозяина Оборжиште великолепного рысака со сбруей, изукрашенной золотом. Он приготовился выслушать мягкое внушение и дать слово исправиться. Вероломный, он хотел присягнуть, что отрекается от грабежа на проезжих дорогах, а сам вдвойне жаждал добычи. А как же иначе? Кто же оплатит Лазарово покаяние, нанесшее такой великий ущерб его имуществу? Лазар посчитал убыток и поник головою.
Утолил он голод зайчатинкой и теперь клюет носом.
Ах, вот так пробужденье! Верзила Миколаш стоит перед его очагом и раскидывает во все стороны обгоревшие поленья. Миколаш швыряет их, и одна головешка настигает Лазара. Как неистовствует злодей! Погружает меч в брюхо то по самую рукоять, то — как придется; наткнувшись на хребет, меч крушит кости, разворачивает утробы, сечет головы.
Те, кто остался в живых, уже пленены, Миколашевы люди вяжут пленников парами, спиной друг к дружке.
Миколаш вытирает меч и говорит:
«Господь позволил мне вернуть долг, Лазар, и теперь мы в расчете. Однако за то, что ты такой уживчивый и желаешь стать моим заимодавцем, отдай мне одну из своих дочерей. Отдай мне ту, которая, как я вижу, сейчас надевает шляпу».
Произнося эти слова, Миколаш мечом указывает на прелестную девушку. Это Маркета, четвертая дочь Лазаpa. Вы видите, она выступает вперед, дрожа от страха. Вот ее уже уводят, не дав даже попрощаться с сестричками. Вот разбойники волокут Маркету к лесу, она опутана сетью и привязана меж двумя жеребцами. У Лазара подкашиваются ноги, а страшные пары топчутся на своих местах. Лазар в отчаянье катается по земле, его людям очень худо. Почти до сумерек длилось это мученье. Уже всходила вечерняя звезда, уже разносился топот возвращающегося домой стада, когда наконец спали путы с рук двух батраков. Вскоре они вызвали всех. Но но поздно ли? Не скончается ли Лазар от своих ран, утихнет ли плач женщин?
В горестном своем положении страдалицы только и могли, что плакать. Да послали гонца за повозками и, причитая, отправились в Болеславу.
Миколаш добрался до Козликова стана около полуночи. В стычке с Лазаревыми лишился он одного из своих головорезов, и в ослеплении безрассудства сожалеет об этой утрате, однако отнюдь не из-за бессмертной души, которая скатилась прямо в пекло, но из-за понесенного воинского урона и насмешек разбойников. С той минуты, как они вступили в лес, почва под ногами сделалась так неровна, что две лошади не могли идти рядом, и тогда разбойники заставили Маркету пересесть на жеребца. Она была им послушна, исполняя без ропота все, что они велели. Покорная христианка не перестает уповать на бога. Знает она, что спасения ждать неоткуда, и призывает смерть. Может, посчастливится ей обнаружить брошенный кем-нибудь нож и пронзить им свое сердце. Может, к этому ужасному поступку на небесах отнесутся снисходительно.
Меж тем разбойники обосновались в лесу по-домашнему. Бивак окружили засеками. Посредине поляны поставили два шатра, устлали их лапником; кровлю и стены тоже укутали хвоей. Снег, которым разбойники забросали стреху, таял и каплями стекал на страшные лица спящих; все были сыты и благодушны.
Опершись на локоть, Козлик слушал рассказ Миколаша.
«Как воротимся на Рогачек, позову священника освятить могилу», — заметил он и пожалел о погибшем челядине.
Катержина и Бурианова жена перебросились несколькими словами с Маркетой. Она отвечала им, теряя последнюю надежду. О горе! Что ждет ее теперь? Подружки отошли с хихиканьем; Маркета стоит в темноте, и холод пробирает ее до костей; одна она одинешенька в стане лиходеев, в сумрачном и печальном лесу, среди волчьей стаи. Собирает она остаток сил, осеняет себя крестным знамением, двигает полотнище, которым завешен дверной проем, и, став пред мужиками, произносит такие слова:
«Я в вашей власти и нет у меня здесь никакой защиты, разве что страх божий. Вы можете отдать меня на поругание своим челядинам или казнить — поступайте с телом моим как угодно, душа моя все одно изойдет кровью перед господом богом. Грешная душа моя будет лизать прах на его подворье, как все те, что загублены несправедливостью и надругательством; на шее грешной души моей будет поясок, словно у горлинки, грешная душа моя станет кружить у вас над головой и содеет так, что Всевидящий воззрится на вас, дабы вы, трепеща в беспредельном страхе, перевернулись в разверстых могилах и умирали непрестанно».
