Он снова уселся на сиденье. Покрутил руль. На стоянке тот вращался трудно, не то что при движении. Мальчику приходилось крутить баранку и на ходу. Раньше, когда папа бывал в хорошем настроении, он сажал сына к себе на колени и на пустой дороге давал повертеть руль. Теперь мальчик сам достает до педалей, но подходящее настроение у папы случается все реже.
Мальчик представил, что ведет машину по просторному шоссе. Для этого он сильно сощурился, отчего перед глазами все расплылось и потеряло форму. Вместе с гудением двигателя это создавало ощущение стремительной езды. Вот впереди показались машины с бандитами.
– Стой, не уйдешь! – процедил мальчик сквозь зубы. – От меня еще никто не уходил, – вспомнил он героя недавнего детектива. Мальчик проверил автомат и прицелился в преступников. Очередь? Нет, рано. Надо сначала дать сигнал. Мальчик жмет на гудок.
Рев мигом выводит мальчика из игры. Теперь от папы достанется! Он терпеть не мог гудков во дворе.
Время шло, а родители не спускались. Мальчик посмотрел на часы, которые папа приделал в салоне. Необычные часы. Папа говорил, что они танковые. В темноте часы светились, а заводились вращением ободка на циферблате. Танковые часы показывали четверть одиннадцатого. «А говорил, ровно в десять», – с обидой подумал мальчик. Он еще не отвык разочаровываться, когда взрослые не выполняли своих обещаний.
Медленно потекли минуты. В пол-одиннадцатого мальчик отправился домой, поторопить.
Еще в коридоре он услышал мучительно-знакомые звуки разгоравшейся ссоры. У мальчика задергались губы. Он сильно сдавил лицо руками, нажал пальцами на глаза и не пустил слезы наружу.
– Ты никогда не думаешь о семье! – кричала в комнате мама. – Для всех хороший, только не для нас! Любимец публики!
– Не хами! – отвечал папа злым голосом. – Если бы я не думал о вас, я был бы уже главным инженером!
– И жил бы в этой дыре! – кричала мама. – А я бы на горбу таскала продукты. И в театр ездили бы на поезде!
– Можно подумать, ты здесь не вылезаешь из театров.
– Но ведь… – задохнулась от гнева мама, – но ведь… С кем идти-то прикажешь? Если я даже гвозди в стену сама забиваю!
Мальчик распахнул дверь в комнату. Крики стихли, только по инерции еще раздавалось шипение, в котором различались отдельные слова. Так шипит догорающий костер, на который выплеснули из котелка остатки чая.
– Ну что, поехали? – спросил мальчик, старательно делая вид, что ничего не произошло.
– Видишь ли… – замялся папа, отводя глаза, – планы несколько изменились.
– А как же няня? – спросил мальчик. – Ты обещал отвезти меня к няне!
– Как-нибудь в другой раз, – уже раздраженно ответил папа. – Пойди выключи двигатель.
Мама молчала, отвернувшись к окну.
Плотина, старательно сооруженная мальчиком, прорвалась.
– Сам выключи! – выкрикнул он, глотая слезы. – Вруны вы все, вруны! – Он выбежал в другую комнату, бросился на диван.
Подошла Джулька, добрейшее существо рыжей масти, до этого чутко дремавшая на ковре. Облизала мокрое лицо мальчика. Пощекотала усами щеку. Карие Джулькины глаза смотрели понимающе и сочувственно. Джуля, как и все собаки, терпеть не могла ссор. Даже среди сородичей-колли она выделялась спокойствием и дружелюбием.
– Джулька, Джулька… – пожаловался мальчик, обняв руками теплую собачью голову. – Видишь, приехали.
Джуля еще раз лизнула его. Язык был горячий и гладкий.
…Через полчаса они мчались по шоссе на север. «Попугай» ровно гудел, неторопливо поедая километры. Как всегда после срочного перемирия, папа был неестественно весел, а мама – мрачно-молчалива.
Мальчик сидел впереди, смотрел в окно и думал о няне. Звали ее няня Валя, и, честно говоря, за семь лет мальчик основательно подзабыл, как она выглядит. В основном он представлял ее по рассказам родителей, и из этих историй няня Валя представала личностью полулегендарной.
Мальчик чутьем понимал, что не всему здесь можно верить. Родители любили вспоминать о первых годах супружества, о жизни в маленьком провинциальном городке, где была их первая работа, первые собственные, «взрослые» друзья. Мальчик эти годы помнил отдельными картинками, но на почве родительских рассказов они представлялись ему веселыми, беспокойными и необыкновенно дружными. Мама и папа пели песни, ходили в походы, не боялись хулиганов, лихо и не без последствий водили молодого тогда «Попугая».
