– Естественно, перед Милли. Никто другой ведь не спросит!
– Да нет, – сказала Сюзи, подумав. – Милли не спросит.
– Ты уверена? – удивилась миссис Лоудер.
– Да. Чем больше задумываюсь над этим. И к счастью для меня. Я плохо умею лгать.
– А я, слава богу, хорошо… – тут миссис Лоудер прямо-таки фыркнула, – когда порой что-то такое случается, ничего лучше и быть не может. Всегда надо поступать как лучше. Ну что ж, значит, тогда обойдемся без лжи, – продолжала она. – Возможно, у нас и так все получится.
Интерес Мод Маннингем возрастал; ее подруга видела, как в течение нескольких минут она все более включалась и воспламенялась, и вскоре миссис Стрингем почувствовала в ней то, что определило разницу. Надо сказать, что она тогда лишь смутно отметила это, сначала поняв только, что Мод отыскала резон ей помогать. Резоном стало то, что, как ни странно, Сюзи тоже могла помочь Мод, ради чего она желала теперь признать себя готовой даже на ложь. Но что сейчас ей стало особенно заметно, так это некоторое разочарование ее хозяйки из-за того, что гостья усомнилась в общественной пользе применения предложенного средства. Этому прозрению также еще предстояло высветиться более стойко. Истина о заблуждении Кейт, как представила это ее тетушка, заблуждении о ее чувствах, от которого можно избавиться, – такова, очевидно, была почва, где они обе могли бы более близко сойтись. Миссис Стрингем увидела, что ее призывают участвовать в избавлении Кейт от ее заблуждения с помощью методов, которые она пока что, откровенно говоря, не могла полностью принять. Или, возможно, речь шла только о заблуждении мистера Деншера? – успех в этом деле мог бы повлечь за собой успех во всем остальном. Эта задача, к несчастью, совершенно лишила ее мужества. Она понимала, что всем своим существом верит в то, во что верит Милли, в то, что теперь способно превратить ее работу для Милли в ужасный, непосильный труд. Все это беспорядочно перемешалось у нее внутри – целая туча проблем, посреди которых, однако, маячила восседавшая в кресле фигура Мод Маннингем, как гораздо более плотная масса, становясь все более и более определенной и обретая, как источник советов, вид чуть ли не оракула. И изошел из оракула звук – или, во всяком случае, смысл, смысл, вполне соответствовавший фырканью, какое Сюзи только что наблюдала.
– Да, – прозвучал этот смысл. – Я помогу тебе ради Милли, так как, если у нас получится, это поможет мне самой, потому что поможет Кейт.
Перед миссис Стрингем открылся пейзаж, в который она могла теперь легко войти. Она вдруг обнаружила, как ни странно, что вполне готова действовать во вред Кейт или, по крайней мере, на пользу Кейт, как это, в благородном беспокойстве о племяннице, представляла миссис Лоудер. Коротко говоря, она теперь перестала заботиться о том, что станет с Кейт, – но при этом была глубоко убеждена в превосходстве звезды Кейт. Кейт не находилась в опасности. Кейт не вызывала жалости: Кейт Крой, что бы ни случилось, сумеет позаботиться о Кейт Крой. Более того, к этому времени Сюзи увидела, что ее приятельница движется вперед с еще большей скоростью, чем она сама. Миссис Лоудер уже успела мысленно набросать примерный план действий – план, очевидно только что пришедший ей в голову, – когда сказала:
– Вы должны задержаться в городе на несколько дней, и вы должны – вы обе – немедленно встретиться с ним на обеде. – Вдобавок к этому Мод сообщила, что, движимая интуитивной жалостью и наделенная даром мудрого предвидения, она успела сделать многое и два вечера тому назад подготовила для этого почву.
– Бедная девочка, когда я осталась там с нею – ты ведь уходила за своей шалью, – совершенно выдала себя.
– О, я помню, как ты потом мне это представила, хотя там не было, – Сюзи не могла не отдать себе должное, – ничего более того, что я сама тоже успела понять.
