Так, во всяком случае, рассуждал – в пределах своих возможностей – Деншер, и его идея, что то, что он уловил в увиденном им факте, являлось одной из превратностей моды, и тон самого общества были таковы, что заставили Деншера вновь обрести чувство собственной независимости. Он и раньше полагал себя человеком цивилизованным, но если то, что он теперь наблюдает, – цивилизованность…! Конечно, когда в доме занимаются пустой болтовней, можно выйти и выкурить трубку на улице. Ему почти удавалось, как мы отметили, избегать взгляда Кейт, но вдруг наступил момент, когда ему очень захотелось встретиться с ней глазами и, через стол, задать ей вопрос: «Послушай, свет жизни моей, это и есть твой великолепный мир?» Затем, следует добавить, наступил и другой момент – несомненно, в результате того, что, над скатертью, так и витало между ними – когда она поразила его, сказав как бы в ответ:
– О Небо! За кого же вы меня принимаете? Да нет, нисколько! Просто неудачная, глупая, хотя и совершенно безвредная имитация, только и всего.
Однако те ее слова, что были, по-видимому, неверно поняты, слились с теми, что она на самом деле произнесла, ибо она тут же открыто пришла ему на помощь, будто сразу догадалась о некоторых его мыслях. Она уверенно объявила им, облегчая тем самым его замешательство, ту истину, что человек не может уехать из Лондона в такое время года на целых три месяца, а вернувшись, обнаружить их всё на том же месте. Поскольку они все, разумеется, все это время быстро и без остановки двигались то вперед, то назад, лица их могли так покраснеть, что их и не узнаешь. В итоге она примирила его заявление о том, что он не знает Милли, с выпавшей на его долю честью открытия этой девушки, что Деншеру, при всей его скромности, бесполезно отрицать. Он ее «откопал», но это они – все они – ее «разработали». Милли всегда была на редкость обаятельна, больше, чем кто-либо другой из всех, кого знала Кейт, но она не была тем человеком, на которого он мог тогда «делать ставку».
Со временем Деншер уверился, что Кейт не имела сознательного или, более того, оскорбительного намерения легкомысленно отнестись к праву собственности Сюзан Шеперд на их юную приятельницу, хотя ее речи весьма заметно задвинули это право собственности в долгий ящик; однако он понял и то, что миссис Стрингем – втайне – была этими речами неприятно поражена, поскольку миссис Стрингем придерживалась того мнения (с которым он имел возможность в конце концов мельком ознакомиться), что все и всяческие Кейт Крой христианского мира всего лишь пыль под стопами ее Милли. Такое, скажем правду, могло быть выявлено лишь тогда, когда ей пришлось отступить к последним полевым укреплениям и оказаться загнанной в угол собственной страстью – редкостной страстью дружбы, единственной страстью ее узенькой жизни, если не считать еще одну, более невозмутимую и рассудочную страсть к творчеству Ги де Мопассана. От ее наблюдательности ускользнуло, что ее Милли была не способна меняться, оставаясь всегда точно той же самой Милли, но это совершенно ничего не меняло в ходе аргументации Кейт. Кейт была неизменно добра к Сюзи; похоже было, что она определенно знает, что Сюзи затрудняется вступать с нею в разногласия, поскольку считает, что она – «типаж» и в ней есть «класс», а «классом» принято восхищаться. Впоследствии Кейт представился случай – ей как-то удалось это сделать – рассказать нашему молодому человеку о том, что Милли говорила ей о таком взгляде на нее этой милой дамы. Ей хотелось бы – это Милли услышала от нее самой – вставить Кейт Крой в книгу и посмотреть, что́ с ней таким способом можно будет сделать. «Мелко порубить или подать целым куском!» – это будет, как заявила Кейт, ужаснувший ее, но возможный способ до нее добраться. Однако, как она понимала, миссис Стрингем изберет именно его, ибо миссис Стрингем, как ни поразительно, чувствует, что с тем материалом, из которого сделана эта странная английская девушка, – материалом, какой (в отличие от Мод Маннингем, преисполненной сантиментов) никогда не был ей известен, – никакой другой способ не может быть использован. Все эти вещи стали известны Деншеру позже, тем не менее он мог уже тогда ощущать их в самой атмосфере приема. Они витали в атмосфере уже тогда, когда Кейт, отказавшись обсуждать вопрос о «синтетических превращениях» своего приятеля, завершила речь предложением, против которого почти невозможно было возразить, чтобы он, столько всего пропустив, принял всех и вся на веру, на сей час и на потом. Он отнесся к этому совету спокойно, возможно, немного еще и затем, чтобы показать пример миссис Стрингем.