Поначалу из всей компании только у них была отдельная квартира с удобствами, и по субботам «банный день», устраиваемый в их отдельной ванной, обычно заканчивался веселыми посиделками.
Когда папа, не добыв на охоте уток, принес домой настрелянных ворон, мама не ругалась, а приготовила «дичь», и вся веселая компания за милую душу отведала воронятины. А когда мама потеряла свою зарплату за целый месяц, папа не сердился и на свою зарплату – не сегодняшнюю, а тогдашнюю, в разы меньше, – отвел маму в ресторан. Чтоб не грустила. Вот как жили его мама с папой!
Няня Валя органично вошла в ту чудесную жизнь. Она тоже никогда не унывала, никого не боялась, а под горячую руку могла даже папу шугануть. Папа вспоминал со смехом, как няня Валя буквально веником выгнала его из дому за громкий разговор рядом со спящим мальчиком.
Мальчика няня Валя любила неистово. У нее самой когда-то был такой же мальчик. Семи лет он во время стирки опрокинул на себя бак с кипятком. Больше детей не было, и мужа тоже. «Не дай нам Бог!» – тревожно заключала мама, рассказывая эту историю, и на всякий случай гладила мальчика по плечу, убеждаясь, что вот он, тут, и его в любой момент можно потрогать.
Няня Валя с рождения мальчика жила у них в семье и была полноправным ее членом. Несмотря на то что мальчик даже лицо няни-Валино плохо помнил, кое-какие яркие детские воспоминания все же отложились. Прежде всего он помнил сам ее образ: толстая, хлопотливая, неугомонная. Ее большое тело всегда стремительно передвигалось по комнатам, каким-то невообразимым чудом не сшибая предметов.
Почему-то запомнилось платье в горошек. Конечно, не само платье, а крупный белый горох на синем фоне. При всех неприятностях няня Валя нежно прижимала мальчика к своей огромной груди, и перед его глазами, в такт няниному дыханию, медленно качались большие белые горошины. От няни Вали уютно пахло черным хлебом и пирогами. Сразу становилось легче.
По ночам мальчика мучили кошмары. За ним гнались собаки с рыбьими головами, нападали красномордые бандиты и прочая подобная нечисть. Но в самый страшный момент пухлая няни-Валина рука ложилась на его холодный мокрый лоб, освобождая от пут дурного сна.
Няню Валю в городке знали почти все, от заводских инженеров до уличных пьяниц, околачивающихся по утрам у магазинчика с простым и емким названием «Водка».
Под этой покосившейся вывеской они и собирались. С утра их бледные лица были хмурыми, потом они розовели и веселели.
Мальчика очень интересовал один пожилой опойка (так в городке звали пьяниц). Когда он говорил, в его горле что-то свистело и клокотало. Опойка был вечно небрит, маленькие красные глазки стыдливо прятались под кустистыми бровями. Няня Валя говорила, что у этого опойки грудная жаба.
Улучив момент, мальчик подбежал к интересному человеку.
– Дядя, – вежливо обратился он, – можно у вас спросить?
– Валяй, – ответил тот, неохотно отрываясь от четвертушки, называемой в народе «соской». Даже когда дядя молчал, свист в его горле не прекращался.
– А правда, что у вас в груди жаба?
– Да, – подумав, ответил дядя.
– Вы для нее водку пьете, да?
Другие опойки дружно рассмеялись. Дядя не смутился:
– Для нее.
Мальчик набрался храбрости и попросил:
– А не могли бы вы ее… немножко показать?
– Кого? – опешил дядя.
– Жабу!
– Не могу, – серьезно сказал он, снова засвистав и захрипев. – Слышишь – не хочет.
И допил содержимое «соски».
– Няня Валя, – удовлетворенно сообщил мальчик подоспевшей няне, – он пьет, потому что у него жаба!
– Наоборот, – хмуро сказала няня. – У него жаба, потому что он пьет.
Это была первая антиалкогольная сентенция, адресуемая непосредственно мальчику. Однако в то время он был совсем не прочь завести у себя такую же веселую, свистящую и клокочущую жабу.
А однажды няня спасла ему если не жизнь, то кости. Мальчик играл возле дома, когда все вдруг стремительно побежали в соседний двор. Впереди несся папа. Его лицо было злым и незнакомым. Мальчик, конечно, рванул следом. Толпа, втянувшаяся в узкое место между кирпичной стеной и забором палисада, внезапно встала и подалась назад.