Однако миссис Лоудер встретила ее слова так, что Сюзи пришлось задуматься – что же такое она сказала?
– Я полагаю, меня следует научить отказываться так же прелестно, как это делаешь ты.
– Я отказываюсь? – эхом откликнулась миссис Стрингем. – Я ни от чего не отказываюсь, я – человек верный.
Ее хозяйка выказала свое нетерпение, снова, с довольно жестким выражением лица, повернувшись к округлому, окаймленному медью письменному столу и оттолкнув подальше пару-тройку вещиц, на нем стоявших.
– Тогда отказываюсь я. Ты же знаешь, как мало такой человек, как мистер Деншер, может в моем представлении подходить Милли. Ты знаешь, что я точно имела в виду как вполне возможное.
– Ах, ты, как всегда, была в этом великолепна. – Слова Сюзи были совершенно справедливы. – Герцог, герцогиня, принцесса, дворец – ты заставила меня поверить во все это. Но мы с тобой потерпели неудачу оттого, что она-то во все это не верит. К счастью для нее – судя по тому, как все обернулось, – она ничего этого не хочет. Ну что тут поделать? Уверяю тебя, я так о многом мечтала! Но теперь у меня только одна мечта.
Эти последние слова миссис Стрингем произнесла таким тоном, что смысл, вложенный в них ею, был совершенно ясен, и миссис Лоудер не оставалось ничего иного, как показать, что она поняла.
– Чтобы она получила то, чего действительно хочет?
– Если это ей хоть как-то поможет.
Казалось, миссис Лоудер считает, что это может помочь, но теперь она на секунду отвлеклась:
– Меня это немного раздражает – я, конечно, жестока. Но я ведь столько всего придумала! Все же это не отменяет того факта, что мы должны поступать как порядочные люди.
– Нам надо принимать ее такой, какая она есть, – поддержала ее мысль миссис Стрингем.
– А еще нам надо принимать мистера Деншера таким, какой он есть. – Говоря это, миссис Лоудер мрачно усмехнулась. – Как жаль, что он не лучше!
– Ну, будь он лучше, – заметила ее приятельница, – ты сочла бы, что он достаточно хорош для твоей племянницы, а в таком случае Милли стала бы помехой. Я хочу сказать, – пояснила Сюзи, – помехой тебе.
– Она и так мне помеха, хотя теперь это не имеет значения. Но я увидела – как только вы приехали ко мне – Кейт и Милли, сидящих рядом. Я увидела, что твоя девочка – не хочу скрывать это от тебя – поможет моей, и, раз я это говорю, – продолжала миссис Лоудер, – ты, скорее всего, сама придешь к заключению, что это отчасти было причиной, почему я встретила вас так радушно. Так что, видишь, от чего я отказываюсь? А я отказываюсь. Но когда я выбираю такую линию, – продолжала она развивать свою мысль, – я делаю это красиво. Так что – прощайте, мои планы! Здравствуйте, миссис Деншер! Святые небеса! – почти прорычала она.
Сюзи, сдерживая себя, с минуту помолчала.
– Даже став миссис Деншер, моя девочка останется значительной личностью.
– Да, она не может стать незначительной. Впрочем, – заметила миссис Лоудер, – мы делим шкуру неубитого медведя.
– Мы все оставляем за скобками, – грустно согласилась ее собеседница.
– Тем не менее это интересно. – Тут миссис Лоудер пришла в голову новая мысль. – Мистера Деншера тоже незначительным не назовешь. – Это вернуло ее к вопросу, какой она уже задавала, но Сюзи не сумела на него толком ответить. – Так что ты все-таки о нем думаешь?
При этом вопросе Сюзан Шеперд, по причинам, неясным для нее самой, решила проявить некоторую осторожность. Поэтому ее ответ прозвучал довольно общо:
– Он очень хорош.
Она встретила взгляд миссис Лоудер с той особой прямотой, к какой прибегают люди, когда бывают не вполне откровенны; это обстоятельство возымело эффект.