– О, раз вы этого хотите!
Его реакция даже возымела эффект: миссис Стрингем восприняла из нее ровно столько, сколько ей самой могло пригодиться. Одной из ее приятных черт было то, что она умела отмерить, сколько требуется; так что к тому времени, как обед подошел к концу, они успели обсудить все, что хотели.
IV
Младший из двух других джентльменов, как затем выяснилось, оказался совершенно в своей стихии у фортепиано, так что они пили кофе в гостиной наверху под звуки комических песенок – джентльмены на время расслабились, легко подчинившись последнему повелению миссис Лоудер – не сидеть слишком напряженно и не слишком много молчать. Наш же особый молодой человек, вновь оказавшись в этой гостиной, сидел несколько более напряженно: они с Кейт поняли, что смогут, никому не в обиду, время от времени уединяться. В этом отношении у него, вероятно, было больше потребности, чем у нее; но у нее находилось больше красивых названий для тех немногих рисков, на которые она соглашалась пойти. Какое благо, что дом большой и перерывы длительны, что тепла августовская ночь, окна и двери на балкон открыты: иначе как сумела бы тетушка Мод в данный момент, на широком балконе, при вполне удачно исполняемых песнях, добиться, чтобы ее маленький придворный прием оказался таким свежим? А Деншер и Кейт в эти моменты, усевшись бок о бок, занимали небольшой диванчик – роскошь, которую Кейт назвала доказательством их необыкновенно замечательной сознательности.
– Делать вид, что мы не знаем друг друга – раз уж ты здесь, – сказала девушка, – значило бы сильно переигрывать.
И она устроила все совершенно очаровательно, так чтобы у них во что бы то ни стало была возможность сбить тетушку Мод со следа. Иначе она станет задумываться над тем, в чем же они, ради всего святого, находят свой интерес? Для Деншера тем не менее радость улученных ими минут, улученных ими контактов была частичной, бедной, недостаточной; особенно сейчас у него в мыслях было много такого, чего он не мог высказать, глядя в открытые балконные двери. С другой стороны, Кейт, по правде говоря, неожиданно ответила на большинство из них, он даже не сразу понял на сколько, высказавшись – для него одного – по поводу Милли в ином ключе по сравнению с остальными участниками приема.
– Видишь ли, с ней совсем не все в порядке. Я хочу сказать, с ее здоровьем. Ну вот сегодня, например. Знаешь, ради тебя она, несомненно, приехала бы сюда, если только это было бы хоть как-то возможно.
Он воспринял это со всем терпением, на которое оказался в этот момент способен.
– Так что же с ней, в конце концов, такое?
Но Кейт продолжила – молча, про себя: «Если только это не твое присутствие явилось для нее реальной причиной уклониться».
– Так что же с ней, в конце концов, такое? – повторил свой вопрос Деншер.
– Да просто то, о чем я уже говорила. Ты ей очень нравишься.
– Почему же тогда она лишает себя радости встречи со мной?
Кейт поспешно искала ответ, но объяснение заняло бы слишком много времени.
– Впрочем, возможно, она и правда плохо себя чувствует. Такое легко могло случиться.
– Весьма легко, сказал бы я, судя по миссис Стрингем, которая явно выглядит озабоченной и встревоженной.
– Достаточно явно. Однако возможно, – возразила Кейт, – что не только из-за этого.
– Из-за чего же еще?
Но и этот вопрос она, подумав, оставила без ответа.
– Послушай, если это что-то серьезное, почему же наша бедняжка Сюзи не едет домой? Она, вполне очевидно, обеспокоена и уже сделала все, чего требовала от нее простая вежливость.
– Мне представляется, – заметил Деншер, – что она вела себя не просто вежливо. Она вела себя прекрасно.
Это заставило Кейт, как он вообразил, посмотреть на него чуть более сурово, однако она тут же принялась по-своему ему объяснять:
– Ее озабоченность, скорее всего, делится на две рубрики. Одна побуждает ее торопиться домой, другая побуждает остаться. Ей же поручено рассказать Милли все, что она узнает о тебе.
– Ну что же, – произнес молодой человек между смешком и вздохом. – Мне остается радоваться, что внизу, в столовой, я почувствовал в ней какую-то даже привлекательность. Правда ведь, я вел себя с нею очень прилично?
– Делать вид, что мы не знаем друг друга – раз уж ты здесь, – сказала девушка, – значило бы сильно переигрывать.