Мальчика с силой прижало к забору. Серые, плохо обструганные штакетины больно впились в тело, оцарапали щеку. Мальчика то прижимало сильнее, то отпускало, давая мгновение передышки. В первый раз окружающие его взрослые люди не улыбались ему, а представляли угрозу, которую он ощущал всем своим телом.
Мальчик закричал. Толпа немного отступила, но неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы вездесущая няня Валя, расшвыривая кулаками и матом растерявшихся мужиков, не прорвалась к нему и не выхватила его из опасного места.
Позже мальчик узнал, что в соседнем дворе убили его взрослого друга Алешу, рабочего папиного цеха. Убили за доминошным столом, ударив сзади заточкой. Алеша, как и многие в городке, ранее был судим, и с ним свели счеты старые друзья. Толпа же встала потому, что навстречу выбежал убийца, и с ним в тесном проходе схватился папа мальчика. После папа на «Попугае» отвез Алешу в больницу. Это было уже бесполезно. «Только две кровинки и вытекло», – рассказывала няня Валя товаркам во дворе. Мальчик потом тщательно искал на сиденье «Попугая» две кровинки, но не нашел…
Когда мальчик подошел к школьному возрасту, мама с папой решили переехать поближе к большому городу. Няне Вале предложили ехать с ними. Няня поблагодарила, поплакала и отказалась. Здесь прошла ее жизнь, здесь была могила ее сына, а рвать корни, когда тебе под семьдесят, ох как тяжело!
Папа тоже не хотел уезжать. Он был уроженец этих лесных мест, его родная деревня была неподалеку. Однако мама, горожанка до мозга костей, убедила.
Няня Валя очень переживала отъезд мальчика, писала письма. Сначала часто, раз в неделю. Потом раз в месяц, а теперь от праздника к празднику.
Родители иногда наезжали с мальчиком в городок. Оказалось, что «дыра», в которую заткнули выпускницу престижного вуза, заняла не последнее место в ее сердце. Но поняла это мама только после отъезда. Няню не навестили ни разу. Потом сокрушались, стыдились, просили знакомых не говорить няне Вале, что были здесь. Искали оправдание: друзья, застолья, лесные вылазки не оставляли ни минуты свободной.
А няня все поздравляла с праздниками, желала здоровья и просила поцеловать за нее малыша. Родители отвечали, правда, уже не так регулярно. Приглашали в гости. Няня благодарила за приглашение, но не ехала.
Мальчик часто перебирал няни-Валины открытки. Все они были написаны разным почерком: неграмотная няня только диктовала. И от всех от них шло тепло. Открытки грели.
Мальчик уже понимал, что такое бескорыстная любовь. И искренне хотел, чтобы няня знала, как он ее любит. Но когда он брался за письмо, слова выходили какие-то пустые, ненаполненные, и любовь, записанная словами, была ненастоящей. «Приеду – сама все поймет», – решал мальчик и рвал обманщицу-бумагу.
«Попугай», переваливаясь, бежал по шоссе.
– Ох и обрадуется няня! – прервал тишину мальчик.
– Да уж! – оживился папа, довольный, что контакт налаживается. – Она тебя не узнает. Уехал щенок, а приехал – мужчина!
Мальчик довольно зарделся.
– Если бы этот мужчина еще посуду за собой мыл! – строго сказала мама. Но это были отголоски уже прошедшей грозы.
Джулька на заднем сиденье извернулась и лизнула папу в ухо.
– Джуля, – серьезно сказал папа, сам весьма довольный собачьей лаской, – не мешай мне вести автомобиль!
Чувствовалось, как электричество, заполнявшее атмосферу, медленно стекало в землю. Даже дышалось легче, действительно как после грозы.
– Осталось ровно сто километров! – провозгласил папа. – А хорошо, что мы без предупреждения! Свалимся как снег на голову. Куда сначала поедем: к ребятам или к няне?
– К няне, конечно! – воскликнул мальчик.
– После «ребят» папу только в багажнике везти, – заметила мама. Мальчик съежился. Папа неожиданно рассмеялся:
– Это точно! Очень гостеприимные люди!
Теперь смеялись все трое. Стало по-настоящему легко. Ехать было еще часа два.
Мальчик устроился поудобнее.