– Да, он хорош.
Эффект ее слов оказался также весьма заметным: они практически вернули миссис Стрингем хорошее настроение.
– А я-то думала, он тебе не нравится!
– Он не нравится мне для Кейт.
– Но ведь он не нравится тебе и для Милли!
Говоря это, миссис Стрингем поднялась на ноги, ее подруга последовала ее примеру.
– Он, милая моя, нравится мне для себя самой!
– Ну, это самый лучший выход из всего, что может быть!
– Это – единственный выход. Мистер Деншер недостаточно хорош для моей племянницы, и он недостаточно хорош для вас обеих. А мы здесь одна – тетка, другая – бедняжка, а третья – глупышка.
– О нет! Я – не то, не другое и не третье! – заявила Сюзи.
Но ее собеседница продолжала:
– Вот, живешь для других. Ты, например. Если бы я жила для себя, у меня не было бы к нему претензий.
Однако миссис Стрингем была принципиальнее:
– А я нахожу, что он хорош, независимо от того, как я живу.
Это наконец сломило миссис Лоудер. Она мгновение помолчала, а затем выдала себя, рассмеявшись:
– Да, конечно же, он хорош сам по себе!
– Вот тут я полностью согласна, – более сдержанно откликнулась Сюзи; и обсуждаемая тема, то есть каков Мертон Деншер «сам по себе», несколько непоследовательно завершила это их первое совещание.
II
Теперь они, по крайней мере, чувствовали, что ситуация для них сильно изменилась после информации, полученной от великого доктора, который, как они о нем знали, следит, выжидает, изучает или, во всяком случае, планирует для себя такой процесс, прежде чем придти к определенному выводу. Миссис Стрингем осознала, что он размышляет над проблемой в том же духе, как она отметила, в каком размышляла она сама по тому же поводу перед уходом из дома на Ланкастер-Гейт. Она следовала по стопам его размышлений. Если то, о чем они говорили, могло произойти – то есть если бы мысли Милли можно было отвлечь от нее самой, – это не причинило бы никакого вреда и, возможно, принесло бы весьма заметную пользу. Если же этого не произойдет, если, с тревогою, но деликатно действуя совместными усилиями, они сами не смогут внести в благое дело свою лепту, – что ж, положение не станет от этого хуже, чем было. Зато, в этом последнем случае, у девочки будет свободный выбор – как провести лето, как провести осень; она – Сюзи – сделает для нее все, что в ее силах, чтобы выполнять предписанное врачом, и, вернувшись в конце концов к своему знаменитому другу, Милли сможет не только больше ему показать, но и найти его более готовым продолжать ее лечение. Далее Сюзан Шеперд могла видеть, что, помимо того, у нее появляется почва для второго сообщения ее старой подруге, то есть что Милли вносит и свою лепту в их общее дело, поскольку прямо и откровенно упомянула о намерении пойти попрощаться с сэром Люком и поблагодарить его. Она даже точно определила, за что хочет его поблагодарить: за то, что он так легко и просто отнесся к ее поведению.
– Знаете, я даже не предполагала, что не получу от него строгую записку с выговором за свой непозволительный поступок.
Вот что откровенно сказала ей Милли, и это заставило ее опрометчиво поспешить с ответом:
– О, он никогда в жизни не пришлет вам такую записку!
Сюзи почувствовала свою опрометчивость сразу же, услышав вопрос юной приятельницы:
– Почему же нет? Как любому, кто сыграл бы с ним подобную штуку.
– Ну, потому, что он не считает это «штукой». Он смог понять ваш поступок. Все хорошо, вы же видите.
– Да, я вижу. Все хорошо. Он проще ко мне относится, чем к кому-то другому, потому что так проще от меня отделаться. Он просто делает вид, а я не стою того, чтобы меня отчитывать.
В отчаянии оттого, что спровоцировала столь опасную вспышку, бедная Сюзи ухватилась за единственное свое преимущество:
– Вы всерьез вините такого человека, как сэр Люк Стретт, в том, что он несерьезно к вам отнесся?