И она устроила все совершенно очаровательно, так чтобы у них во что бы то ни стало была возможность сбить тетушку Мод со следа. Иначе она станет задумываться над тем, в чем же они, ради всего святого, находят свой интерес? Для Деншера тем не менее радость улученных ими минут, улученных ими контактов была частичной, бедной, недостаточной; особенно сейчас у него в мыслях было много такого, чего он не мог высказать, глядя в открытые балконные двери. С другой стороны, Кейт, по правде говоря, неожиданно ответила на большинство из них, он даже не сразу понял на сколько, высказавшись – для него одного – по поводу Милли в ином ключе по сравнению с остальными участниками приема.
– Видишь ли, с ней совсем не все в порядке. Я хочу сказать, с ее здоровьем. Ну вот сегодня, например. Знаешь, ради тебя она, несомненно, приехала бы сюда, если только это было бы хоть как-то возможно.
Он воспринял это со всем терпением, на которое оказался в этот момент способен.
– Так что же с ней, в конце концов, такое?
Но Кейт продолжила – молча, про себя: «Если только это не твое присутствие явилось для нее реальной причиной уклониться».
– Так что же с ней, в конце концов, такое? – повторил свой вопрос Деншер.
– Да просто то, о чем я уже говорила. Ты ей очень нравишься.
– Почему же тогда она лишает себя радости встречи со мной?
Кейт поспешно искала ответ, но объяснение заняло бы слишком много времени.
– Впрочем, возможно, она и правда плохо себя чувствует. Такое легко могло случиться.
– Весьма легко, сказал бы я, судя по миссис Стрингем, которая явно выглядит озабоченной и встревоженной.
– Достаточно явно. Однако возможно, – возразила Кейт, – что не только из-за этого.
– Из-за чего же еще?
Но и этот вопрос она, подумав, оставила без ответа.
– Послушай, если это что-то серьезное, почему же наша бедняжка Сюзи не едет домой? Она, вполне очевидно, обеспокоена и уже сделала все, чего требовала от нее простая вежливость.
– Мне представляется, – заметил Деншер, – что она вела себя не просто вежливо. Она вела себя прекрасно.
Это заставило Кейт, как он вообразил, посмотреть на него чуть более сурово, однако она тут же принялась по-своему ему объяснять:
– Ее озабоченность, скорее всего, делится на две рубрики. Одна побуждает ее торопиться домой, другая побуждает остаться. Ей же поручено рассказать Милли все, что она узнает о тебе.
– Ну что же, – произнес молодой человек между смешком и вздохом. – Мне остается радоваться, что внизу, в столовой, я почувствовал в ней какую-то даже привлекательность. Правда ведь, я вел себя с нею очень прилично?
– Ты был ужасающе мил! Инстинкты у тебя хорошо работают, злодей ты этакий. Все идет так, – заявила Кейт, – как и должно быть.
– Если исключить тот факт, – довольно цинично предположил он через минуту, – что сейчас она ничего хорошего от меня не видит. А вот не расскажет ли она Милли об этом?
Тут последовал вопрос Кейт, заинтересовавшейся, что могло означать его «это». Деншер пояснил:
– О нашем пренебрежении приличиями.
– Ах, оставь приличия мне! – Она говорила довольно высокомерно. – Я все с ними улажу. Тем более, – добавила она, – что тетушка Мод так усердно Сюзи занимает, что та ничего и не заметит.
Теперь Деншер почувствовал, что у его собеседницы бывают такие взлеты восприятия, на соревнование с которыми он не мог даже надеяться; еще один взлет произошел, к примеру, когда после этого она добавила:
– А миссис Стрингем, как мне кажется, отвечает так, чтобы произвести именно такое впечатление.
– Прекрасно, – обронил Деншер с некоторой иронией, – жизнь очень интересна. Надеюсь, для тебя она на самом деле настолько же интересна, насколько интересной ты стараешься сделать ее для других – судя по тому, какой ты делаешь ее для меня. Мне думается, ты и для ces dames[11] представляешь ее как нечто захватывающее, да еще по-разному для каждой: для тетушки Мод, для Сюзан Шеперд, для Милли. Но в чем все-таки дело? Неужели Милли так больна, как выглядит?
Лицо Кейт его поразило: сначала он даже подумал, что оно выражает нежелание отвечать на неуместно иронический вопрос; затем Кейт вроде бы уступила какой-то собственной необходимости – необходимости подчеркнуть, что «так больна, как выглядит» Милли вряд ли могла бы быть. Если бы она была так больна, как выглядит, у них вряд ли зашла бы о ней речь, так как конец ее был бы в таком случае совсем близок. Милли тем не менее уверена – и Кейт не может ей не верить, – что ей грозит серьезная опасность. Известно, что они – обе эти дамы – почти уже собрались уехать из города, но их отъезд был внезапно отложен.