О, если бы ночь была менее утешна, если бы Маркета была безобразна, как вещунья, если бы не была только что одержана победа, если бы девушка не появилась перед разбойниками так неожиданно, они, может, перекрестились бы по крайней мере. Но теперь они едва замечают ее, а Козлик ответствует, даже не поднявшись с места:
«Господь осмотрительно направляет мою руку. Он вручил дворянам меч, дабы вели они битвы. Он требует геройства от своих баронов, они должны соблюдать его законы, они не терпят хулы. По его воле и ты станешь, кем мы захотим».
Ни один человек не вступился за девушку, никто ее не пожалел: они не замечают ее, им попросту безразлично, что она скажет в ответ. И Маркета умолкает, и дает себе клятву, что не вымолвит больше ни словечка — будь что будет.
Не пройдет и часу, как разбойнички погрузятся в сон; по лагерю расхаживают одни лишь дозорные; из конского стойла доносится пофыркивание. Но вот появляется Миколаш; он разрубает веревки и обнимает девушку. Руки у него жаркие, от его лобзаний вскипает кровь; дьяволово дыхание обжигает кожу и дурманит, как опий.
О чернота ночи, сокрой это ложе; и ты, беспамятство, развей эту пору по ветру! Помните, господа, что некогда Маркета хотела стать невестой христовой, так смилуйтесь же над ней те, у кого найдется хоть капля сострадания.
Она поднимается, чтоб сызнова быть поверженной наземь, она сопротивляется, в голове у нее — круженье, и от этого кружатся вершины сосен и небосвод. Дано ей увидеть звезды, раскачивающиеся, словно маятники. Девушка плачет. Она заслужила погибель и плачет.
На рассвете прибежал Янов байстрюк — он провел ночь поблизости от королевского войска — с известием, что капитан Пиво повернул на их дорогу. Услышав новость, Козлик кликнул тех своих сыновей, на чей разум можно положиться, и устроили они в своем стане совет. Не хотелось им покидать насиженное место. Козлик все допытывался, теряясь в догадках, что же все-таки затеял этот торгаш. Понять, конечно, было непросто, и плуты вынуждены признать, что положение у них пиковое. Может, Пиво предпримет набег, а может, попытается обойти их с севера? Кому же это ведомо, кто тут разберется?
Совет затягивался, у Козлика набухли на висках прожилки — оказывал себя гнев, вот-вот готовый излиться.
Меж тем челядины и ребятишки разжигали костер, чтоб натопить снега и напоить коней. Маркета, вся в слезах, стояла поодаль. Ах, как ей тяжело! Она осыпала себя упреками. За что? Да могла ли она защититься? Благодаренье господу, жива осталась!
О нет, не так она лукава, чтоб обманывать себя! В пропастях, куда ей дано было спуститься, различила она отсвет наслаждения, блуждающий огонек, что совращает ее с пути истинного, вздох восторга, в котором она раскаивается.
В ту рассветную пору все позабыли о пленниках, и стало так, что те смогли встретиться возле костра. Сердце Кристианово переполнилось состраданием; он поклонился девушке и сказал, что решится на все, дабы могла она выйти из горестного своего состояния. Маркета, однако, ни словечка не вымолвила в ответ. Немец зовет слугу, который, с тех пор как обоих постигло несчастье, всячески ободряет графа; ради всего святого молит Кристиан в точности передать свою просьбу.
Вы помните, что Маркета дала обет молчания, но — грешница! — разомкнула она уста и говорит:
«Благодарствую. Я готова вынести любые невзгоды побега, да как его устроить? Бог не внушает мне ни единой мысли. Скажи, коли будешь удачливее. И посматривай, не найдется ли поблизости ножа, тогда дай знак, где его можно взять».
На щеках Кристиана во время той речи проступил яркий румянец, — так горячо желал граф удачи бедняжке, до такой степени был потрясен случившимся, ибо, как и караульные, как и все, ночью выходившие из шалашей, знал о брачном ложе на снегу. Будь Маркета в меньшем смятении, она не утаила бы усмешки над новоявленным помощником. Ведь Кристиан так же хрупок, как она сама. И он думает сопротивляться Миколашу, сердце которого не знает пощады?