При всем желании Сюзи не могла не видеть, с каким выражением взглянула на нее ее юная собеседница: это было странное, полуизумленное понимание сказанного ею.
– Ну, в той мере, в какой глубокую жалость можно счесть несерьезным отношением.
– Он вовсе не испытывает к вам жалости, – принялась горячо урезонивать ее Сюзи. – Вы просто – просто, как всем другим, – очень ему понравились.
– Тогда – это не входит в его профессиональные обязанности. Он – не то же самое, что другие. Нельзя, чтобы я ему нравилась.
– Почему же нельзя, если он желает работать для вас?
Тут Милли снова одарила ее взглядом – на этот раз с чудесной улыбкой:
– Ах, вот вы и попались! – Миссис Стрингем залилась краской, потому что она действительно снова попалась; но Милли сразу же выпустила ее на волю. – Только работайте для меня – что бы ни случилось, работайте для меня! Это именно то, чего я хочу. – С этими словами она, как обычно, обняла подругу. – С ним я не собираюсь быть такой гадкой!
– Очень надеюсь, что нет! – Миссис Стрингем рассмеялась, за что получила поцелуй. – Впрочем, я не сомневаюсь, что от вас он и это спокойно примет! Это вы – не то же самое, что другие.
Милли минуту спустя согласилась с этим, что дало ей право на последнее слово.
– Да, настолько, что люди способны принять от меня все, что угодно!
И то, что миссис Стрингем после этого оказалась способна безропотно принять, было полное отсутствие сообщений о нанесенном Милли визите к врачу. Это фактически положило начало их странной независимости друг от друга – независимости их действий и манеры поведения в том, что касалось будущего Милли. Каждая из них пошла своим собственным путем, с активного согласия младшей из подруг, поскольку это было не чем иным, как исполнением желания, которое она так замечательно выразила в своей просьбе после первой встречи миссис Стрингем с сэром Люком. Она всей душой одобрила ту идею, что Сюзи необходимо еще не раз встретиться с доктором – наедине, целенаправленно, лично – в любой возможной форме; она одобрила все идеи, но более всего ту, что сама должна продолжать вести себя так, будто ничего не произошло. Раз они будут для нее работать, ее манера поведения будет именно такой, и, хотя ее компаньонка ничего от нее самой об этом не узнала, именно таким было ее поведение с консультирующим ее врачом. Милли построила свой визит к нему на самом простом основании: она пришла просто сказать ему, как она тронута его добрым расположением к ней. Это почти не потребовало объяснений, ибо – как уже говорила ей миссис Стрингем – он понял и мог лишь ответить, что все хорошо.
– Я провел чудесные четверть часа с этой умнейшей дамой. У вас хорошие друзья.
– Такие, что каждый думает обо всех других. Но так же и я… – продолжала Милли, – я тоже думаю о них, обо всех вместе. Вы все очень хороши друг для друга. И в этом смысле, смею сказать, вы для меня – самый лучший из всех.