– Мы уже попрощались с ними – или почти попрощались – тетушка Мод и я, накануне того дня, когда Милли, так ужасно странно, заскочила в Национальную галерею бросить прощальный взгляд и обнаружила там нас с тобой – вместе. Они должны были тогда уехать, день или два спустя, но не уехали. Они и не думают уезжать. Когда я с ними вижусь – а я виделась с ними сегодня утром, – они выставляют всякие причины. Они хотят уехать, но всё откладывают. И опять отложили. – И Кейт подвела итог. – Отложили из-за тебя.
Деншер запротестовал – по-мужски, без глупого самодовольства, и протест его сам по себе был совершенно искренним; однако Кейт, как всегда, знала, чего добивается.
– Ты заставил Милли передумать. Она не хочет тебя упустить, хотя не желает выказать, что ты ей нужен. Вот почему, как я намекнула с минуту тому назад, Милли, возможно, сегодня вечером сознательно уклонилась. Она не знает, когда увидит тебя снова, не знает, увидит ли тебя вообще когда-нибудь. Она не видит будущего. Оно открылось ей в эти последние недели как нечто темное и вызывающее замешательство.
Деншер был потрясен.
– После того как, судя по тому, что вы все тут мне рассказываете, она с таким огромным успехом проводила здесь время?
– Вот именно. На все это упала тень.
– Тень, ты полагаешь, какого-то физического срыва?
– Какого-то физического недуга. Не менее того. Она напугана. У нее ведь есть много такого, что жаль терять. А ей хочется еще больше.
– Да ладно, – произнес Деншер, вдруг ощутив странное чувство неловкости, – неужели никто не способен ей объяснить, что не может же она иметь все?
– Нет. Потому что никто не захочет. Она и в самом деле, – продолжала Кейт, – стала здесь персоной значительной. Личностью. Спроси тетушку Мод: ты ведь можешь счесть, что я сужу пристрастно. – Девушка улыбнулась какой-то странной улыбкой. – Тетушка Мод тебе расскажет – ведь у нее перед глазами все общество. Все началось после того, как ты с нею виделся, и очень жаль, что ты все это пропустил, так как тебя бы это наверняка позабавило. Милли и в самом деле имела громадный успех – насколько такое возможно за столь незначительное время, – и она воспринимала это… ну просто как ангел. Если можешь себе представить ангела с громадным банковским счетом, то получишь самое ясное представление о том, что тут происходило. Состояние Милли невероятно огромно. У тетушки Мод имеются все факты – или, во всяком случае, достаточное их количество, – с предельной откровенностью доверенные ей «Сюзи», а Сюзи их знает из документов. Так что получи их от меня, теперь уже с моей предельной откровенностью. Вот тебе Милли как на ладони. – Помимо сказанного, Кейт выразила и то, к чему все сводилось: – Видишь ли, она вполне способна устроить самый великолепный брак. И я уверяю тебя, что в нашем отношении к ней нет ни капли вульгарности. Ее возможности совершенно ясны.
Видно было, что Деншер не подвергает их сомнению и не испытывает недовольства по этому поводу.
– Но в таком случае какую же пользу могу ей принести я?
Ответ у Кейт был готов заранее:
– Ты можешь ее утешить.
– В чем?
– Во всем. Если она в беде, ей захочется увидеть, как все это выметается прочь. Я не стала бы так волноваться о ней, если бы у нее не было всего так много, – простодушно призналась Кейт. А потом, поскольку он не так уж весело рассмеялся этому, добавила: – Я не стала бы беспокоиться о ней, если бы у нее было хотя бы одно. – Теперь девушка говорила с поистине благородным сочувствием. – А у нее нет ничего.
– Никаких юных герцогов вокруг?
– Ну, во всяком случае, нам надо посмотреть – посмотреть, нельзя ли как-то эти возможности использовать. Милли, по крайней мере, любит жизнь. Встретить такого человека, как ты, – продолжала свои объяснения Кейт, – означает, помимо всех других прекрасных событий, почувствовать, что сама становишься частью жизни. О, она уже определила твое место в ее жизни.
– Это ты определила, как я погляжу, моя дорогая! – Деншер казался одновременно и бесстрастным, и печальным. – Скажи мне, ради всего святого, что же мне делать с юными герцогами?