Няня наверняка ему обрадуется! Он уговорит ее переехать к ним, научит ее читать, а она, ожидая его из школы, с гордостью станет хвастать его пятерками перед соседскими бабулями. И еще одно, может быть, самое главное: совершенно невозможно, чтобы в присутствии справедливой, но безудержной в гневе няни родители зло ссорились по пустякам. Она им покажет! Мальчик с удовольствием разорит свою копилку и купит ей новый тяжелый веник.
…Папа в последний раз остановил «Попугая». Все вышли на обочину размяться. Папа молодецки развел руки, несколько раз присел. Поднимался он тяжеловато.
– Укатали сивку крутые горки, – сказал папа.
– Спортом заниматься надо, – сказала мама.
Несмотря на жару, она была в темных чулках. Всю весну мальчик провел в больнице. Палата была на первом этаже. Окнами на юг. Мальчик лежал в ней один, к нему не пускали, но мама становилась на приступочку снаружи и могла разговаривать с мальчиком через окно. Так она провела много времени, и тыльная часть ног, сильно загорев, резко отличалась по цвету.
Мальчик вспомнил, как в первый день в палату проник папа. Он долго и безуспешно пытался закурить сигарету, поджигая фильтр. Когда его выгоняла сестра, он успел крикнуть, что к выписке купит мальчику велосипед.
Позже, в конце весны, загорелись торфяные болота. Дым неисчезающим сухим туманом повис над землей. В больнице, стоявшей почти в лесу, пахло гарью. Той ночью мальчику не спалось. Ничего уже не болело, просто не хотелось спать. Вдруг он услышал звук мотора «Попугая». Он отличил бы его из тысячи. Потом – тихое царапанье в окно и голос мамы:
– Сынок, не пугайся, это мы!
Мальчик открыл окно. Они стояли рядом, бледные и испуганные. На маминых плечах – папин пиджак. Оказывается, маме приснилось, что мальчик задыхается в дыму.
Они стояли жалкие, придавленные не прошедшим до конца испугом. Мальчик с удивлением заметил морщинки на мамином лице. Потом, уже целенаправленно, посмотрел на папу. И обнаружил седые виски и тени под глазами. Папа успокаивающе обнял маму за плечи. «Они вспоминают, что любят друг друга, только когда кому-то из нас плохо», – вдруг ясно понял мальчик.
Все снова уселись в машину. Затарахтел отдышавшийся мотор, замелькали столбы. «Попугай» приближался к городку.
Только теперь мальчик почувствовал страх. Выйдет чужая бабуся, а он ей – на шею. А она его даже не помнит. Мальчик от неловкости поморщился. Потом вынул открытки. Они лежали у него в кармане. Стало спокойнее.
– Тебе глаза не жалко? – сердито спросила мама. Мальчик спрятал открытки.
– Смотри, какие дороги стали! – восторгался папа. – Сплошной асфальт!
– Жизнь идет, – не очень весело отозвалась мама.
Въехали в город. «Попугай», покрутившись по улицам, остановился у серого двухэтажного дома.
– Вот и приехали, – весело сказал папа. – Второй подъезд, второй этаж, два окна справа… – Он осекся.
Два правых окна, без занавесок, некрашеные, среди нарядных соседних окон…
– Она умерла, – сказал мальчик.
– Что ты, что ты, – засуетился папа. – Может, ремонт, может, еще что-нибудь… – Он выскочил из машины и скрылся в подъезде.
Вернулся он очень быстро.
– Все в порядке, – сказал он. – Няня Валя уехала в Саратов, к сестре. Ты же знаешь, у нее сестра в Саратове. – Глаза у папы бегали.
Мальчик прижал ладони к лицу. Опустил руки, плакать не хотелось.
– Мы тоже уедем, – сказал он.
– Куда? – вздрогнул папа.
– Домой.
– А как же лес, грибы?
Мальчик молчал.
Папа настороженно взглянул на маму. Мама, тоже молча, кивнула.
– Ну, домой так домой, – бодро сказал папа. – Все равно с грибами ничего не выйдет. Глядите, какие хмари наступают!
На город наваливалась огромная черная туча, подмявшая под себя весь горизонт. Вскоре по крыше «Попугая» забарабанили первые крупные капли.
Посвежевший, отмытый автомобиль, прокручивая под себя черную лакированную ленту бетонки, ходко шел на юг.
Примечания
1
Уже после написания повести выяснилось, что эпизод, взятый из реального ТВ-сюжета, был инсценирован тележурналистом и мальчик не пострадал. Однако эта история послужила основанием для начала интифады – нового витка насилия между израильтянами и палестинскими арабами.