Тут у нее возникло одно из самых странных ее впечатлений и в то же время одна из самых острых ее тревог – проблеск понимания, что, если она, так сказать, зайдет слишком далеко, она может лишить их отношения легкости, если не самой их ценности. Зайти слишком далеко означало бы, по меньшей мере, отказаться от попыток быть простой. Сэр Люк будет прямо-таки готов ее возненавидеть, если она, отвлекая его на каждом шагу, станет стеснять его в проявлении доброты, какая, несомненно, есть часть его высочайшего метода. Сюзи, разумеется, ее не возненавидит, ибо Сюзи вполне готова ради нее страдать. У Сюзи зародилась благородная идея, что так она сможет каким-то образом принести ей пользу. Однако нельзя было бы ожидать, что это же может стать желанным способом для величайшего из лондонских докторов. У него на такое, при всем его желании, не нашлось бы времени; в результате Милли почувствовала некое внутреннее предостережение. Лицом к лицу со своим спокойным, сильным руководителем, она в этот момент вновь испытала такой же всплеск чувств, какой познала во время знаменательного разговора с Сюзи. Их беседа свелась к тому же самому: она – Милли – поможет ему помочь ей, если такое вообще возможно; а если такое невозможно, она поспособствует ему все сделать как можно лучше. Не потребовалось много дополнительных минут, на приведенном основании, даже для того, чтобы Милли-пациентке удалось обменяться с доктором ролями. Что́ он фактически иное, как не пациент, с терпением переносящий боль, и что она такое, как не целительница, с того момента, как, приняв раз и навсегда неизбежное, избрала себе политику избавления своего руководителя от тревог о ее чувствительности? Чувствительность она оставит ему, ему доставит наслаждение возможность ее проявлять, а сама она, несомненно, со временем станет наслаждаться тем, какое наслаждение он от этого получает. Она зашла настолько далеко, что вообразила себе, как внутренний успех ее размышлений на миг, прямо перед взором сэра Люка, окрасил ее щеки румянцем – относительным признаком здоровья; и то, что произошло дальше, действительно добавило краски ее предположению.
– Несомненно, каждая малость помогает! – добродушно отметил сэр Люк ее безвредный выпад. – Но – помогает или не помогает, а выглядите вы просто изумительно.
– Ах, я так и думала, – ответила девушка: похоже было, что она увидела, куда он клонит.
Но ей было бы интересно узнать, о чем он догадывается. Если он вообще о чем-нибудь догадался, это было бы просто замечательно с его стороны. А что касается того, о чем было догадываться, то, если это стало ему очевидно, он не мог догадаться об этом иначе, как только в силу собственной острой проницательности. Следовательно, его проницательность была неимоверна; и если на ней зиждилась чувствительность, которую она – Милли – предполагала ему оставить, его доля будет не такой уж малой. Но ведь и ее, между прочим, будет вовсе не маленькой – что даже сейчас доставляло ей большое удовольствие. «Интересно, может быть, и в самом деле в этом кроется что-то для нее существенное?» – подумала она. Идя к нему, Милли вовсе не была уверена, что ей действительно «лучше», и он не употребил этот компромиссный термин по отношению к ней – он всегда будет ужасно осторожен в его использовании; несмотря на это, она вполне была бы готова сказать, из дружелюбия и сочувствия: «Да, так и должно быть», – ведь у него было такое, ни на чем не основанное чувство, что с ней что-то произошло. Это чувство было ни на чем не основано, потому что кто бы мог ему что-нибудь сказать? Сюзи? Милли была уверена, что та пока еще не виделась с сэром Люком, а это – такие вещи, какие она никак не могла сообщить ему в первый раз. Поскольку так велика оказалась его проницательность, почему бы ей, благодарно признавая это, не принять новое обстоятельство, с которым ему явно хотелось ее поздравить, как вполне достаточный повод для поздравления? Если обращаться с поводом достаточно осторожно, он может произвести некий эффект; а для начала можно поступить таким образом.
– На днях, – продолжила она, – вы дали мне богатую пищу для размышлений, и я именно этим и занималась – размышляла, совершенно так, как вы, вероятно, желали. Мне кажется, – она улыбнулась, – меня будет очень легко лечить, раз вы уже принесли мне столько пользы.
Единственным препятствием к обмену равно дружелюбными репликами было то, что он уже заранее выглядел столь близко знакомым с любыми возможностями, что вы лишались удовольствия реально улучшить ситуацию.
– О нет! Лечить вас крайне трудно. Уверяю вас, с вами мне приходится напрягать все мои умственные силы.
– Ну, я хотела сказать, ведь я послушно следую вашим советам. – Однако Милли ни на йоту не поверила его словам в стойком убеждении, что, если бы ему было действительно трудно, он никогда бы ей этого не сказал. – Я делаю все, – сказала она, – что мне нравится.
– Это как раз то, что нравится и мне. Но вам совершенно необходимо, хотя этот месяц у нас оказался вполне приличным, немедленно уехать из Лондона.